По праву читателя
Этот текст я писал долго и с великим трудом. Не филолог, не литературовед и не критик, я вроде бы не имею права на сколько-нибудь компетентное высказывание о литературе. Опасений у меня было значительно больше, чем причин сесть за клавиатуру, — если все их перечислять, то так и до темы можно не дойти.
Однако профессиональная этика учит меня со снисхождением относиться к словам непрофессионалов. Никому не запрещено заблуждаться, лишь бы никто не навязывал другим свой вкус и свои страхи. Поэтому я выскажу только свои опасения и сделаю это как простой читатель. Право быть читателем дает нам не служебное положение, связи или место работы, а начальная школа, которая есть за плечами большинства жителей Земли. Я искренне думал опубликовать этот текст не на «Горьком», а где-нибудь в другом месте, но, проанализировав аудиторию разных СМИ, вынужден воспользоваться тем самым своим положением. Те СМИ, аудитория которых больше, чем у «Горького», не очень интересуются велеречивыми рассуждениями профана, а те, чья аудитория меньше, работают для замкнутых групп и не дадут удовлетворения моему тщеславию.
Новый вирус
Популярность автофикшна — нового модного не то жанра, не то стиля — меня настораживает. Пока еще не пугает, но настораживает. Тому есть несколько причин, но главная состоит в том, что автофикшн распространяется слишком стремительно. Думаю, можно назвать его очень вирулентным. Среди миллионов создаваемых сегодня новых текстов (не факт, что таких уж необходимых) автофикшн занимает все большее и большее место. Пусть этот жанр важен и нужен — но все же он поддерживает лишь одну функцию литературы.
Сознательно не буду обсуждать «классические» (в смысле обычные) темы и приемы автофикшна, об этом пишут и этому учат уже многие, любопытствующие могут посмотреть, например, здесь. Но обратим внимание, что автофикшн лишает нас других функций литературы. Прежде всего интеллектуализма. Лидия Гинзбург много раз говорила, что мыслит, полноценно думает, только когда пишет. Но есть и такие люди, которые думают, когда читают. Даже, наверное, можно сказать, что большинство людей используют процесс чтения для размышлений. Гинзбург талантлива, читать ее — наслаждение, и над ее страницами есть о чем подумать. Далеко не всегда то же самое можно сказать о постах из фейсбука, изданных под одной обложкой.
В эпоху всеобщей нервичности и нервозности такое письмо становится максимальной демонстрацией себя. Но, на мой взгляд, отнюдь не всегда откровенной, часто очень самоцензурированной. Авторы хотят демонстрировать не все свои чувства и переживания, а лишь те, которые являются конвенциональными. Не дай бог проскочит что-то токсичное. Как это ни странно, к типичному герою автофикшна куда ближе истерзанный, почти карикатурный Алеша Карамазов, чем тот же самый Эдичка с его обнаженными нервами.
Смерть Барта
За год до событий 1968 года Ролан Барт написал знаменитое эссе «Смерть автора», поразившее всех своей радикальностью. Идея отмены авторитета автора прижилась в философии, но в литературоведческой среде считается маргинальной и до сих пор обсуждается с осторожностью. Однако от смерти автора уберегли отнюдь не «пыльные старцы» из толстых журналов и академических институтов, чей хлеб пытался отнять дерзкий француз. Помощь пришла совсем с другой стороны — Барта предали союзники, та самая молодежь грядущего. Рефлексирующая, немного инфантильная молодежь, чуть не со школьной скамьи сидящая на антидепрессантах, пролеживающая часами на кушетках у психоаналитиков, зацикленная на себе.
Автофикшн — это автор и только автор. Из него нельзя исключить контекст авторской жизни, авторской личности. Произведение в этом жанре целиком сводится к существованию автора, даже если раскрасить его историями про птиц, грибы или китов. Кстати, нонфикшн сейчас тоже наполнен историями из жизни автора. Все же родитель автофикшна не психоанализ, а сторителлинг.
Может ли иерархия быть горизонтальной
А вдруг авторы автофикшна делают правильное большое дело? Уничтожают иерархию по-другому? Размывают ее, множа фигуры писателей и обесценивая их роль? Нет, так не получается: если бы их целью был демонтаж авторитетов, то не возникали бы локальные культы. Издательства не настаивали бы на звездах, новых культовых авторах. Все же издательство — предприятие коммерческое, оно не может преследовать только просветительские цели, оно должно еще и выживать, зарабатывать. Поэтому в наше трудное время книгоиздателям так важно «захватить повестку». Декларировав (манифестировав?) автофикшн как единственно возможный способ письма, издательства спешат запатентовать свои права на само это понятие, создают моду на него. Эту маркетинговую стратегию надо назвать совершенно верной и даже изящной. Чтобы быть современным, нельзя только лишь следовать за модой, ее надо формировать. Если теперь сотни отечественных авторов станут писать автофикшн, а отечественные издатели начнут выпускать тысячи их книг, больше всех выиграет тот, кто подал пример, сформулировал саму концепцию автофикшна.
Расширяя вход в литературу, новые авторы, несомненно, борются с иерархией. Но не все так просто: лучшие из них — замечательные литераторы со своим голосом, имеющие что сказать граду и миру, — попросту теряются в энтропии. Так что горизонтальность тут весьма условная.
Мир без утешения
Выше я уже говорил о сокращении функций литературы, сужении ее задач и возможностей. Большинство книг в жанре/стиле автофикшн относятся к «литературе утешения». Конечно, терапевтическая функции литературы очень важна — литература лечит и успокаивает. Один мой уважаемый коллега-книготорговец даже считает, что сегодня у книг и нет никакого другого назначения, кроме как служить утешением и средством для побега от действительности (эскапизма). При всем уважении и любви не могу с этим согласиться. Однако и полностью отрицать эту функцию чтения не стану.
Когда американка или американец, замученные депрессией, открывают книгу, в которой все герои в общем-то счастливы и крайне успешны, но среди них есть один какой-то совсем затюканный, к тому же инвалид со множеством травм, они четко понимают, что им самим не сильно хуже, чем «нормальным» героям, но значительно лучше, чем тому несчастному. И они не могут не чувствовать сострадание к вымышленному утрированному инвалиду. Да, Диккенс тоже умел вызывать сострадание до слез, но рискну предположить, что задачи у Диккенса и Янагихары все же были разные.
Есть и обратная функция искусства, когда нищие постсоветские люди, с опаской выходящие на улицу, обливались слезами над коллизиями богатых, которые тоже плачут. Повторюсь, утешение — важнейшая функция литературы, а когда она и автору помогает справиться с собственной травмой, еще лучше! Но достигнет ли современный автофикшн широкого круга читателей, нуждающихся в утешении и поддержке, или так и не выйдет за границы «круга»? Будут ли над ним плакать жители сел и небольших городов? Станут ли им так же близки проблемы автора, как проблемы бесконечно далекой от них Изауры? Оценят ли они призыв разбираться со своей травмой методом чтения о травме чужой? Или они сочтут такую литературу образчиком вымученной эгоцентричности, эксгибиционизмом почти святых, не знающих греха?
Автофикшн, кстати, уже называют новым реализмом, но сама по себе литература утешения — все же не реализм. Реализм тут может быть только средством.
Где же литература?
Обсуждать идеологию, адресата, правила построения автофикшна можно сколь угодно долго. Можно просто все списать на вкусовщину. На мое бумерское воспитание, на устаревших Толстого, Достоевского и прочих Камю с Джойсами, в конце концов, на отторжение тонкой новой чувствительности и поэтики... Любой мой оппонент может процитировать В. В. Путина: «Нравится, не нравится...», ну и так далее, и будет в своем праве. Хотелось бы, правда, услышать и другие цитаты.
Но можно ли определить, где в автофикшне скрывается собственно литература? Вопрос выглядит крайне наивным, но он не так прост и адептами жанра не сформулирован. «Рана» Оксаны Васякиной, вполне заслуженно получившая премию «НОС», оценивалась не по жанровому счету, а по гамбургскому, учитывая новый голос и новый тип высказывания. А что насчет жанра/стиля в целом?
Что сказал Аристотель
Рассмотрим, как соотносятся между собой личная история со всеми ее переживаниями и литература.
Александр Терентьевич Иванов, которого мне доводится иногда слушать, как-то высказал мысль: если человек по роду своих занятий связан с литературой, то он не может, права не имеет не прочитать «Поэтику» Аристотеля. Грешен, за свои почти 50 лет я лишь недавно удосужился прочесть 40 страниц кристально внятного, логичного текста. После прочтения мной завладела апатия (читайте: травма!). Вся российская критика показалась мне бессмысленной и ненужной. Любое произведение может быть оценено с помощью двух-трех цитат из книги, записанной почти два с половиной тысячелетия назад!
Вот одна такая цитата:
«Ибо историк и поэт различаются не тем, что один пишет стихами, а другой прозою (ведь и Геродота можно переложить в стихи, но сочинение его все равно останется историей, в стихах ли, в прозе ли), — нет, различаются они тем, что один говорит о том, что было, а другой о том, что могло бы быть. Поэтому поэзия философичнее и серьезнее истории — ибо поэзия больше говорит об общем, история — о единичном».
Новый соцреализм
Самое, пожалуй, забавное суждение об автофикшне, которое я слышал, — конспирологическое. Оно гласит, что автофикшн родился из-за девальвации письменных социальных сетей.
Один влиятельный российский предприниматель 15 лет назад объяснял мне, что фейсбук — не про чтение, а вот Живой Журнал — про чтение. Не знаю, был он тогда прав или ошибался, но из сегодняшнего дня видно, что эволюция социальных сетей тут схвачена прекрасно. ЖЖ > фейсбук > твиттер > инстаграм — текст-то и вправду сокращается! Те, кто научился писать классные длинные посты, находят все меньше возможностей для самовыражения. Вот и приходится им искать новые формы. Не могу согласиться с такой точкой зрения, но, повторяю, нахожу ее забавной.
Особенно если еще вспомнить, что автофикшн часто называют новым изводом реализма. Так перед нами реализм социальных сетей? Если кратко, соцреализм? Конечно, нет!
И все же одно сходство, безусловно, есть! И соцреализм, и автофикшн претендуют на доминантность. На полный и тотальный контроль над литературным полем. Если во времена соцреализма никакой другой стиль вообще был невозможен, то адепты автофикшна утверждают, что сегодня можно писать только так.
Освобождение может быть только всеобщим
В завершение этого нервного, истерического текста я хочу сказать, что у литературы нет «плохих» и «хороших» жанров или стилей. Верлибр сосуществует с рифмометрическим стихом, трагедия — с комедией, а роман — с антироманом. Только в полемике жанров и стилей, их многообразии возникает живой литературный процесс, так необходимый сегодня российской словесности. Невозможно, страшно, если один жанр, один метод станет главным и избираться на Парнас будут только его представители, а качество и значение любых произведений будут рассматриваться только в границах одной группы. Автофикшн от этого точно ничего не выиграет. Проиграют все.