Даниэль Кельман (Daniel Kehlmann) — магический реалист, который пишет исторические романы. Постмодернист, вооруженный философией немецких классиков. Наследник немецкого экспрессионизма, причем не только в переносном, но и в прямом смысле — дедушка Кельмана был известным австрийским писателем-экспрессионистом. Однако у этой звезды современной немецкой литературы не так много русских почитателей, а ведь ему очень даже повезло с переводчиками. Попробуем исправить это положение и рассказать о его книгах подробнее — в надежде, что они заинтересуют читателей «Горького».
Гений
Магия Берхольма. СПб.: Азбука-классика, 2003. Перевод Веры Ахтырской
Время Малера. СПб.: Азбука-классика, 2004. Перевод Анны Кацуры
В 1997 году студент Венского университета Даниэль Кельман, по совместительству фокусник-любитель, написал роман о фокуснике под названием «Магия Берхольма». Почти во всех произведениях Кельмана присутствует уникальный герой, обладающий определенным даром, и первая книга писателя не стала исключением. Итак, Артур Берхольм рассказывает о своей жизни, сидя в ресторане на телебашне. Он долго выбирал между теологией и математикой, в итоге выбрал иллюзионизм (как синтез первого и второго), а потом и вовсе открыл в себе магические способности, скорее напугавшие его, чем обрадовавшие. Проделывая удивительные трюки, Берхольм становится известнейшим иллюзионистом, однако слава не приносит ему счастья, и вскоре он утрачивает свой дар. С треском провалив представление, Берхольм задумывает последний трюк, который должен вернуть ему магические способности, — прыжок с телебашни. Финал романа легко рифмуется с финалом «Защиты Лужина», и это лишь одно из тех мест в книге, где зарыт Набоков (на самом деле разнообразные отсылки к Набокову рассеяны по всем сочинениям Кельмана, который и не думает их скрывать).
Что на самом деле происходило в жизни неудачливого иллюзиониста, мы так и не узнаем. Ненадежный рассказчик спрятан уже в оригинальном названии книги — «Beerholms Vorstellung», дословно «Представление Берхольма» или «Воображение Берхольма». К сожалению, в русском переводе заглавия второй смысл не сохранился — что, как мы увидим, часто происходит с названиями произведений нашего писателя.
Интересно, что сам Кельман после публикации дебютного романа фокусы забросил. И написал вторую книгу, в которой фигурирует герой-гений, — «Время Малера» («Mahlers Zeit», 1999). На этот раз перед нами одаренный математик, взломавший «код Бога». Давид Малер смог доказать, что второй закон термодинамики подлежит отмене, по сути — выяснил, как упразднить время. Но теперь Бог, допустивший ошибку, всеми силами старается сделать так, чтобы человечество не узнало о его просчете. Все мироздание ополчается против героя и не дает ему поделиться запретным знанием.
В своих первых романах Кельман изучает, где проходит граница между маловероятным и невозможным. Его магический реализм работает таким образом, что мы начинаем сомневаться, существует ли эта грань вообще. И кто на самом деле сумасшедший — Давид или его окружение, неспособное по достоинству оценить гениальное открытие?
И тут в художественной вселенной Кельмана возникает новый элемент — посредственная личность.
Заурядность
Последний предел. СПб: Азбука-классика, 2004. Перевод Анны Кацуры
Я и Камински. СПб.: Азбука-классика, 2004. Перевод Веры Ахтырской
Юлиан, главный герой «Последнего предела» («Der fernste Ort», 2001), третьего романа Кельмана, всю жизнь находился в тени гениального брата, талантливого программиста (опять эта математика!). В начале повествования он приезжает на конференцию в Италию. Вместо того чтобы готовиться к скучному докладу, Юлиан идет купаться в озере, и его уносит течением. Он теряет сознание и приходит в себя в незнакомом месте. Юлиана посещает мысль инсценировать собственную смерть, чтобы уехать подальше от прошлой жизни и никогда больше не возвращаться. Попытка реализовать эту затею и составляет сюжет книги. И снова мы не понимаем: то ли все это происходит с ним на самом деле, то ли он утонул и все происходящее на страницах романа — лишь игра его воображения за секунду до смерти. А может, это и вовсе его призрак возвращается в квартиру, натыкается на брата и молчит в трубку, услышав на другом конце голос возлюбленной (призраков Кельман уважает, с ними мы еще встретимся). В «Последнем пределе» Кельман исследует заурядность, пытается понять, что это значит — жить не своей жизнью, задается вопросом, можно ли переломить судьбу и начать все с чистого листа, чтобы выйти из навязанных жизнью рамок посредственности.
Героем следующего романа «Я и Камински» («Ich und Kaminski», 2003) вновь становится заурядный, но крайне тщеславный персонаж — журналист Себастьян Цельнер, который решает написать биографию талантливого и когда-то весьма известного художника Мануэля Камински, к старости потерявшего зрение. Цельнер проникает к Камински в дом, втирается к нему в доверие и надеется поскорее дождаться его смерти. В этом романе Кельман впервые отходит от магического реализма и раскрывается читателю как умелый сатирик, мастер диалога. Ненадежный рассказчик первых трех романов превращается в антипатичного рассказчика. Однако было бы наивно полагать, что Кельман изменит своей фирменной концепции «все не то, чем кажется». А потому манипулятор и жертва к концу романа поменяются ролями.
В книге «Я и Камински» Кельман вводит в свою писательскую вселенную еще один важный элемент — иронию. Именно она станет той солью, которая сделает следующий роман писателя мировым бестселлером.
Ирония
Измеряя мир. СПб: Амфора (серия Фрам), 2009. Перевод Галины Косарик
«Измеряя мир» («Die Vermessung der Welt», 2005) — трагикомедия о двух гениях (!) эпохи веймарской классики — математике (!) Карле Фридрихе Гауссе и путешественнике-естествоиспытателе Александре фон Гумбольдте, которые вечно наталкиваются на непонимание со стороны своего заурядного (!) окружения. Кстати, без фокусов тут тоже не обошлось: автор колдует над реальными биографиями известных ученых покруче любого мага. Он, по его собственным словам, играет светом и тенью, заостряет и оттачивает. Именно поэтому Кельман вычеркнул знаменитого Карлоса Монтуфара из похождений Гумбольдта и Эме Бонплана (там не могло быть третьего!), заставил примерного семьянина Гаусса неоднократно посещать бордель (для контраста с асексуалом Гумбольдтом), а не менее знаменитого брата Гумбольдта — Вильгельма — сделал завистником и неудавшимся братоубийцей. Особенно интересно, как Кельман интерпретирует историю о восхождении Гумбольдта и Бонплана на потухший вулкан Чимбораса. Как поясняет Кельман в своем эссе «Где Карлос Монтуфар?», в дневниках Гумбольдта этот поход описан в обычном самоуверенном стиле завоевателей XVIII века — отстраненным, спокойным тоном, демонстрирующим любопытство, но никак не столкновение с чрезвычайными трудностями. Как дело было на самом деле, легко себе представить, послушав рассказы современных альпинистов. На большой высоте мозг не способен мыслить последовательно, язык ворочается с большим трудом. И поэтому Кельман описывает восхождение Гумбольдта совсем не так, как это сделал сам ученый. И этот парадокс разыгрывается на страницах «Измеряя мир» неоднократно: вымышленная реальность оказывается ближе к истине, чем реальность, зафиксированная в исторических документах.
Однако русским читателям «Измеряя мир» скорее не понравился. Большинство пользователей популярных книжных сайтов возмущались тем, что эти приключения в стиле Жюля Верна им преподнесли как интеллектуальную прозу. Думается, дело в том, что, несмотря на прекрасную работу переводчика Галины Косарик, некоторые аспекты романа очень трудно передать по-русски. Один из основных стилистических приемов Кельмана — косвенная речь вместо прямой. В немецком для этого используется сослагательное наклонение, в русском же у него такой функции нет. Косарик придумала частично передавать диалоги через прямую речь, но вместо кавычек или начального тире выделять их курсивом. Это вынужденное решение сильно повлияло на восприятие иронии текста, которая в большинстве ситуаций либо рождалась в диалогах, либо строилась как раз на использовании косвенной речи — сказанное как бы развивается в неопределенном или возможном будущем, а потому не может восприниматься как безусловная реальность.
И еще про название. Немецкое «Die Vermessung der Welt» (дословно «Измерение мира») двойственно, как и все в романе. Ведь у слова «Vermessung» есть еще и значение «ошибочное измерение». Гумбольдт и Гаусс представляют два разных подхода к изучению мира — первый побывал там, куда до него не ступала нога человека, второй никогда не покидал родных краев, совершив важнейшие открытия в математике. Но оба к концу жизни приходят к выводу, что мир можно измерять и изучать, но понять, осмыслить его — невозможно.
«Но разум, — сказал Гумбольдт, — разум диктует природе законы! — Старческие глупости Канта, — Гаусс покачал головой. Разум ничего не диктует и даже мало что понимает... <...> Мир, если понадобится, можно измерить и исчислить, но это далеко не означает того, что он будет понят».
В русском названии этого двойного дна нет. Вроде мелочь, но у Кельмана нет незначительных мелочей.
Бог
Слава. М.: АСТ, 2018. Перевод Татьяны Зборовской
Ф. М.: АСТ, 2017. Перевод Татьяны Зборовской
Центральными темами всех романов Кельмана являются Бог и поиск смысла в человеческом бытии. И если в первых произведениях писателя Бог синонимичен математике, закону природы, является главным антагонистом героев и его — Бога — надо вычислить, описать, измерить и, следовательно, подчинить, то в последних книгах понятие божественного обретает новые толкования.
Например, в «Славе» («Ruhm», 2009) Кельман рассматривает Бога как хаос из случайностей и совпадений. Здесь автор впервые обращается к теме литературного творчества, как бы рефлексируя над собственной профессиональной биографией. Соответственно, несколько персонажей этого «романа в девяти историях» — писатели.
Лео Рихтер соответствует образу писателя-творца, писателя-бога, выбирающего героев для своих романов из окружающей жизни и способного влиять с помощью своих текстов на реальность. Писатель Мигель Ауристус Бланкус, чьи мотивирующие книги читает большинство персонажей рассказов, разочаровывается в собственной философии после письма читательницы и подумывает о самоубийстве (фантазия о Паоло Коэльо). А писательница Мария Рубинштейн, по воле случая оказавшись в одной из стран третьего мира без связи с родиной, опускается на дно и борется с тем, чтобы не забыть, кто она на самом деле. «Слава» — абсолютно постмодернистская вещь, «матрешка» из сюжетов, пазл, головоломка. В романе нет главного героя и нет линейного сюжета, но каждый рассказ пунктиром связан с другими. Знаменитый актер превращается в своего двойника, большой начальник ведет двойную жизнь, офисный неудачник мечтает попасть в книгу, а социальная работница, напротив, не хочет туда попадать, но это происходит против ее воли. Три темы объединяют все девять историй: слава (ее наличие/отсутствие, стремление к ней, бегство от нее и т. д.), вторжение технологий в жизнь современного человека (почти как в «Черном зеркале», только Кельман был первым) и утрата идентичности (в связи с первым и вторым).
В романе «Ф» («F», 2013) — последнем из уже переведенных на русский язык — Кельман вновь выступает против упрощения мира, прежде всего религиозного, но делает это через призму любимого им магического реализма. Ключи к толкованию мистической линии сюжета разбросаны по всему тексту, надо лишь их обнаружить. В романе много пространства для интерпретаций, и если образом предыдущего романа можно считать зеркальный коридор, то «Ф» — это дом с чердаком, подвалом и, конечно, привидениями. И вот почему. Во-первых, читатель сам может выбрать, с какого «этажа» воспринимать историю, а во-вторых, дом — это еще и метафора семьи. Отец, Артур Фридлянд, приводит троих сыновей на представление гипнотизера, которое оказывается роковым для каждого из них. Отец на годы пропадает из жизни детей и становится известным писателем, а все братья (двое из них — близнецы) вырастают обманщиками и лжецами, каждый на свой манер. Мартин — священник, который не верит в Бога. Эрик — бизнес-консультант, обманывающий клиентов, жену и любовницу-психотерапевта, а Ивейн — искусствовед, точнее, скрывающийся под его маской художник, добровольно отдающий свои работы другому.
В «Ф» (от слова «фатум», или фамилии Фридляндов, или от немецкого «Familie» — семья) Кельман ищет ответ на вопрос, где проходит граница между волей человека и волей случая и как в этом беспорядке отделить влияние искусства, в том числе художественных текстов, от влияния семьи.
Кстати, о семье. До «Ф» про Кельмана частенько говорили, что он пишет так, словно Гитлера и других катастроф ХХ века в немецкоязычной культуре вовсе и не было. А в романе «Измеряя мир» он будто заново собирал немецкую идентичность, отправившись за ней туда, где ее сегодня искать не принято — в XIX век. Но в «Ф» речь заходит и о временах нацизма, потому что история-то семейная. А не упоминать о нацизме в контексте истории семьи — все равно что не замечать слона в комнате.
История
Tyll. Rowohlt, Reinbek bei Hamburg, 2017
Спустя годы после того, как «Измеряя мир» принес ему успех, Кельман вновь обратился к реальной истории и написал свой самый сложный и самый важный, по его собственным словам, роман — «Тиль». В 2020 году «Тиль» вошел в шорт-лист международного Букера, а Netflix собирается положить его сюжет в основу сериала (к слову, большинство произведений Кельмана отлично подходят для экранизаций — немецких или голливудских).
Тиль Уленшпигель — герой средневековых легенд стран Северной Европы, шут и плут, которого Кельман бросил в мясорубку Тридцатилетней войны, в пекло религиозных смут и охоты на ведьм первой половины XVII века, чтобы через него — единственного независимого и свободного персонажа — показать безумие окружающего мира. Вот как Кельман прокомментировал выбор именно этого исторического периода в одном из интервью: «Джонатан Франзен сказал мне как-то, что если есть нечто, о чем тебе по каким-то внутренним причинам совсем не хочется писать, то именно об этом ты и должен писать. Великолепный совет. Вот и с Тридцатилетней войной так же: мне как-то не хотелось углубляться в это время, оно мне неприятно и противно, оно похоже на кошмарный сон. И я подумал: это неспроста, возможно, это то, что мне нужно».
На «Тиля» у писателя ушло пять лет. В результате получился остроумный, философский, но при этом крайне жестокий исторический роман, который — как и любая качественная историческая проза — на самом деле рассказывает про современность. И да, наряду с «Измеряя мир» «Тиль» — еще одно исследование немецкой идентичности, на этот раз наиболее мрачной ее стороны.
Если представить себе, что литературную вселенную Кельмана можно описать формулой, то «Тиль» и есть эта формула. Судите сами: история как отправная точка, гений в окружении заурядностей, математика, семья, безумие богов, иллюзия волшебства и очень много иронии.
На русском языке «Тиль» появится в этом или следующем году. Остается дождаться его выхода.