Александр Пятигорский — известный философ и непрочитанный писатель. Его проза знакома литераторам (в диапазоне от Сорокина до Акунина), философам, друзьям и собеседникам Александра Моисеевича, но мало известна широкому кругу читателей. О романах философа, которые можно прочитать как трилогию, объединенную метасюжетом «побега из истории» — художественной и мировой, — для «Горького» рассказывает Алексей Комм.

«Герои романов Пятигорского буквально дымятся от философствования, так же как герои Достоевского дымятся от страстей», — пишет Владимир Сорокин. Топос, стиль и персонажи Пятигорского меняются от романа к роману, но главный герой его прозы остается неизменным — это мышление.

Романы Пятигорского — неудобное чтение. Автор ведет читателя за собой не оглядываясь; его стремительная проза не отстает от скорости мысли, вынуждает читателя ускорять шаг. «Устный» Пятигорский тоже стремился превратить пассивного слушателя в полноценного участника мышления. Он предлагал войти в пространство мысли через особое усилие (Пятигорский называл его «йогическим»). Философ говорил и писал «на вырост» — эта педагогика, вероятно, восходит к древним индийским учителям.

Проза Александра Моисеевича организована как разговор. Персонажи живут от беседы к беседе, и буквально исчезают, когда разговор прекращается. Читатель, который хочет «войти» в роман Пятигорского, должен стать участником этого «непрекращаемого разговора», либо у него ничего не получится.

«Пятигорский является некоей „ситуацией”, ситуацией жизненной и ситуацией мышления, в которой мы можем оказаться — а можем и не оказаться», — замечает Кирилл Кобрин. Романы философа — приглашение в «ситуацию Пятигорского».

***

Александр Пятигорский написал три романа: «Философия одного переулка», «Вспомнишь странного человека» и «Древний Человек в Городе». В корпус философской прозы Пятигорского также входят сборник «Сны и рассказы» и киносценарий «Человек не как другие».

Как пишет Людмила Пятигорская, вдова философа, установить хронологию их написания «крайне трудно, если не невозможно». Так, роман «Древний Человек в Городе», изданный последним, Пятигорский начал сочинять раньше первого опубликованного — «Философии одного переулка». А замысел второго, «Вспомнишь странного человека», опережает публикацию самого романа на полвека.

Периодизация литературного творчества Пятигорского сложна еще и потому, что философ категорически «не заводил архива», а рукописи чаще уничтожал, чем хранил. Так, «Древний Человек в Городе» был спасен Людмилой Пятигорской из кипы бумаг, среди которых Пятигорский «не сумел его отыскать и вовремя уничтожить». Похожим образом были сохранены и многие другие тексты Александра Моисеевича, прозаические и философские.

Рукописи, которые не уничтожались, Пятигорский имел обыкновение терять. Так, книга «Жизнь Будды», написанная для серии «ЖЗЛ», была утрачена еще в московский период жизни философа. После эмиграции терять рукописи стало сложнее: забытое Пятигорским в такси исследование феномена масонства «Кто боится вольных каменщиков?» было заботливо возвращено автору английским полицейским.

Все три романа Пятигорского до нас дошли (хотя треть рукописи «Философии одного переулка» Александр Моисеевич все-таки сумел уничтожить). 

Комментируя идею одного из своих романов, Пятигорский сказал: «Это идея жизни, жизни как разговора о том, что самой жизни гораздо важнее». Литература — часть жизни, поэтому может быть отброшена автором: роман завершен, разговор продолжается дальше — за пределами последней точки. Но для нас он может только начаться — с первой строки.

«Философия одного переулка»

Первый роман Пятигорский писал десять лет, с 1976-го по 1986 год. За два года до начала работы над ним философ эмигрировал в Великобританию и получил работу в Лондонском университете. Погружаясь в новый язык (до эмиграции Пятигорский мог читать и писать, но не разговаривать по-английски), он начинает роман, основное действие которого происходит в Москве, в детские годы автора.

Работа над романом началась так: «Была осень 1976 года. Я просто сидел в своем университетском кабинете. Лекции на сегодня были прочитаны. Казалось, ничто не могло меня угнетать, беспокоить. Но во мне, вопреки всему, нарастало какое-то неясное, слегка тревожное ощущение. Было, наверное, часа два; и вдруг я почувствовал: что-то мною не сделано, но, тем не менее, это таинственное „что-то” все равно „где-то” делается, и от него не уйти, ибо эти „где-то” и „что-то” начинают на меня давить. И тут я стал думать, где бы взять большой лист чистой бумаги».

Естественно предположить эмигрантскую ностальгию, но философ — существо неестественное. «Философия одного переулка» — меньше всего книга о московском детстве. И настоящее место действия романа не Второй Обыденский переулок, где Пятигорский вырос, и даже не Лондон и Париж, куда судьба и воображение приводят героев, а сознание автора, создающего роман сейчас.

Писал Пятигорский по 10–20 страниц в год, но это не значит, что он писал медленно. Уютный кабинет литератора и страницы рукописей на письменном столе — это не про Пятигорского. Не было не то что стола, но зачастую и страниц — Александр Моисеевич писал урывками, буквально на ходу, иногда на салфетках и сигаретных пачках.

В 1986 году Пятигорский решил, что роман завершен, собрал обрывки написанного, переписал от руки и уничтожил треть рукописи (это была его авторская редакторская правка). В 1989 году «Философия одного переулка» вышла в Лондоне, а в 1992-м — в России.

***

Время действия романа то и дело смещается, перетекая из второй половины тридцатых в сороковые и забираясь в семидесятые. Действующие лица — философствующие мальчики со Второго Обыденского, их семьи и друзья. В эпизодах, которые могут быть отнесены к мистическим, появляются эзотерик Георгий Гурджиев (интерес к его личности Пятигорский не скрывал) и писатель Артур Кестлер.

То, как разговаривают Обыденские мальчики, наводит на мысли о легендарной курилке Ленинской библиотеки (эти мальчики, конечно, в нее попадут, но позже — в конце 30-х им около десяти лет). Обсуждается все подряд: Гегель, христианство, а также «злые колдуны», поработившие Москву. Звучали ли эти разговоры именно так тогда и можно ли ставить вопрос о документальной точности романа?

«Реальность для автора — это то, что является „фактом сознания”, и ничего более. А фактом сознания может стать что угодно — хоть бы и сон, хоть бы и выдумка, хоть бы и вспышка памяти», — пишет Людмила Пятигорская. В этом смысле «Предупреждение», которым Пятигорский предваряет роман, точно и истинно: «Все описанные здесь лица, имена, фамилии и биографические данные — абсолютно реальны». Абсолютно реальны как факты сознания.

Персонаж самого Пятигорского, мальчик Саша, — наименее заметный в романе. Он наблюдатель, а действуют другие герои, больше всех — Ника Ардатовский, гениальный Обыденский мальчик и странный человек (еще одна пятигорская категория, вокруг которой будет построен следующий роман). Именно Ника в 1938-м отправляется в мистическое путешествие из Москвы в Париж для беседы с Гурджиевым, затем исчезает на несколько десятилетий и появляется перед автором в 1975-м — за год до начала работы над романом. Так замыкается круг и начинается литература.

Вопреки недокументальности, «Философия одного переулка» — самый личный роман Пятигорского. Его можно прочесть как опыт автобиографии философа (именно философа, не человека), рожденного в разговоре, который начался в 30-е в Обыденском и с тех пор не прекращался.

«Продолжение понимается мной как включение индивидуального сознания в такие условия обыкновенной жизни, в которых становится возможным понимание индивидуальным сознанием самого себя как сознания, а жизни — как несознания».

«Вспомнишь странного человека»

Второй романа Пятигорского — гносеологический детектив. Герой «вспоминает» человека, которого никогда не знал и в чьей личности он отражается как в зеркале — при полном несоответствии внешних черт.

Ретроспективный метод повествования и абсолютная реальность сознания, в котором разворачивается сюжет, объединяет два первых романа Пятигорского. При этом модель взаимодействия автора и героя иная: здесь герой неизвестен и возникает по мере развития рассказа.

Биографическим приглашением к роману «Вспомнишь странного человека» стал подслушанный в 1945 году разговор в пригородном поезде. Попутчики говорили о загадочных людях, среди которых Пятигорский безошибочно узнал подругу своей тетушки, Елену Константиновну Нейбауэр — антропософку, подругу Андрея Белого и поклонницу Скрябина.

Этот разговор застыл в памяти философа неясным обещанием и загадкой. Десять лет спустя Александр Моисеевич навестил Елену Константиновну в больнице, «не из человеколюбия вовсе, а из непреодолимого любопытства выяснить обстоятельства подслушанного в вагоне разговора». Тогда он задал ей вопрос о других героях той беседы и впервые услышал имя своего будущего персонажа Михаила Ивановича. Елена Константиновна противопоставила его другому, не менее таинственному человеку: «Я вижу дядю Вадю и Михаила Ивановича, Сатану и Ангела». Вскоре Нейбауэр умерла, и Пятигорский остался наедине с героем, о котором не было известно ничего. Поиски начались.

Следуя за Михаилом Ивановичем, Пятигорский менял собеседников и страны, записывал воспоминания и догадки, шел за тенью героя сквозь годы и города. Поиски заняли несколько десятилетий и завершились романом, который был опубликован в 1999 году.

Кем был этот Михаил Иванович, чьим «посмертным компаньоном» стал Александр Моисеевич? Во-первых, он действительно (то есть исторически) был и носил фамилию, которая ни разу не прозвучала в романе — Терещенко. И биография у него тоже была — такая, которой хватило бы на несколько жизней. Успешный предприниматель-миллионер, приятель Блока, владелец издательства «Сирин», министр Временного правительства, масон и розенкрейцер. Выдающийся математик и полиглот, заведующий балетной труппой Мариинского театра, пианист и коллекционер живописи, театральный рецензент и меценат. Участник антимонархического заговора Гучкова и один из организаторов белого движения в советской России. Управляющий крупными английскими и австрийскими банками, один из авторов «шведского экономического чуда» и знаменитый финансист, которого Луи Ротшильд называл гением.

Биография уникальная, но философа привлекла именно «странность» героя, вынесенная в название романа. «Странный, — пишет автор, — это тот, кто делает с тобой что-то, не предусмотренное твоей жизнью, но входящее в твою судьбу». Людмила Пятигорская дополняет: «„Cтранные люди” в романе — это Михаил Иванович и, разумеется, сам автор, после реальной встречи с которыми („реальной” здесь означает — искомой, желаемой) уже ничего в твоей жизни не будет по-прежнему. Поэтому такая встреча — крайне опасна своей окончательностью и неотвратимостью, ведь с этой неотвратимостью тебе самому потом что-то придется делать».

Парадоксально, но эта странность, отдельность роднит автора и героя. Как говорит рассказчику один из персонажей романа, «вы ему [Михаилу Ивановичу] совсем чужой по эпохе, страсти, жизни. Но вы, если я верно вас вижу, — вообще чужой, чужой чему угодно, каким, мне кажется, был и он. Вот вам и общая почва — чуждость».

Странные люди, автор и герой, обречены встретиться. Их сближение — вопреки «несуществующему времени» — образует сюжет романа. Гносеологический детектив приходит к развязке, герой найден — по ту сторону биографии и истории.

Позиция наблюдателя, которую автор занял в первом романе, упрочивается и выходит за рамки истории и биографии вообще. Войти в историю означает для Пятигорского выйти из нее.

Определяя философию как мышление о мышлении, Пятигорский создает роман, в котором история трансцендируется мышлением как факт сознания. Вместе с автором читатель следует за «странным человеком», чтобы стать свидетелем их встречи по ту сторону истории.

«Стена неведения — неразрушима, ибо не нами возведена, хотя вполне и соответствует тому, что мы есть, и отвечает самым нашим заветным помыслам, не так ли?

Со времени сотворения стоит эта стена между живыми и мертвыми, видимая только для тех очень немногих, кто, еще живя среди живых, желает узнать загадки мертвых. Но проходить сквозь нее умеют лишь те единицы, которые знают, что знание, полученное там, здесь неприменимо».

«Древний Человек в Городе»

«Я — не писатель. Эта оговорка сделана не из боязни, что меня сочтут плохим писателем. Подобного рода обвинения я отвергаю заранее, потому что я — никакой писатель. Я — плохой философ, но все же философ».

«Древний Человек в Городе» ставит под вопрос это утверждение из «Философии одного переулка» — перед нами наиболее литературная вещь Пятигорского, роман со стремительным сюжетом, тайнами и приключениями.

Александр Моисеевич любил хорошие детективы: в кармане его куртки вместе с зажигалкой и сигаретами часто лежал детектив, маленький томик в затертой обложке. Вероятно, источники сюжетной формы «Древнего Человека» стоит искать в нем. В центре сюжета, впрочем, не традиционное для жанра загадочное убийство (хотя и оно в романе есть), а загадка иного масштаба — тайна начала истории.

Вымышленный Город, который описан в романе, — микрогосударство, чей облик соткан из европейского средневекового феодализма и азиатской плотности современного мегаполиса. У Города есть своя история, культура и мифология, и в этот историко-мифологический коктейль погружаются герои романа.

В Городе бытует официальная легенда «начала истории». Его основали два народа, леды и керы: один обладал военным могуществом, а другой — развитой письменностью. Вместо того чтобы убивать друг друга, леды и керы решили заключить союз и основать государство. Так началась история Города, в которой с тех пор не происходило ничего.

Автор-рассказчик приезжает в Город по приглашению Юлия Матвеевича Гутмана (под этим именем в романе выведен Лотман), знакомится с местной исторической мифологией и сомневается в ее достоверности. Затем рассказчик покидает Город (выходит за рамки истории романа) и присылает своего «двойника» — геодезиста по имени Август (прозрачный намек на землемера К. из «Замка»).

Начинается кафкианский детектив. Герои расследуют историческую загадку, минуют опасности, добираются до первичного мифа о Древнем Человеке и... Обойдемся без подсказок — но, как вы уже поняли, никакой «объективной» истории они не найдут. Или, как говорит всезнающий автор в одной из первых глав романа: «История, собственно, и начинается там, где кончается способность людей ПРОДОЛЖАТЬ жизнь. Тогда и наступает ПЕРЕРЫВ в нормальном течении обычного сознания — явление, которое Шекспир поэтически обозначил как „век вывихнул суставы”. Происходит своего рода „выброс” энергии сознания, который, однако, оборачивается и огромной потерей сознания для его нормальных носителей. Извергнутое сознание превращается во что-то им внешнее — в события, вещи, поэзию, философию и во что угодно. То, что ЧЕЛОВЕК ТРАДИЦИИ бережно собирал веками, будет пущено на ветер ЧЕЛОВЕКОМ ИСТОРИИ в три года».

Это рассуждение лишь задает направление мысли, не устанавливая примата традиции над историей — как и эпиграф из Введенского, который Пятигорский ставит перед романом:

Чтобы стало все понятно
Надо жить начать обратно
И ходить гулять в леса
Обрывая волоса.

В этом «лесу» можно встретить Древнего Человека — но «все понятно» от этого не станет. Путь из «леса» в Город и обратно замкнут. Выйти из него означает стать чужим всякой истории — своей, народной, мировой. Тем более что никакой мировой истории нет — есть только твоя, или никакая, история. Как говорит персонаж автора в начале романа, «я человек своей собственной жизни и никакой культуры. Так, во всяком случае, я сам себя вижу». Динамичная ткань романа формирует и разрушает разные узоры смыслов, но это утверждение автора остается твердым.

«Древний Человек в Городе» — роман, в котором автор допускает предельную для себя художественную свободу. Но и здесь он прежде всего философ; литература для Пятигорского-прозаика — лестница философии, на которую можно забраться, а потом отбросить.

Завершив «Древнего Человека в Городе», Пятигорский покинул «ситуацию романа». Большой художественной прозы он больше не писал, и разговор продолжался уже за рамками литературы.

***

Можно предположить, что романы Пятигорского образуют трилогию (сам автор никогда не заявлял о намерении рассматривать их так), метасюжет которой — последовательное преодоление историзма.

Романная форма a priori исторична: традиционный роман подразумевает историю внутри себя и онтологический принцип историзма вовне. Сознание, живущее без истории, никогда не изобретет роман.

В прозе Пятигорского историчность сводится к факту индивидуального сознания — так отменяется «объективная история». В «Философии одного переулка» фактом сознания становятся элементы индивидуальной биографии, в романе «Вспомнишь странного человека» преодолевается биография другого. «Древний Человек в Городе» — попытка выйти за рамки истории цивилизации.

«В наше время есть немало людей, которые знают все, о чем нужно знать. Все, что невозможно не знать, если твое дело — знать все. Бакар говорит, что они составляют около одной десятой процента всего человечества. Им противопоставлено все остальное человечество, которое практически вообще ничего не знает, ибо знать — не его дело. Но это противопоставление — еще одна иллюзия. И тем и другим вместе противостоит крошечное меньшинство тех (по Бакару, их не больше шести тысяч во всем мире), кто имеет СВОЕ знание. За ними нет будущего».