1. Основатель «Транслита» и Лаборатории поэтического акционизма поэт Павел Арсеньев в рамках художественной ярмарки Cosmoscow повесил над Третьяковским проездом стихотворение Всеволода Некрасова. Инсталляция получила резонанс: некоторые, не знакомые со стихотворением, удивились не очень-то хвалебно-помпезному тексту «ко дню города»; другие, опознавшие Некрасова, решили, что перед ними акт партизанинга. Среди тех, кто все-таки понял весь контекст, разброс реакций — от «Сюрреалистическое впечатление» до «Всеволод Некрасов, наверное, радуется, что не дожил до такого цинизма».
2. «НГ-ExLibris» публикует беседу с двумя литературоведами, специалистами по прозе Василия Гроссмана — Юрием Бит-Юнаном и Давидом Фельдманом. Разговор идет об интригах вокруг романа «Жизнь и судьба» и о сложившемся образе Гроссмана-нонконформиста. По мнению исследователей, «миф о Гроссмане» создан Семеном Липкиным, спасшим роман от уничтожения; несмотря на это, Гроссман действительно «не только переступал границы разрешенного, но и подходил к границам допустимого» — хотя полностью свободной от внутреннего цензора Бит-Юнан и Фельдман считают только последнюю книгу писателя «Все течет». Арест «Жизни и судьбы» — операция, санкционированная ЦК КПСС, чтобы избежать скандала, подобного истории с «Доктором Живаго».
3. Rara Avis интервьюирует детского поэта и педагога Вадима Левина, автора «Глупой лошади». Левин рассказывает о влиянии на свое литературное воспитание тетки — поэтессы Ханы Левиной, о детских военных впечатлениях и о собственной, разработанной совместно с Ренатой Мухой, педагогической методике совместного чтения: «Восприятие художественного произведения — это прежде всего заинтересованное (эмоциональное) общение читателя с автором. Для малыша в роли автора выступает тот, кто рассказывает стихотворение, обращаясь к ребенку-слушателю. „Понимание” художественного произведения начинается с восприятия интонации». А еще Левин признается, что не ощущает себя поэтом: «Поэт особым образом воспринимает реальность и слово, речь. Я ощущал это, когда общался с Борисом Чичибабиным, Борисом Заходером, Феликсом Кривиным... Они другие. Я педагог, который пишет для детей стихи и сказки». Думаю, те, кто знает хотя бы «Маленькую песенку о большом дожде», с этим не согласятся.
4. Две поэтические рецензии. На «Кольте» Дана Голина возвышенным слогом пишет о книге Хельги Ольшванг «Голубое это белое», действительно прекрасной: «…было бы поверхностно и неверно счесть „Голубое это белое” за образец любовной лирики, так как это топологические изыскания, исследование скрытых карманов и изворотов очевидной поверхности и выявление новых пространств, пределов, границ и возможностей, открывшихся расширенному после душевного переворота сознанию, то есть воспроизведение, воссоздание новых очертаний персональной вселенной посредством засланного в нее — пробой — Слова».
В журнале Story (неожиданно) Виктория Гендлина рецензирует посмертный сборник петербургского поэта Василия Филиппова: «В СССР, как известно, религия была вытеснена из официального пространства, и религиозный язык не проникал в литературу и жизнь — именно поэтому в неподцензурной среде возрождение религиозного мироощущения было одним из способов преодоления официального языка. У героя стихов Филиппова всегда присутствует ощущение сакрального: божественное разливается в повседневности, становясь органичной и естественной частью быта и бытия».
5. На «Батеньке» — статья Данила Леховицера о недавно вышедшем в «Издательстве Ивана Лимбаха» романе чилийского писателя Эрнана Риверы Летельера «Искусство воскрешения». Леховицер пишет, что вначале роман, описывающий похождения знаменитого чилийского юродивого Доминго Сарате Веги — «Христа из Эльки», — вызвал у него раздражение, сопоставимое с первой реакцией на Герарда Реве, «измывающегося над евангельскими святынями». Вскоре, впрочем, травестийная стихия романа захватила рецензента: Летельеру удается «примирить библейские сюжеты с похотливым разгулом Христа из Эльки, который забирается на кухарок и посудомоек и рекомендует своим послушникам чаще опорожнять железы и без стеснения гонять ветра». Основной вопрос Летельера: «кто поручится, что безумие — не святость, как, в сущности, и проституция?»
6. Галина Юзефович рекомендует три новых переводных книги: «Руководство для домработниц» Лусии Берлин, нетипичный фэнтези-роман Роберта Джексона Беннета и «Горячее молоко» Деборы Леви. Рассказы Берлин были заново открыты уже после смерти писательницы и повторили судьбу «Стоунера» Джона Уильямса. Юзефович считает это вовсе не удивительным: «Жизнь, мастерски, с едва ли не болезненной точностью в них отлитая, способна зачаровывать только с определенной дистанции — то есть не раньше, чем она бесповоротно закончится». Для того, чтобы эта проза зачаровала, очевидно, требуется преодолеть известное сопротивление: «Рассказы Лусии Берлин — это обычный мусор и шелуха повседневности, без смысла, вывода и морали, которые каким-то дивным способом прямо на глазах у читателя собираются и трансформируются в высочайшей пробы искусство». Роман Беннета — не навязшее в зубах чтиво про эльфов и орков, а «детектив, шпионский роман и экономический триллер на поверхности, небанальная рефлексия на темы колониализма, инаковости, коррупции и коллективной памяти внутри». Наконец, книга Леви — «идеальная проза поэта»: «нарочито неоднозначная, струящаяся и изменчивая», она «упорно противится любому окончательному толкованию».
7. Фэнзин Pollen выпустил перевод большого эссе Джонатана Франзена «Уильям Гэддис и проблема чтения сложных книг». Франзен рассказывает, что после выхода «Поправок» ему пришло множество писем от читателей, которые обвиняли его в козырянии научной лексикой и снобизме, вопрошали, для кого он пишет, и называли попросту «настоящим засранцем». Франзен пишет о двух моделях общения читателя с текстом — элитистской «модели Статуса», в которой ценность романа никак не зависит от оценки «среднего читателя», и популистской «модели Контракта», в которой писатель развлекает читателя, а если читателю скучно, значит, роман не удался. Несмотря на то, что первая модель «укрепляет чувство собственной значимости автора», в душе Франзен за Контракт — но при этом искренне хочет получать удовольствие от сложных текстов.
В качестве примера он берет «Распознавания» — дебютный роман американского постмодерниста-классика Уильяма Гэддиса. «Там приходилось перебираться через цитаты на латыни, испанском, венгерском и шести других языках. На голых утесах эрудиции, обрывистых рассуждений об алхимии и фламандской живописи, митраизме и раннехристианской теологии кружили вихри несчитываемых отсылок», — пишет Франзен. Тем не менее ему удалось понять, «о чем этот роман»: «об утрате человеческого достоинства, о том, как тяжело его восстановить». То, что это понимание резонирует с писаниями самого Франзена, — недурная актуализация заглавия романа Гэддиса. Эссе пронизывает еще один вечный франзеновский мотив — конфликт с родителями, которые искренне не понимали, зачем их сын занимается высоколобой литературой. Другой роман Гэддиса, «Дж. Р.», Франзен не смог осилить. Постепенно он понимал, что «модель Контракта» в его случае подразумевает способность совместить интеллектуализм с сюжетом и персонажами из плоти и крови — сущностями, которые постмодернистская литература считает атавизмами. Франзен методично отыскивал параллели между биографией Гэддиса и мотивами его романа — но в конце концов не помогло и это: «На половине „Дж. Р.” я махнул рукой. Как один из его экс-последователей я задавался вопросом: это я его предал — или он предал меня?»
По мнению Франзена, формальные эксперименты постмодернистской прозы 1950-х, складывавшиеся в условиях страха перед мировой катастрофой, устарели: к кризису привыкли и снова хотят простых удовольствий. «Если вам приятно читать роман — вы марионетка постиндустриальной Системы; если вы идентифицируете себя с персонажами — пора вам вернуться в началку постмодернизма», — так критика, комплиментарная по отношению к Гэддису и похожим на него писателям, говорит читателю. Франзен образца 2002 года с этим решительно не согласен: «Представьте, что роман — это любовник: давай останемся дома и замечательно проведем время. Если вас ласкают там, где вам нравится, это еще не значит, что вы дешевка; прежде чем книга сможет вас изменить, ее нужно полюбить. <…> Я знаю, что книга не всегда доставляет удовольствие легко. Я готов работать; я хочу работать. Однако еще в моей протестантской природе ожидать какую-то награду за такую работу».
8. Сайт «Избранное» публикует подборку цветных фотографий, сделанных Леонидом Андреевым в 1910-е. На них запечатлены сам писатель, его семья и близкие, его любимые места. Больше всего, пожалуй, удивляет снимок, на котором Андреев стоит возле сделанной им копии одного из «Капричос» Гойи. «Избранное» считает, что фотографии выглядят так, будто были сделаны вчера — это все же преувеличение. Справедливо оно, может быть, для ценителей ломографии или любителей фильтров в инстаграме (с которым фототворчество Андреева сравнивает в своем телеграм-канале Юрий Сапрыкин).
9. The Guardian рассказывает об Айре Лайтмане — человеке, посвятившем себя борьбе с плагиатом в поэзии. По словам автора статьи Уилла Стора, в поэтическом сообществе Лайтмана уважают и побаиваются — часто плагиат он видит в том, что человек помягче назвал бы цитатой или интертекстом. Издатель одной из заклейменных им поэтесс и вовсе называет Лайтмана охотником на ведьм, «не знающим чувства меры, лишенным деликатности и добродушия» — и, кроме того, не понимающим, что современная поэзия в принципе часто бывает цитатной. Однако в коллекции Лайтмана есть несколько бесспорных случаев плагиата. Началось все с фейсбучной дискуссии: обсуждали возможный плагиат у поэта Кристиана Уорда, и тут кто-то написал: чем судачить, взяли бы и провели журналистское расследование. Лайтман решил так и сделать. Далеко ходить не пришлось, оба стихотворения — оригинальное поэтессы Хелен Морт и украденное Уорда — легко гуглились. Дальше у Уорда нашли еще заимствования, разгорелся скандал, вышла статья в The New York Times (под заголовком «Отличное стихотворение, беру»). Репутация Уорда была уничтожена — но он не стал отпираться, а искренне раскаялся в своей глупости, за что Лайтман сохранил к нему уважение. В статье описано еще несколько расследований: на плагиате погорели люди достаточно известные, а Лайтман вывел золотое правило: «Плагиатор всегда повторяет свое преступление». Недавно ему попалась самая крупная добыча. Он узнал, что Пьер Деруиссо — на минуточку, бывший поэт-лауреат Канады — взял да и украл, подвергнув минимальной обработке, одно из самых известных стихотворений Майи Анджелу — знаменитой американской поэтессы и соратницы Мартина Лютера Кинга. Лайтман не мог поверить своим глазам: на что вообще Деруиссо рассчитывал? Спросить у канадца уже не получится — он умер в 2016-м; но Лайтман решил изучить его наследие и обнаружил, что у покойного был разносторонний вкус: в его книге нашлись стихотворения, свистнутые у Дилана Томаса, Чарльза Буковски, Федерико Гарсии Лорки, Анны Ахматовой и даже Тупака Шакура.
10. Каве Акбар, основатель сайта Divedapper, взял интервью у американской поэтессы Морган Паркер, недавно выпустившей сборник «Есть вещи красивее Бейонсе» (название живо напоминает об одной книге Дмитрия Данилова). В книге Паркер множество подробностей ее жизни — из-за этого читатели, с которыми поэтесса не знакома, часто подходят к ней и спрашивают что-нибудь вроде: «Помнишь, я тебе писала твит?» В интервью Акбар и Паркер обсуждают, как вести себя поэту в приложениях для знакомств; насколько значение слов зависит от того, кто их произносит; как работают поэтические каталоги (Акбар: «Когда каталог пишет женщина, это своего рода отрицание идеи, что женщины не должны занимать много места». Паркер: «Да, это как Уитмен против Дикинсон или как мужики, раздвигающие ноги в метро»). А при чем здесь Бейонсе? Это просто зацепка, наживка, способ заставить людей взять в руки книгу и задуматься о том, о чем они раньше не думали. Паркер хочет опередить тех, кто сразу захочет отнести ее к той или иной категории людей — поэт, женщина, чернокожая женщина. Бейонсе воплощает возможность быть всем сразу.
11. В Guernica — рецензия Джордана Ротэкера на роман французского писателя Лорана Бине «Седьмая функция языка», который мы кратко упоминали в одном из предыдущих выпусков. Первый роман Бине «HHhH» — постмодернистская фантазия о покушении на нацистского вождя Рейнхарда Гейдриха; второй, «Седьмая функция», по словам Ротэкера, «экспресс-курс по теории литературы». Этот роман оставит довольным человека, которого крючило от невежества Дэна Брауна; со времен «А порою очень грустны» Джеффри Евгенидиса (не так уж много лет, будем справедливы, прошло с тех времен) «ни один коммерческий роман так не побуждал первокурсника-компаративиста загибать свои страницы» — впрочем, даже если вы не в состоянии отличить Соссюра от соусника, новый опус Бине может вам понравиться. Отправная точка романа — смерть Ролана Барта: ученого сбил автомобиль, но Бине интересуется: а не убийство ли это? По ходу действия полицейский инспектор допрашивает Мишеля Фуко, а перед этим слушает его лекцию и удивляется, почему этому человеку платят больше, чем ему. Дальше возникает специалист по семиотике Симон Эрцог, обладающий всеми дедуктивными навыками Шерлока Холмса; в паре с ним инспектор и будет расследовать убийство. На пути к разгадке читателям встретятся Юлия Кристева, Умберто Эко, Луи Альтюссер, Поль де Ман, Жиль Делез, Ноам Хомски, Джон Серль и еще прорва персоналий, которые снятся тем самым первокурсникам в кошмарах.
Ротэкер ставит в заслугу Бине, что тот просто и весело объясняет концепции постструктуралистов. Кроме того, что в новом романе гораздо меньше авторского присутствия (за которое Бине ругали). Почему-то нет сомнений, что у нас этот роман переведут.
12. На сайте Aeon Эд Саймон пишет о том, кто придумал понятие «белые люди». Это, of all people, Томас Миддлтон — один из самых популярных английских драматургов XVII века и, вероятно, эпизодический соавтор Шекспира. Слова «белые люди» появляются в его аллегорической пьесе «Триумфы Истины», где их произносит Африканский король: он смотрит на зрителей и замечает на лицах «этих белых людей» изумление. В 1613 году такое должно было звучать необычно. Эту историю Саймон сравнивает с другой, случившейся через год после премьеры пьесы: в Америке английский поселенец Джон Рольф женился на Покахонтас — дочери вождя племени поватенов. Король Яков I был недоволен этим браком — но не потому, что англичанин запятнал себя союзом с индианкой, а потому, что он без разрешения своего государя взял в жены дочь иностранного властителя. Оба примера, как считает Саймон, иллюстрируют расплывчатость и непредзаданность представлений о расе: «Европейцы не всегда думали о себе как о белых людях, так что есть повод считать, что раса — произвольный социальный конструкт. Если у представления о „белых людях” (и, значит, о всякой другой „расе”) есть своя история, причем довольно короткая, то сама концепция расы основана скорее не на биологической реальности, а на различных общественных обстоятельствах».
13. Знаменитый детский писатель Роальд Даль — «Чарли и шоколадная фабрика», «Джеймс и гигантский персик», «Матильда» (не та) — был отвратительным человеком. Сексистом, антисемитом, обманщиком, грубияном, гордецом. Об этом, как об общеизвестном факте, сообщает Эмили Темпл из Lithub. Однако он писал отличные детские книги — и издавал их в крупном американском издательстве Knopf. Сотрудников издательства он бомбардировал придирками и требованиями — они от него изнывали, но терять именитого автора не хотели. Последней каплей стало письмо о карандашах. В 1980-м Даль написал своему редактору Роберту Готтлибу, что у него кончились карандаши, и велел направить к себе кого-нибудь «компетентного и привлекательного» с шестью упаковками карандашей. Готтлиб подумал, что Даль шутит, но тот прислал еще одно письмо, а потом, когда карандаши ему все-таки передали, заявил, что они не подходят, и пригрозил разорвать отношения с Knopf. Готтлиб ответил письмом, которое не грех перевести целиком:
«Дорогой Роальд,
это ответ не на конкретные несколько ваших последних писем мне и моим коллегам, а вообще на всю вашу переписку с нами за последнюю пару лет. Я постараюсь изъясняться коротко и как можно менее эмоционально. Вы решили, что Боб Бернстайн, я и прочие наши сотрудники плохо соблюдаем условия вашего контракта, и с тех пор обращались с нами чудовищно: я не могу припомнить более командирского тона и большей неучтивости. В последнее время вы начали в такой же угрожающей манере писать другим нашим сотрудникам, которые находятся не в том положении, чтобы поставить вас на место. Некоторое время я терпел и извинял ваше поведение, списывая его на ваши физические страдания. Теперь я пришел к выводу, что вы упиваетесь затяжной истерикой и нарочно третируете нас.
Ваша угроза уйти из Knopf после окончания текущего контракта нисколько нас не пугает. Мы с Харрисоном и Бернстайном будем сожалеть о вашем уходе — по деловым соображениям, но они не настолько сильны, чтобы мы и дальше терпели ваши выходки. Как редактор я многое для вас делал, но уже решил прекратить: вы умудрились сделать всю процедуру работы с вами неприятной для издательства. Такое поведение, я сказал бы, контрпродуктивно.
Позвольте мне ясности ради обратить вашу угрозу против вас. Если вы не будете вести себя вежливо, мы категорически откажемся печатать вас впредь. Ни я, ни кто-либо из моих коллег не станем отвечать на ваши письма, которые сочтем столь же грубыми, как предыдущие.
С сожалением,
Б.Г.»
Говорят, когда Готтлиб отправил это письмо, в редакции разразилось ликование.