Узнаваемость и внутренняя связность книг издательства Ивана Лимбаха, несмотря на их жанровое разнообразие, давно отмечена внимательными читателями. Это значит, что издательство обладает формой, о создании которой как о захватывающей и сложной задаче в своей книге «Искусство издателя» подробно пишет Роберто Калассо. Мы действительно формируем коллекцию созвучных в том или ином смысле произведений в сочетании с определенным стилем их подачи, придерживаясь нескольких главных направлений:
расширение языковых возможностей (литература андеграунда; европейские писатели-изгнанники; литература модернизма, в том числе линейка пропущенных шедевров);
представление европейской мысли и европейского самосознания (среди наших авторов Паскаль Брюкнер, Петер Слотердайк, Жорж Бернанос, Рене Жирар, Клод Леви-Стросс, Жан-Пьер Дюпюи, Клаудио Магрис, Петер Бири, Зигмунт Бауман, Леонидас Донскис, Томас Венцлова, Ян Томаш Гросс, Чеслав Милош, Витольд Гомбрович);
внимание к культурному разнообразию (делаем переводы с нескольких языков, в том числе тех, с которых переводят нечасто: польский, литовский, венгерский, румынский, словенский; открытость к опыту Другого в том смысле, который в это понятие вкладывала европейская философия ХХ века*«Другой/иное не есть то, что мне противостоит, что отлично от меня <…> но быть я — значит уже быть ты и быть для тебя. Говоря за чуждое, за другого, за совсем другого, я сталкиваюсь с самим собой. Мой путь к себе идет «через» другого. Я прихожу к себе, я обретаю себя, только проходя через тебя, только обращаясь к тебе, только говоря «за» тебя, — я обретаю свое собственное не как родину, которой я обладал исходно, а как у-топию или... как землю обетованную, обитание в которой оправдано... движением к другому» (Анна Ямпольская. «Стать знаком»).).
Мне уже приходилось говорить, что интеллектуальная мода не вызывает у нас особого интереса, поскольку является одним из маркеров сферы власти и имеет оттенок меркантильности. Иногда стремление следовать ей подобно поветрию. Для нас гораздо важнее издавать то, что может помешать распространению тех или иных ментальных вирусов (оскорбленные чувства, ложно понятый патриотизм и подобное), находить вещи, издать которые необходимо просто потому, что это должно быть по-русски (например, первые записанные в Неаполе европейские сказки, или Дневник Гомбровича, настольная книга любого думающего человека, или книги Чеслава Милоша), а совсем не из коммерческих соображений.
В последние годы издательство нередко обращается к книгам, затрагивающим моральные темы и проблему выбора, побуждая читателей мыслить за пределами привычной двузначной логики — в жизни ведь не только черное и белое, хорошее и плохое, но и множество вещей, вызывающих смешанные чувства. Потому проблема выбора стоит особенно остро, мы так или иначе должны различать добро и зло, и сторону зла люди думающие и чувствующие (=люди читающие) принимать ни в коем случае не должны. А в наши дни «частный человек все время в обороне; он ничего не хочет, кроме как сберечь то, что считает своей личностью, своей личной жизнью и своей личной честью» (Себастьян Хафнер). Это свидетельство об инфицированном состоянии общественного организма как будто вчера получено, хотя написано в 1938 году. Вот почему мы продолжим издание Тетрадей Симоны Вейль (ее свободная, вне каких-либо идеологем мысль — настоящий нравственный камертон); издадим книгу интервью Бориса Дубина «Смысловая вертикаль жизни», которая может стать опорой для многих, как он сам всегда был нашей опорой, выполняя роль человека-институции, откликаясь на многочисленные просьбы поддержать своими размышлениями то или иное культурное дело; напечатаем остроактуальную эссеистику Льва Рубинштейна, иронически подсвечивающего сегодняшний день параллелями с советским прошлым.
Я верю в побудительную роль книги, и мне кажется, старая добрая художественная литература может быть хорошим помощником даже в переустройстве социальных взаимоотношений — снизить агрессию и, в конце концов, изменить мир к лучшему. Но происходит это, к сожалению, не быстро.
Завершая свой содержательный текст о литературе no fiction/автофикшн в портфеле издательства Ad Marginem, Михаил Котомин провозгласил: «Литература вымысла умерла, да здравствует новая литература!» Это утверждение, как и сам риторический лейтмотив смерти романа, хочется думать, преждевременно. Еще в 1925 году Хосе Ортега-и-Гассет написал большое эссе о кризисе жанра («Мысли о романе»), процветающего и по сей день, — сколько замечательных романов с тех пор было написано! Другое дело, что время от времени наступает кризис, но только до той поры, пока не появляется писатель, осуществляющий метаморфоз романной формы. И метаморфоз этот происходит с заметным постоянством. Только в издательстве Ивана Лимбаха вышло несколько абсолютно новаторских текстов: «Горы моря и гиганты» Альфреда Дёблина, «Жизнь способ употребления» Жоржа Перека, «Река без берегов» Ханса Хенни Янна. (Незавершенность нескольких великих романов ХХ века — романы Франца Кафки, «Похождения бравого солдата Швейка» Ярослава Гашека, «Человек без свойств» Роберта Музиля, «Река без берегов» и многие другие — только подтверждает мысль о необыкновенной живучести этого жанра.)
В 2000—2010 гг. в университетских издательствах Европы и США появилось множество книг, посвященных искусству складывания и происхождению историй (подробная библиография приведена Брайеном Бойдом в недавно вышедшей по-русски книге его избранных эссе «По следам Набокова», он сам является автором 500-страничной монографии «On the Origin of Stories: Evolution, Cognition, and Fiction», вышедшей в 2009 г.). Ученые изучают искусство и литературу как форму высокоорганизованной когнитивной игры, благодаря которой только и возникает возможность приобрести сложные навыки, расширить границы повседневного поведения. «Искусство увлекает нас, обращаясь к нашей жажде структур... — в производимых нами телодвижениях, формах, звуках, словах, моделях новых миров» (Б. Бойд). Этот потенциал игры давно почувствовали романисты. Возник жанр игрового романа (из известных примеров «Игра в классики» Хулио Кортасара и «Хазарский словарь» Милорада Павича), который кажется довольно перспективным ввиду разнообразия трансформаций, в нем заложенных. Одна из них — ухрония: описание прошлого, которого не было. Мы уже издали два таких романа: «Грифоны охраняют лиру» Александра Соболева и «Братство охотников за книгами» Рафаэля Жерусальми. В этом году выйдут в свет еще два: «Цивилиzации» уже известного нашим читателям Лорана Бине и «Мгновенная смерть» мексиканского писателя Альваро Энриге (в России это имя пока неизвестно), впервые переведенные на русский язык.
Роман «Цивилиzации» (2019) представляет альтернативную историю мира. Автор кардинально меняет перспективу: инки превращаются в завоевателей, правителей, дипломатов, реформаторов, законодателей, политических стратегов, а еще в антропологов, пытающихся расшифровать ритуалы коренных варварских народов Европы. История населена многими персонажами — от Мартина Лютера до Антона Фуггера, Эразма Роттердамского, Микеланджело, Монтесумы, королей и королев того времени. Чередуя точки зрения завоевателей и колонизированных, Бине чередует и литературные формы: рассказы, саги, стихи, письма. Книга ставит под сомнение (если не опровергает) наши предрассудки в отношении иерархии цивилизаций, но переписывание истории происходит с предельной точностью. Благодаря этому мы попадаем в совершенно новый хронотоп, словно по космическим кротовым норам — в другую галактику. А по-новому посмотреть на известную нам историю — это значит получить бесценный опыт внутренней трансформации, которого нам так не хватает.
В романе «Мгновенная смерть» (2013) 4 октября 1599 года на теннисной площадке в Риме встречаются два необычных соперника. Один — молодой художник из Ломбардии, открывший способ полностью изменить живопись своего времени. Второй — известный испанский поэт. На корте каждый отстаивает честь — понятие, утратившее смысл в мире, который внезапно стал разнообразным, необъятным и непостижимым.
Это занимательное произведение о Контрреформации, испанском завоевании ацтекской империи и об истории искусства. Скорее волнующее приключение, чем роман, «Внезапная смерть» представляет знакомых героев (Галилей, Караваджо, Кеведо, Анна Болейн, Кортес и других), какими мы их никогда прежде не видели. Оригинальный роман Энриге бросает вызов всему, что мы знаем о европейском колониализме и истории искусства. Книга ставит под вопрос сами границы исторического романа, который, по словам автора, обладает такими мощью и свободой, какие не даны другим жанрам. К тому же, по словам критиков, находкой автора является то, что выбранные исторические персонажи обладают столь сильным полем притяжения, что именно они, а не фабула придают роману целостность.
Вообще говоря, частная жизнь вымышленных писателем персонажей нередко помогает нам если не в полной мере понять, то глубоко прочувствовать те или иные исторические события.
Так, «История Руфи Танненбаум» боснийца Миленко Ерговича (этот роман сейчас переводится) представляет собой литературный прием, чтобы рассказать о Хорватии и ее социальных, культурных и этнических слоях накануне прихода национал-социализма. Это мозаика, составленная из голосов главных героев, каждый из которых вносит свой вклад в создание объемного представления о социальных и культурных изменениях, охвативших Хорватию в 1940-х годах.
Главная героиня романа Ерговича — молодая актриса из Загреба, которой на момент депортации в концлагерь было всего пятнадцать лет, но ее короткая жизнь — полноценная судьба театральной звезды. Информация, которую мы находим в Приложении к роману, показывает, что Ергович первоначально намеревался написать биографию другого загребского вундеркинда, знаменитой и несправедливо забытой актрисы Леа Дайч, убитой всего на год позже, чем Руфь, но из-за отсутствия данных и свидетелей решил работать с вымышленной биографией. Роман о злополучной судьбе Руфи Танненбаум — наиболее полемический и даже провокационный из всех его книг (два романа Ерговича уже переведены на русский язык) прежде всего из-за критического представления в нем довоенного и военного Загреба, а также отношений между хорватами и евреями, которые до сих пор остаются одной из самых горячих тем. У Ерговича нет черно-белых персонажей и ситуаций, поэтому все кажется жизненно важным и убедительным. Самого его или боготворят, или ненавидят. Он одинаково тонко работает с коллективной памятью и семейной историей, впечатляюще описывает отчуждение и вражду, которые вспыхивают от малой искры.
В семейную историю погружен и роман «Кажется Эстер» (2013), написанный на немецком языке уроженкой Киева русскоязычной писательницей Катей Петровской. Он вызвал широкий резонанс и был многократно премирован, в частности за то, что автор нашла способ описать неописуемые события прошлого века (в числе которых война и Холокост: Бабьему Яру посвящена одна из самых пронзительных глав) и любовно сплела все, что знала о своих предках, в завораживающую повествовательную ткань, выделив лейтмотивы семейной истории (тишина, немота, маскировка и т. д.). Этот роман отсылает к способу письма В. Г. Зебальда, у которого «отраженный взгляд — ответный взгляд прошлого — пересоздает смотрящего» (М. Маликова).
Но и пересоздание прошлого, которое происходит в романах с альтернативной историей, выполняет ту же функцию. Так что мощное воздействие этого литературного жанра каждый из нас в то или иное время обязательно испытает, если будет читать книги заслуживающих внимания авторов.
Так уж вышло, что многие наши книги касаются предвоенной и военной истории Европы. Это время, которое необходимо продолжать осмыслять, поскольку ответ на вопрос о причинах произошедшей антропологической катастрофы искать необходимо. Помимо общественных дискуссий, это должен быть сугубо индивидуальный поиск, основанный и на знании истории, и на представлении о способах саморефлексии (в том числе в немецкой философии и литературе) — все-таки очень не хотелось бы наступить на те же грабли. Важным чтением в этом отношении, я надеюсь, станет военный дневник польского писателя Анджея Бобковского «Наброски пером» (1940—1944). В нем Бобковский, находившийся в оккупированном Париже, не только фиксировал развитие событий, но и анализировал сознание европейцев и свое собственное, обнаруживая изрядную проницательность. Этот текст, обладающий массой разнообразных достоинств (Бобковский умен, наблюдателен, зол), еще и блестяще написан.
Вообще, дневники остаются для нас привлекательными. Мы издали их несколько, и не один не был похож на другой даже по формальным признакам (этот литературный жанр удивительно разнообразен). Мы переиздадим выдающийся Дневник Гомбровича, очень надеемся продолжить издание дневников Михаила Кузмина (над третьим томом сейчас работает Евгений Евдокимов). В содружестве с Ильдаром Галеевым собираемся впервые напечатать военные дневники Всеволода Николаевича Петрова под одной обложкой с его повестью «Турдейская Манон Леско», созданием такой художественной формы, которая в те годы была практически немыслима. Пользуясь случаем, хотела бы обратить внимание на вышедшую у нас в 2017 году книгу «Неаполитанская летопись» Густава Герлинга-Грудзиньского (это тоже дневник), одновременно и травелог, и блестящая проза (дневник включает десять новелл, каждая из которых — шедевр), и опыт самопознания через вживание в новое (чужое) место. Смею утверждать, что именно этому писателю-эмигранту с его трагическим опытом «иного мира» (так называется первая в мире книга о ГУЛАГе, написанная Герлингом-Грудзиньским) открылась душа Неаполя — города у подножия вулкана, постоянно живущего в виду возможной катастрофы. А поскольку в том же положении находится каждый из нас, чтение этой книги дает важный философский опыт осмысления смерти.
Возвращаясь к издательской форме, которая, по словам Роберто Калассо, только и может проявить «волшебную силу бренда», скажу еще, что мы обязательно должны сохранять необходимое для выживания нашего небольшого издательства жанровое и тематическое разнообразие (литература фикшн и нофикшн, охватывающая различные области гуманитарного знания, поэзия, эссеистика) и в ближайшее время хотели бы продолжить не слишком явно выраженную, но уже представленную замечательными именами Леонида Юзефовича и Андрея Левандовского историческую линию, занимаясь подготовкой книг Джонатана Шнеера о заговоре Локкарта («Горький» писал о ней) и о так называемом лже-последователе Льва Толстого Владимире Черткове, с которым у писателя сохранялись близкие отношения на протяжении 30 лет, — о слежке тайной полиции за Толстым и роли в этом Черткова, который добился разрешения копировать дневники и всю корреспонденцию писателя. Одновременно Чертков был близок к генералу Дмитрию Трепову, в резиденции которого в течение года «хранились» бумаги и дневники Толстого. Пройдя столь серьезную школу, он приспособился к новой власти, встречался с Дзержинским, Лениным, Сталиным. Автор этого совершенно неожиданного исследования, литературовед Александра Попофф, живущая в Канаде, получила в свое время доступ к закрытым архивным материалам.
Каждая из наших книг долго готовится, шлифуется и гранится. Мы уважаем наших читателей, ценим вашу заинтересованность, видим в вас вестников будущего. Только общими усилиями в стремлении к совершенству мы сможем победить сгущающуюся тьму.