1. На этой неделе не стало Михаила Яснова — поэта, автора блестящих детских стихов, выдающегося переводчика с французского. Сейчас вообще время потерь, но эта смерть стала каким-то общим, ощутимым с самых разных сторон потрясением. О Михаиле Яснове вспоминают друзья и коллеги: Александр Архангельский, Ксения Молдавская («Миша — поэт во всем. Главное для поэта качество, по его мнению, — уметь удивляться. Яснов в этом деле уникальный мастер»), Марина Бородицкая: «Радостной была всякая мысль о нем, даже случайная. Под Ригой, возле станции Дубулты, недалеко от дома творчества… росло дерево с ужасно похожей на Мишкину шевелюрой. Мы его прозвали „дерево Яснов“ и, отправляясь в Ригу и возвращаясь назад, кричали ему „привет“ и смеялись от нечаянной радости». В «Собаке» — статья Дарьи Суховей: «Он работал волшебником все эти годы и, без преувеличения, каждый день. На недавнем карантине одна из библиотек организовала возможность, чтобы юные читатели могли позвонить поэту по видеосвязи, и он по нескольку часов каждый день развлекал и развивал юных петербуржцев. Дня за три до смерти был зум-вечер, организованный из Америки, дня за два — работа в жюри литературного конкурса с московскими коллегами, в тот самый день ушла в типографию новая книга… <…> После его смерти в любви к нему признаются даже те, кто пересекался с ним пунктирно. Нам всем, поседевшим детям, не хватает яркого света его личности».
На «Годе литературе» о Яснове, который «охотно брался переводить непереводимое», рассказывают Михаил Визель и Юрий Нечипоренко. Дмитрий Быков*Признан властями РФ иноагентом. в своей программе «Один» посвятил традиционную лекцию недетским стихам Яснова: «Невзирая на общий тон своей поэзии — детский такой, беззащитно-трогательный, оптимистичный, — Яснов был поэтом довольно мрачным, довольно сумрачным, особенно в последние годы. <…> Я хочу, чтобы его помнили как взрослого поэта — поэта такой мучительной, такой горькой любви, поэта такой мучительной детской памяти. И вот еще что, понимаете, важно: мы привыкли, что поэт должен быть персонажем демоническим. Наверное, должен. Но вот Яснов был очень щедрым, чистым, необычайно добрым человеком. Может быть, он проиграл во мнении некоторых демонических критиков, которых сейчас никто не вспомнит, но в мнениях поэтов он выиграл». Отрывок из последней переводческой работы Яснова — детской книги Себастьяна Переза «Кошачьи проделки» — публикует «Российская газета».
2. Белорусский поэт Дмитрий Строцев по-прежнему отбывает 13-дневный арест за участие в минских акциях протеста. В Facebook появилась группа с видеороликами, на которых его коллеги читают стихи — самого Строцева и других поэтов. На «Кольте» об аресте Строцева и о его стихах последнего времени пишут Ярослава Ананко и Генрих Киршбаум: «Алексиевич, как этнограф, документирует коллективные травмы, многоголосицу судеб эпохи секонд-хенд. Для Строцева же травма — не алиби. Никакая общая боль, уводящая в прошлое, не снимает личной этической ответственности за происходящее здесь и сейчас». Ананко и Киршбаум напоминают, что в изоляторе на Окрестина, куда попал Строцев после похищения минской милицией, «издевались над людьми и раньше, после протестов 2006 и 2010 годов». «Именно тогда, при виде насилия над молодыми душами и телами, Дима, в стихах которого и до этого светлая эстетическая игра никогда не заглушала разговоров о главном, сильно поменялся. Прежние эвфонические эффекты превратились в аффекты с публицистическим рикошетом. Газетная заметка и псалмодическая молитва смешались, получалась мучительная мозаика приватного и общего — общего горя, бессилия и бесстрашия перед лицом большой беды».
3. Вышел 165-й номер «Нового литературного обозрения». Большой блок в нем посвящен эротическому/патологическому/кощунственному в литературе: две статьи об эротике и перверсивности в рассказе Глеба Успенского «Выпрямила», работы об Эльфриде Елинек, Луисе Сернуде и даже об эротических песнях Джамбула Джабаева — которые в нынешней казахской агиографии акына замалчиваются: «Постсоветская биография Джамбула, создаваемая в отсутствие официальной цензуры, оказывается более пуристской, чем сконструированная в 1930–1940-е годы… сама структура всех стихотворений Джамбула, в том числе эротических, была обусловлена советской идеологией. Вне этого контекста эротические компоненты теряют свою идеологическую обусловленность и становятся „неудобными“ для новых мифотворцев», — пишет Юлия Козицкая.
Вячеслав Курицын подробно анализирует начало «Войны и мира» (и объясняет, в частности, почему Анна Павловна Шерер не могла бы существовать в действительности); Павел Глушаков публикует цикл заметок об интертексте у Пушкина и Гоголя («Евгений Онегин» сопоставляется с «Дон Кихотом», «Ревизор» — с «Борисом Годуновым»). Большой блок посвящен поэзии Пауля Целана. Отправной точкой служит статья Даниэль Коэн-Левинас, где говорится о попытках поэта разобраться с телеологией искусства в «скудную эпоху», о том, как в эту эпоху поэзия может стремиться к Другому; в диалог с исследовательницей вступают переводчики Целана на русский Анна Глазова, Татьяна Баскакова и Алеша Прокопьев (пользуясь случаем, укажем на еще одну публикацию — несколько стихотворений Целана в переводе Прокопьева в Esquire, часть книги, выходящей в издательстве libra).
Наконец, Владимир Богомяков подступается к теме «Как возможна философия поэзии», а Алла Горбунова пишет о Елене Шварц. Она выделяет основные категории ее поэтики, в том числе театральность: «Вполне в духе пессимистических суждений Елены Шварц о судьбе поэзии в современности, Евреинов полагал, что театральность как положительное начало искусства и жизни подверглась забвению, что ведет не только к упадку театра, но и к потере вкуса к жизни. Для него театральность — почти теургический принцип преображения низшего в высшее, нашего реального — в нашу мечту, которая и есть на самом деле наша истина. Именно в этом смысле я полагаю, что стихи Елены Шварц театральны. Маска закрывает лицо не потому, что это лицо некрасиво, она закрывает даже прекраснейший лик потому, что маска хороша сама по себе — тем, что это маска».
4. Еще один журнал: вышел второй номер российско-украинской «Парадигмы». В ней, среди прочего, стихи Марии Галиной, Аркадия Штыпеля, Марии Малиновской, Эллы Евтушенко, Ивана Старикова, Даниила Задорожного, Гали-Даны Зингер, Сергея Жадана:
Кто тебя учил мстить самому себе?
Кто тебя учил не прощать самого себя?
Где учат этой причудливой технике пьяного боя —
забивать до смерти собственную тень,
забрасывать камнями отражение
в витрине книжного магазина?
(пер. В. Коркунова)
Отдельный блок публикаций посвящен людям со слепоглухотой и осмыслению слепоглухоты в искусстве: здесь есть визуальный проект Андрея Черкасова и Марины Хаген, стихи Лиды Юсуповой («потом они летели на самолете первый раз в жизни / очень счастливые / верили зрячему другу и представляли себя высоко») — и опрос об инклюзии в поэтической работе. «Разница между достойным и недостойным состоит в том, как ты рассматриваешь чужую инвалидность — как индивидуальную особенность конкретного человека, одну из многих, и далеко не всегда самую важную, или как единственную и исчерпывающую его характеристику. Во втором случае ты превращаешь живого человека в функцию» (Сергей Шабуцкий).
5. На «Кольте» Александр Агапов и Илья Симановский ставят точку в спорах о том, когда именно была написана поэма «Москва — Петушки». Как известно, датировка в конце самого произведения — осень 1969 года, при этом в поздних интервью Венедикт Ерофеев рассказывал, что написал его с января по март 1970-го, а некоторые его друзья вспоминали, что читали «Москву — Петушки» даже в 1968-м. Недавно была найдена ксерокопия записной книжки Ерофеева, подтверждающая позднюю датировку: 17 января — 7 марта 1970 года. Как явствует из той же книжки, параллельно с работой над поэмой Ерофеев читал Василия Розанова — и отсылки к выписанным им местам исследователи обнаруживают в «Москве — Петушках».
6. Еще две поэтических публикации. «Носорог» ко дню рождения Андрея Монастырского вывесил подборку его стихотворений из 4-го номера журнала (2016 год):
сожрал обмен и биохимия
все силы молодой души
вот что такое вред курения
сигарету потуши!
В «Просодии» — три новых стихотворения Юлия Гуголева («Экскаваторы, словно крабики, / и асфальт ещё не примят. / Его кучи, как зерна арабики / пережаренные, дымят. / Слышен крик армянина толкового, / чтоб быстрее клали песок / цвета сахара тростникового, / ..., пока асфальт не засох») — и эссе Андрея Рослого о последней книге поэта: «Стихи Гуголева — о жизни, они посвящены жизни, причем не вообще, а жизненному пути человека — как некоей сумме произошедшего, увиденного, удивившего и даже съеденного».
7. На сайте Института музыкальных инициатив Эдуард Лукоянов скептически рецензирует биографию Егора Летова, написанную журналистом Алексеем Кобловым. По мнению Лукоянова, автор и издательство «пошли по простому пути» — пересказали основные события и окружающие их мифы без попытки анализа и деконструкции. «Вместо книги, которую хочется внимательно читать и перечитывать, о которой хочется говорить и спорить, читатели получили, пусть и напечатанную на бумаге, но все равно виртуальную и эфемерную „стену Летова“, артефакт для коллекционеров, полусектантский культурный памятник вроде тех, которые сам герой книги так ненавидел». Летов в книге предстает «классным парнем» — которым никогда не был. По мнению рецензента, Коблов отметает сложности и противоречия биографии Летова, списывая их на «творческую натуру».
8. В серии материалов «Полки» о русской детской литературе вышла статья Елены Михайлик о КОАПП — Комитете охраны авторских прав природы, советской серии книг и радиопередач, рассказывавших о бионике, то есть о технологиях, заимствованных людьми из мира животных и растений. Выясняется, что эти научно-популярные произведения насыщены отсылками к русской классике («Если в сюжете появляется броненосец, то, естественно, в какой-то момент прозвучит „Быть можно дельным броненосцем / И думать о длине когтей“. Если всплывает дюгонь, он тут же разъяснит издаваемый им стон словами „Этот стон у нас песней зовётся“») — и менее очевидными аллюзиями к вещам «неофициальным», от сомнительного в идеологическом отношении фильма Ролана Быкова до совсем уж крамольных песен Галича. По мнению Михайлик, КОАПП существует, как будто никакой советской цензуры нет, — и при этом точно, как в зеркале, изображает советское общество.
9. Старейший и крупнейший книжный магазин Нью-Йорка The Strand обратился к покупателям с просьбой о помощи. «За 93 года мы пережили примерно все: Великую депрессию, две мировые войны, сетевые магазины, электронные книги и онлайн-левиафанов. <…> Из-за Covid-19 мы не в силах пережить резкого снижения числа пешеходов, почти полный обвал туризма и отмену всех презентаций», — пишет владелица магазина Нэнси Басс-Уайден. Выручка Strand в 2020-м упала на 70 %; в попытке спасти бизнес Басс-Уайден даже вложилась в акции Amazon — главного «онлайн-левиафана», угрожающего обычным книжным. Тем временем в России о банкротстве объявила сеть магазинов «Республика», которая из-за падения посещаемости не смогла расплатиться с кредиторами и издательствами.
10. Существуют авторы, про которых говорят, что они всю жизнь пишут одну книгу. Идеальный пример такого писателя, по мнению переводчика Марка Полиццоти, Патрик Модиано. В эссе на Lithub Полиццоти пишет о работе Модиано как об «искусстве повторения». В череде книг французского писателя выделяется «Родословная» (2005) — вроде как автобиография, «хотя можно понять читателей, которые, будучи знакомы с нарративными стратегиями Модиано, этому жанровому разделению не доверяют». Центральное событие «Родословной» — смерть младшего брата Руди, и события, с ним связанные, общие переживания и разговоры, выстраиваются в цепочку ассоциаций, в которой Полиццоти отмечает и намеренное звуковое подобие: Миледи, героиня Дюма… Цирк Медрано… Модиано… Семейная память у Модиано трагична; одна из самых тяжелых сцен в его творчестве — не из книг о войне, но из той же «Родословной»: будущего писателя арестовывают по требованию его отца, у которого тот пришел просить выплатить алименты; в глазах Модиано-подростка этот эпизод накладывается на знание о том, как его отца арестовало и чуть не депортировало французское Гестапо. Но внимательные читатели Модиано вспомнят, что схожую сцену они уже видели в романе «Дора Брюдер» (1997). Прошлогодний роман «Невидимые чернила» вновь отсылает, на уровнях сюжета и персонажей, к «Доре Брюдер» — но еще раньше что-то похожее встречалось в романе «Улица Темных Лавок» (1978)… Модиано возвращается к одним и тем же мотивам, шлифует их, переставляет местами — и, по словам Полиццоти, это не от того, что ему недостает фантазии придумать что-то новое. «Он понимает, что все рассказы ведут к одному рассказу, к одному вопросу. Кто я? К какому массиву добавляют что-то новое эти эпизоды? Поможет ли их повторение получить наконец какие-то ответы?»