Что такое темная экология, которой занимается Мортон?
Если совсем коротко, речь идет о желании изменить отношения между человеком и окружающим его миром. Мортон видит проблему в том, что начиная со школьных курсов по биологии и заканчивая массовой экологической повесткой о природе нам рассказывают как о стабильном феномене со своими законами, который доступен для понимания. Вспомните фильмы National Geographic: далекие уголки мира, оркестровый саундтрек, постановка кадра и рассказчик на фоне — на экране разворачивается невероятное действие, которое приковывает, ошеломляет, завораживает. Вы сидите в удобном кресле, отделенные от реалистичной картинки 4К экраном, — можно поставить природу на паузу или выключить и пойти спать. Это раздражает Мортона, и с этого раздражения — желания сделать природу по-настоящему «странной» и «дикой» — начинается темная экология.
Первый вопрос: как получилось, что мир перестал быть опасным, жутким и страшным, каким он предстает в средневековой литературе, когда чума (вторая пандемия) или оспа в Америке (так называемая black legend) перекроили не только демографию, но и политику, экономику, религию? Почему мир стал таким домашним? Конечно, катастрофы и эпидемии случаются, но они не меняют общественное сознание, сегодня это просто феномены, с которыми нужно бороться. Поворотной точкой Тимоти Мортон называет романтизм, который привнес в литературу и философию два элемента: повествование от третьего лица и вездесущий символизм.
Как только в романах появляется рассказчик, читатель встает на своеобразную «божественную» позицию и наблюдает за происходящим как будто со стороны. Теперь вам известно о переживаниях героя не потому, что вы пережили их вместе с ним, а потому, что автор указал на его тревогу, гнев, сомнения или радость. Дистанция между читателем и текстом увеличилась — помимо бумаги их разделила манера повествования. Английские протестанты сжигали католические рукописи, потому что те могли «заразить» читателя (в физическом смысле) опасными идеями; сегодня нам это кажется хорошей метафорой, но в эпоху английской революции такова была реальность. Когда вы не погружены в текст, возникает иммунитет — и теперь написанное можно воспринимать как литературу, а не как мир.
Символизм и метафорика делают мир познаваемым. Прежде при встрече с диким медведем можно было утверждать наверняка, что это медведь, а дальше была неопределенность. Он может напасть, пройти мимо или вообще не обратить на нас внимания. А символический медведь — это доблесть, добродетель, друг или враг, короче, все что угодно, кроме настоящего зверя. Несмотря на то, что он наделен какими-то «странными» характеристиками, он остается понятным нормальным существом, которое подчиняется законам окружающего мира.
То есть во всем виноват романтизм?
Романтизм сделал мир познаваемым, а читателя — неуязвимым к его влиянию. Природа, с одной стороны, обладает некой «магией», как пишут писатели-романтики, но, с другой, строго регламентирована и подчинена законам логики. В этом тезисе сказывается литературоведческий бэкграунд Тимоти Мортона: темная экология вырастает не из философии природы, но из его исследований литературы британского романтизма. Впрочем, не так уж и важно, действительно ли романтизм столь существенно повлиял на становление современной картины мира. Важно то, что она стала общепринятой.
В большинстве современных экологических текстов повторяется мантра «человек — часть природы». Конечно, этот тезис сложно опровергнуть, но одно дело — говорить так, а другое — применять его в повседневности. Мы действуем так, будто тело нам подконтрольно. Более того, если организм вдруг начинает давать сбои, это вызывает целый спектр эмоций — от раздражения до ужаса. Как показывает Мортон, человек не может даже определить контуры собственного тела: являются ли микробы, кожа, мысли, память, митохондрии его частью? Дать ответ на этот вопрос означает безосновательно отделить одни элементы от других в произвольном порядке. Подобные странности далеко не новый феномен: работа Зигмунда Фрейда о жутком или японская серия видеоигр Parasite Eve рассказывают о том же, но Мортон преподносит материал таким образом, что вводит читателя в ступор и заставляет принять свою теорию близко к сердцу.
Мортон — мастер мысленных экспериментов, но вместо вагонеток и скрипачей он ставит под сомнение мировосприятие, читателя, постоянно выбивая почву у него из-под ног. Понять, что мы не знаем, как поступать правильно, — ошеломительно и страшно, но понимание невозможности действовать (в полном смысле слова) — поражает самые глубины человеческой рациональности, затрагивая какие-то глубинные и первобытные элементы души.
Из чего еще складывается проект Мортона?
Кроме романтизма и границ человека, Мортон строит свою концепцию вокруг понятий гиперобъекта и антропоцена. Антропоцен — геологическая эпоха, в которую влияние человека на геосферу Земли стало заметным и необратимым. Что скрывается за этим понятием? Люди начали влиять не только на собственную жизнь, но и на планету в целом. Стоит оговорить: темная экология не классифицирует человеческие следы как «плохие» или «хорошие», они просто необратимые. Мортон предлагает несколько точек отсчета: первые пахари, которые начали сажать в почву растения, меняя ландшафт; промышленная революция и выбросы в атмосферу; атомная бомба, изменившая радиационный фон планеты. Каждая из них важна тем, что меняет отношения между людьми и природой, делая последнюю все более «присвоенной». Дом, придуманный человеком на заре времен, в конце концов распространился не только на всю планету, но и на ее историю.
«Гиперобъект» — объект, структурно ничем не отличающийся от любого другого, он разделен на внешнюю сторону и изнанку, скрытую от наблюдателя. Например, тумбочка. Мы не можем заглянуть внутрь и понять, как она смотрит на мир, историю, но можем ощутить ее поверхность. Гиперобъект отличается только размерами — это нечто огромное, превосходящее по своим пространственно-временным границам мыслительные способности человека. Тумбочка всегда остается во власти человека, он может ее сломать, скажем, а полураспад урана или глобальное потепление — объекты огромные, соприкосновение с ними чревато последствиями уже для человека. В каком-то смысле человечество само стало гиперобъектом — по крайней мере, после наступления эпохи антропоцена.
Тимоти МортонСкладывается впечатление, что все это мы где-то уже читали. Действительно, схожие проблемы изучались на протяжении всего XX века, но Мортон включает их в разговор на болезненную тему, об экологии, и постоянно держит читателя в напряжении, вынуждая к «неудобным» мысленным ситуациям, в которых привычные понятия перестают работать и мир кажется сложным и нестабильным. Это ощущение выбитой из-под ног почвы — способ работы философа в ценностном и теоретическом плане.
Может показаться, что подобная стратегия характерна скорее для художественной литературы, но через смешение жанров Мортону удается избежать проблемы «третьего лица», когда читатель огражден от мира непроницаемой рамкой и воспринимает ситуацию не как что-то личное, а как историю, за которой можно наблюдать.
А почему эта экология именно темная?
Мортон называет ее темной по аналогии с другими «темными» проектами современности: темными онтологиями, темным просвещением и так далее. Речь идет о ранее неизвестной стороне яркого феномена, которая может быть изучена только с помощью иной постановки вопроса, методологии, способов восприятия.
Речь не идет о чем-то мистическом или загадочном, напротив, это концептуальная работа, цель которой — заострить внимание на новом восприятии природы и окружающего мира. «Светлому», привычному пониманию мира философ противопоставляет «странный», «неопределенный», «нестабильный» — «темный».
Показательно, например, рассуждение о различии между словами mystery и mystification в книге Dark Ecology: For a Logic of Future Coexistence. Эти слова имеют разное происхождение (Мортон во многом опирается на то, как работал с текстом Жак Деррида), и, усиливая их различение, автор стремится показать, что в «странности» природы нет ничего плохого — это вполне адекватный подход в отличие от попыток рационализировать окружающий мир или описать законы, по которым он якобы должен развиваться.
Ореол мистики вокруг темной экологии сложился в комментаторских работах. Например, работы, посвященные поиску предпосылок «темной экологии» в американской пасторальной литературе, обращаются к мистическим, странным местам вроде этого пассажа из Генри Торо:
Каково попасть в музей, где содержатся мириады конкретных вещей, в сравнении со зрелищем поверхности звезды, настоящей природой в ее доме! Я трепещу перед собственным телом, к которому прикован, перед этой материей, ставшей слишком чуждой. Я боюсь не духов, призраков, одним из которых являюсь... я боюсь тел, дрожу от страха перед ними... Кстати о тайнах! Подумайте о нашей жизни в природе, о том, как мы с ней соприкасаемся — камни, деревья, ветер на наших щеках! Устойчивая земля! Реальный мир! Здравый смысл! Контакт! Контакт! Кто мы такие? Где мы? [перевод мой — А. В.]
«Тьма» является не только методологической предпосылкой для поиска новых способов говорить о природе, но и частью эстетики этого проекта, но она отражается в художественных произведениях, вдохновленных Мортоном, намного больше, чем в его собственных текстах.
Почему экологическая тематика становится сейчас такой популярной?
Глобальные изменения климата перестают быть страшилкой или теоретическим допущением, становясь актуальной повседневностью для большинства людей: климатические аномалии, стихийные бедствия, повышение уровня температуры — человечество вступает в эпоху неопределенности. Речь даже не о том, что защита окружающей среды является важным элементом медиаповестки, особенно в странах Европы, просто климат, в отличие от большинства объектов эпохи «постправды», умеет «разговаривать» самостоятельно, и с ним придется считаться.
Вместо создания иллюзии контроля и разговоров о предотвращении негативных последствий (риторики, которой полнилась экологически ориентированная литература 1990-х и 2000-х) проект Мортона предлагает признать сложность природы, в которой нет готовых правил или рецептов. Более того, с последствиями изменения климата можно не бороться, а сосуществовать. Темная экология задумывается о том, как жить с миром, который меняется независимо от того, каким его хочет видеть человечество. Это сопротивление культуре DIY, описывающей человека как того, кто может и должен что-то делать. Проект Морона склоняется скорее к безразличию и безмятежности, он чем-то похож на барочный культ упадка — кажется, что все разрушилось, но именно это и привлекает: отсюда возникает ощущение нового начала, неопределенности. Темная экология учит не бояться неопределенности, но, напротив, воспринимать ее как нечто позитивное, как стартовую точку, которая позволяет выстраивать новые отношения с другими объектами.
При всей ее популярности на Западе до России темная экология только добралась, как так вышло?
Это не совсем верно, Мортон приезжал в Россию в 2015 году и участвовал в экспедиции в Никель, город в Мурманской области с сильным индустриальным загрязнением, — там вымерли практически все деревья. Он писал об этом в книге Dark Ecology: For a Logic of Future Coexistence, пока недоступной для русскоязычного читателя. Наверное, это многое говорит о научных сетях России: в Москве узнают о том, что делается в Мурманске, из книги британского философа. Сегодня темной экологии уделяется большое внимание, поэтому можно сказать, что бум, который мировая академия переживает последние несколько лет, наконец дошел до России. Мортон отвечает на многие вопросы, актуальные для российского ландшафта, особенно учитывая индустриальное загрязнение и города с чрезвычайными ситуациями экологического характера вроде режима «черного неба» в Красноярске. В России есть немало подобных кейсов, которые до сих пор не описаны и ждут своих этнографов и антропологов.
А что почитать на эту тему кроме самого Мортона?
Во многом темная экология — сольный проект, пока не ставший полноценным интеллектуальным движением. Кроме работ Мортона, есть сборник статей об американской пасторальной литературе, переворачивающий историю о покорении Запада и фронтире с ног на голову, есть близкие по духу фильмы — «Человек с Земли» и «Человек с Земли. Голоцен».
Христо и Жан-Клод. Окруженные острова. 1983. Флорида, СШАВ российском интеллектуальном контексте сразу несколько авторов так или иначе работают с темной экологией. Полина Ханова развивает проект «темной стороны городов», смешивая философию Мортона с урбанистической теорией и художественной литературой, повествующей о городских изнанках: Нилом Гейманом или Чайной Мьевилем. Даниил Аронсон рассуждает о том, как сделать интуиции Мортона политическими и применить на практике.
Чему посвящены другие книги этого философа? Насколько мне известно, на русском готовятся к выходу еще две.
«Стать экологичным» — манифест, а готовящиеся к выходу работы «Гиперобъекты» и «Род человеческий», напротив, академические. В первой вводится и обосновывается концепт гиперобъекта, а «Род человеческий» посвящен сосуществованию и солидарности людей с не-человеками. Мортон работает с классическим социологическим понятием солидарности, взламывая его, пытаясь представить возможный режим сосуществования без коллективного действия или иных режимов сонастроенности. С точки зрения теоретической насыщенности, как мне кажется, «Род человеческий» — самая сильная его работа, в ней кроме магистральной линии есть, например, важные рассуждения о Джорджо Агамбене или Теодоре Адорно, не всегда привязанные к экологической повестке.
Темная экология — попытка заново «заколдовать» мир, отказаться от власти над законами природы и вернуться в эпоху изобретателей и исследователей. Мортон любит рассуждать о популярной культуре, поэтому его проект уместно сравнить с звездолетом «Энтерпрайз» из «Звездного пути», который ищет свой последний фронтир в глубоком странном космосе.