О том, что классическая литература — оплот гуманизма, нам рассказывают уже в школе. Однако в различных художественных произведениях мы сталкиваемся не только с высокими гуманистическими идеалами, но и с их прямой противоположностью — бесчеловечностью. «Горький» рассказывает о том, что такое дегуманизация, на примере книг Григоровича, Сологуба, Шаламова и других.
О том, что классическая литература — оплот гуманизма, нам рассказывают уже в школе. Однако в различных художественных произведениях мы сталкиваемся не только с высокими гуманистическими идеалами, но и с их прямой противоположностью — бесчеловечностью. «Горький» рассказывает о том, что такое дегуманизация, на примере книг Григоровича, Сологуба, Шаламова и других.
Что такое дегуманизация
Представление о том, что человек находится в центре мироздания, его жизнь является высшей ценностью, а сам он имеет право самостоятельно определять форму и содержание собственной жизни, начало складываться на исходе Средних веков и окончательно утвердилось в эпоху Просвещения, когда ускорившиеся экономические, политические и культурные процессы стремительно формировали облик того, что впоследствии назовут Модерном. Ключевым становится понятие прогресса, указывающее на поступательное развитие общества, которое отказывается от старых предрассудков и на рациональных основаниях меняет себя, подстраиваясь под Человека с большой буквы, освобождая его от груза прошлого, совершенствуя законодательство, улучшая материальные условия его жизни.
Иллюзии великой эры прогресса начали рушиться уже в XIX веке: например, Ницше и Бодлер, столь важные для findesiècle фигуры, особых иллюзий насчет человеческой природы не питали, да и литераторы-реалисты, бичевавшие социальные пороки, далеко не всегда с оптимизмом смотрели в будущее. В культурном плане большую роль сыграли возникшие во второй половине XIX века дарвинизм, позитивизм и психоанализ — они рушили гуманистические иллюзии и представляли человека уже не венцом творения, разумным и меняющим жизнь в лучшую сторону, а подслеповатым животным, которым руководят низменные инстинкты, грубые желания и борьба за выживание. Жирную точку в этой истории поставила бойня Первой мировой с ее миллионами погибших: о каком гуманизме может идти речь, когда применяется оружие массового поражения?
Но катастрофы середины века, Холокост и ГУЛАГ, показали, что это не предел и дегуманизация может достичь невиданных масштабов, в сравнении с которыми дикость и жестокость архаических обществ покажутся детской шалостью. Рефлексия о том, как человечество могло загнать само себя в такой угол, продолжается по сей день, и вряд ли в ней когда-либо можно будет поставить жирную точку: слишком велики размеры преступлений, совершавшиеся людьми против людей. Каждому поколению придется заново пытаться их осмыслить, но уже в XX веке были созданы важнейшие произведения, которые позволяют понять феномен дегуманизации, ее истоки, сущность и мрачное наследие.
Прием
«Гуттаперчевый мальчик» построен на контрасте: авторская интонация спокойная, где-то даже будничная, описания подробные, со множеством деталей, их приятно читать, но речь при этом идет о страшной трагедии.
Ключ
С одной стороны, этот текст полностью вписывается в традицию гуманистической литературы XIX века с ее вниманием к угнетенным и обездоленным; с другой — он звучит крайне современно, в нем почти нет навязчивой сентиментальности, которая в то время была едва ли не главным кодом социально-критической беллетристики (достаточно вспомнить хотя бы Достоевского и Диккенса), зато есть история, которую любому ребенку легко примерить на себя. Неудивительно, что повесть Григоровича стала классикой детской литературы (правда, ее отдельные издания выходят обычно в сильно сокращенном виде) и по сей день остается едва ли не лучшей иллюстрацией того, как человек низводится до состояния животного, вещи, инструмента.
Контекст
Григорович стоял у истоков дворянского народничества в русской литературе, самые известные его произведения были написаны в сороковые годы XIX века, речь в них идет о тяжелой жизни крестьян. В шестидесятых он вместе с другими писателями дворянского происхождения поссорился с радикалами-разночинцами (все они входили в круг журнала «Современник») и надолго замолк: пройдет почти двадцать лет, прежде чем он снова возьмется за перо и напишет несколько произведений, и в том числе «Гуттаперчевого мальчика».
Дмитрий Григорович. Гуттаперчевый мальчик (1883)
Мальчика Петю, сироту, берет на воспитание акробат Беккер — жестокий человек, который плохо говорит по-русски и обращается с ребенком как с животным. Деваться Пете некуда: родных у него нет, и ему приходится обучаться сложным и опасным трюкам, терпеть побои и унижения, жить в грязи и впроголодь. Вступиться за него почти некому, клоун Эдвардс пытается иногда увещевать акробата Беккера, но тот сам уже давно превратился в подобие автомата, единственная его задача — сделать ребенка инструментом, на глазах у которой гуттаперчевый мальчик и погибнет в конце книги. Бесчеловечность обстановки, никак не подходящей для хоть сколько-нибудь сносного детства, описывается так: «Отворив дверь, Эдвардс вошел в крошечную низкую комнату, расположенную под первой галереей для зрителей; нестерпимо было в ней от духоты и жары; к конюшенному воздуху, разогретому газом, присоединялся запах табачного дыма, помады и пива; с одной стороны красовалось зеркальце в деревянной раме, обсыпанной пудрой; подле, на стене, оклеенной обоями, лопнувшими по всем щелям, висело трико, имевшее вид содранной человеческой кожи».
Автор не дает читателям возможности познакомиться с внутренним миром главного героя — мы понимаем, что он страдает, но не знаем, каковы на самом деле его мысли и чувства. Помимо объективированного авторского описания, мы видим Петю сперва глазами клоуна, который сочувствует ему, но мало чем может помочь (да и сам, в общем, находится в весьма незавидном положении), а затем глазами детей из дворянской семьи, которым за хорошее поведение разрешили посетить цирковое представление. Гуттаперчевый мальчик, чьего выступления так ждали дети, не справляется со сложным номером, падает на пол цирка и умирает. Дети в ужасе, но взрослые, их родители, ни малейшего сочувствия не проявляют: для них, как и для Беккера, Петя всего лишь аттракцион, развлечение, и то, что он не справился со своими функциями, вызывает у графа Листомирова негодование: «Какой-то там негодяй сорвался... (граф, видимо, был взволнован, потому что никогда, по принципу, не употреблял резких, вульгарных выражений), — сорвался какой-то негодяй и упал... какое зрелище для детей!! Гм!! наши дети особенно так нервны; Верочка так впечатлительна... Она теперь целую ночь спать не будет…»
Эмблематический образец расчеловечивания можно найти во «Властелине колец» Толкина. Хоббит Смеагол становится обладателем Кольца Всевластья, и оно подчиняет его своей воле. Хоббита изгоняют из родного селения, он превращается в жалкое, но в то же время злобное и опасное существо, его личность раздваивается, он утрачивает навыки нормальной человеческой речи, сам к себе обращается во множественном числе и так далее. Хотя автор пишет о воображаемых архаических временах и традиционном обществе, мы понимаем, что в данном случае речь идет об опасностях, грозящих человеку XX века, — о неограниченной власти и технике, важнейших орудиях дегуманизации.
Роман Уильяма Голдинга «Повелитель мух» (1954) считается одним из важнейших текстов XX века, и это не удивительно: проблема дегуманизации, утраты человеческого, была поставлена в нем с радикальной остротой. «Повелитель мух» своего рода «Антиробинзон»: если в романе Дефо попавший на необитаемый остров герой приносит с собой цивилизацию и христианскую религию, обживает дикую местность, очеловечивает дикаря, то в книге Голдинга во время войны на такой же остров попадают эвакуируемые дети, в короткие сроки избавляющиеся от оков цивилизации и начинающие убивать друг друга. Роман полон библейской символики, он напоминает нам о том, что в каждом из нас живет Каин, который может в любой момент проснуться, но появиться такое произведение могло только после ужасов Второй мировой.
Отель «Руанда» (2004), получивший по три номинации на «Оскар» и «Золотой глобус», — фильм о геноциде в Руанде 1993 года. Главный герой, управляющий дорогим отелем, и его жена принадлежат к разным этническим группам, которые вот-вот начнут друг друга резать. Первые убийства уже произошли, но герой, подкупая влиятельных людей, пытается отвести беду от себя и своей семьи. Меж тем с каждой минутой фильма цена человеческой жизни за стенами отеля становится все меньше и меньше.
Прием
Метафорика и гротескность «Мелкого беса» бросаются в глаза сразу и создают местами комический, местами пугающий эффект, но при этом не возникает ощущения, что читаешь аллегорическое произведение вроде «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина: Сологуба завораживает само разрушение человеческого, он не ставит перед собой задачи вскрыть одни лишь социальные проблемы, из-за которых жизнь в провинции так тяжела и уныла.
Ключ
Для создания ярких образов Сологуб задействует весь символистский поэтический арсенал, не жалея красок. Громоздящиеся друг на друга преувеличения, воображаемая нечисть и колдуньи, акцентированная тоска по иному миру, своеобразная грамматика — все это делает серый провинциальный мирок похожим на страшную сказку, которая, тем не менее, не так уж далека от страшной реальности, поэтому читатель должен внимательно следить за тем, как фантасмагория перетекает в отражение действительности и наоборот.
Контекст
Конечно, такое произведение модернистской литературы не могло появиться без внимательного изучения западных и отечественных символистских идей, тенденций и тем (например, в некоторых эпизодах можно увидеть переосмысленное в контексте модернизма ницшеанство), но в первую очередь Сологуб опирался на свой личный опыт. Ему пришлось проработать в провинциальных школах около десяти лет, прежде чем удалось перебраться в Петербург, поэтому писал он о том, что, к большому своему неудовольствию, хорошо знал и понимал. Если верить автору, у всех героев романа были реальные прототипы, даже у Передонова — некий учитель Стахов, якобы даже более безумный, чем сам Ардальон Борисович.
Федор Сологуб. Мелкий бес (1902)
Роман о провинциальном учителе-садисте Ардальоне Борисовиче Передонове, одно из наиболее популярных произведений русской модернистской прозы — при жизни Сологуба вышло больше десяти изданий книги, и сегодня ее по-прежнему выпускают и читают. Пожалуй, до «Мелкого беса» в России не было заметных романов, главным героем которых мог стать настолько отталкивающий персонаж (единственное исключение — «Господа Головлевы» Салтыкова-Щедрина: Иудушка Головлев, без сомнения, прямой предшественник Передонова): каких-либо положительных человеческих качеств он лишен начисто, зато все отрицательные гротескно (и с большим талантом) преувеличены автором. Вот как описывает Передонова Сологуб: «Его чувства были тупы, и сознание его было растлевающим и умертвляющим аппаратом. Все доходящее до его сознания претворялось в мерзость и грязь. В предметах ему бросались в глаза неисправности и радовали его. […] У него не было любимых предметов, как не было любимых людей, — и потому природа могла только в одну сторону действовать на его чувства, только угнетать их. Также и встречи с людьми. Особенно с чужими и незнакомыми, которым нельзя сказать грубость. Быть счастливым для него значило ничего не делать и, замкнувшись от мира, ублажать свою утробу».
Передонов — злобный, завистливый сплетник и параноик; единственная его мечта — продвинуться по карьерной лестнице, стать инспектором. Карьеризм едва ли не единственная человеческая черта Ардальона Борисовича, а остальные качества, благодаря которым людям удается уживаться друг с другом, он либо давно утратил, либо вообще никогда их не имел. Назвать Передонова злодеем не поворачивается язык: он до болезненности трусливый, мстительный и мелочный хам, делающий гадости исподтишка (или если уверен в своей полной безнаказанности). В конце концов Передонов доходит до полного безумия: его троюродная сестра Варвара обманом выходит за него замуж, уверяя, что за это он получит место инспектора, но назначение никак не приходит, мнительность и одержимость Передонова растут, и в финале он окончательно лишается рассудка и убивает своего прихвостня Володина, которого несостоявшийся инспектор считает оборотнем, умеющим превращаться в барана.
Однако полное отсутствие тех черт, что восхвалял в человеке классический гуманизм, нельзя назвать отличительной чертой Передонова: практически все жители провинциального городка, где происходит действие, такие же мелкие бесы, как и он, пускай и не столь яркие и изобретательные.
Превращению людей в нелюдей посвящены еще как минимум четыре русских романа, действие которых также происходит в провинции: разумеется, это «Мертвые души», «Бесы», уже упоминавшиеся «Господа Головлевы» и похожий на «Бесов» по тематике, но совершенно самостоятельный и не менее впечатляющий антинигилистический роман Николая Лескова «На ножах». Все они написаны в ином контексте и в иной эстетике, но в них тоже изображены люди, утратившие или утрачивающие человеческие качества и облик.
«Город жизни смерти» (2009) — относительно неизвестный у нас китайский фильм, об одном из самых жутких эпизодов японо-китайской войны. 1937 год, японские войска входят в столицу Китая город Нанкин и начинается страшная резня, за небольшое количество недель гибнет несколько сотен тысяч человек. Возможность безнаказанно убивать и насиловать быстро дегуманизирует японских солдат. Китайские пленные и гражданские для них уже не люди, а куклы, с которыми можно делать все, что заблагорассудится.
Прием
Камю ведет повествование от первого лица, поэтому мы смотрим на мир глазами человека, у которого атрофировано почти все человеческое: довольно необычный опыт для тех, кто обычно переживает за родственников, радуется началу нового романа и не стреляет без дела по незнакомцам.
Контекст
Камю родился и вырос в Алжире, детство его было непростым: отец погиб в Первой мировой; мать, полуглухая и неграмотная испанка, зарабатывала на жизнь неквалифицированным трудом. Сам Альбер перенес туберкулез, долго страдал от последствий болезни, из-за которой, несмотря на все свои таланты, не смог заняться последипломным образованием (диплом он написал о влиянии идей Плотина на Блаженного Августина) и в результате так и не стал профессиональным философом. В общем, биографических причин для того, чтобы без особого оптимизма оценивать состояние современного ему человечества, у французского писателя и мыслителя было более чем достаточно. Позднее о «Постороннем» Камю скажет: «Я пытался изобразить в лице моего героя единственного Христа, какого мы заслуживаем».
Альбер Камю. Посторонний (1942)
Это произведение принято считать одним из ключевых текстов литературного экзистенциализма. Француз по фамилии Мерсо (имени его мы не знаем) работает мелким клерком и живет в алжирском предместье. Это бесстрастный, живущий словно в полусне человек, отвечающий на внешние раздражители простейшими реакциями: он с полным равнодушием хоронит мать, которую три года назад сдал в богадельню, с безразличием заводит любовницу, а потом без особой причины убивает на пляже араба (из-за сильной жары у него мутнеет рассудок, и он стреляет в него, «как будто постучавшись в дверь несчастья четырьмя короткими ударами»). Свой поступок Мерсо так и объясняет — жарой, его приговаривают к смертной казни. Только в тюремной камере, на пороге смерти, на него нисходит озарение, и Мерсо вдруг начинает чувствовать всю глубину жизни — так, как понимали ее философы-экзистенциалисты.
Однако если мы внимательно посмотрим на этого персонажа, то увидим в нем образцовое изображение дегуманизации (трудно сказать, имеют ли для Мерсо значение хоть какие-то человеческие ценности!), причем созданное тогда, когда массовое уничтожение людей в лагерях еще только маячило на горизонте. Камю словно хочет сказать: смотрите, западная культура в компании с Дарвином и Фрейдом объяснила нам, что из себя представляет человек, очищенный от гуманистической и метафизической шелухи, ну и вот что у нас получилось в итоге — полюбуйтесь. Постороннему чужда даже дарвинистская борьба за выживание: бессмысленные примитивные импульсы, которые им движут, приводят его прямо к гибели.
Лучшему пониманию анализа дегуманизации в «Постороннем» помогут скорее не философские эссе Камю вроде «Мифа о Сизифе» и «Бунтующего человека» (хотя их тоже, разумеется, стоит почитать), а первоисточники: например, «Введение в психоанализ» Зигмунда Фрейда (максимально простое введение в его теорию — лекции, прочитанные для широкой публики) и «Происхождение видов» Чарльза Дарвина (эта работа гораздо объемнее и сложнее, но о ней написано очень много — найти краткое изложение не составит большого труда).
«Тропы славы» (1957)
Фильм, прославивший Стэнли Кубрика. Первая мировая война; подразделение французской армии отправляется в атаку на немецкие позиции. Наступление было отвратительно спланировано, все знали, что оно закончится поражением, но все равно надо на кого-то свалить вину. В качестве стрелочников выбирают трех солдат, их долго и мучительно судят, а потом расстреливают. Человек уже не каждый отдельный человек, а лишь часть огромной массы в одинаковых шинелях.
Прием
«Колымские рассказы» написаны своеобразным «нулевым» стилем, без ярких тропов и поэтических красот. Авторская интонация подчеркнуто спокойная, объективная. Истерике не место в лагерной литературе, утверждал Шаламов, и его твердый негромкий голос на протяжении всего сборника ни разу не сорвется на крик, о каких бы ужасах ни шла речь.
Ключ
Шаламов ставил перед собой почти невыполнимую задачу: облечь в литературную форму опыт, который не поддается никакому описанию и анализу. Фундаментом его творчества является решение этой нерешаемой задачи, требующей от писателя полной самоотдачи и предельной честности — в первую очередь, перед самим собой.
Контекст
Шаламов провел в лагерях в общей сумме 22 года, ни до заключения, ни после он не занимал антисоветскую позицию, но, в отличие от Солженицына, напечатавшего «Один день Ивана Денисовича», опубликовать «Колымские рассказы» в СССР при жизни так и не смог. Даже после смерти Сталина безвинно осужденный писатель, долгие годы проживший в бесчеловечных условиях, так и не смог добиться человеческого отношения к себе.
Варлам Шаламов. Колымские рассказы (1954–1962)
Как известно, «Колымские рассказы» были написаны Шаламовым на биографическом материале. Предельный опыт сохранения человеческого в условиях расчеловечивания у него облечен в художественную форму, поэтому «Колымские рассказы» нужно читать сразу в двух оптиках: как максимально достоверный исторический документ и как выдающееся литературное произведение. Обе эти стороны, при полном отсутствии у автора сентиментальности и мстительности, дополняют и усложняют друг друга. Рассказы Шаламова остаются произведением, препарирующим дегуманизацию с непревзойденной точностью, строгостью и художественной силой.
В небольшой заметке «Что я видел и понял в лагере» Шаламов писал: «[Я видел] чрезвычайную хрупкость человеческой культуры, цивилизации. Человек становился зверем через три недели — при тяжелой работе, холоде, голоде и побоях». «Колымские рассказы» — настоящая энциклопедия бесчеловечности: не существует такой низости и подлости, на которую не пошел бы тот, кого сломал лагерь.
«Человек ли это?» (1946) — знаменитая книга итальянского и еврейского писателя Примо Леви, который за участие в итальянском антифашистском движении был арестован и провел около года в Освенциме (он был освобожден советскими войсками; из 650 итальянских евреев в Освенциме остались в живых только двадцать человек). Основная тема его первого произведения — превращение человеческого в бесчеловечное; это важнейшая книга для понимания того, как работает дегуманизация: из-за бесчеловечности палачей в лагерях смерти бесчеловечными становились сами их жертвы.
Контекст
Эксперимент Зимбардо был заказан Военно-морским флотом США, начальство которого пыталось выяснить причины конфликтов в своих исправительных учреждениях. Результаты исследования были сообщены Министерству юстиции США, занимавшемуся кровавыми бунтами в некоторых американских тюрьмах, а в 2004 году, когда разразился скандал с тюрьмой Абу-Грейв — иракской военной тюрьмой, где пытали заключенных, — Зимбардо оказался в команде юристов, защищавших одного из надзирателей этого учреждения (он был осужден на восемь лет), и потом использовал опыт участия в этом процессе для написания книги «Эффект Люцифера».
Филипп Зимбардо. Эффект Люцифера. Почему хорошие люди превращаются в злодеев (2007)
В 1971 году американский психолог Филипп Зимбардо провел в Стэнфордском университете эксперимент, по материалам которого затем была написана книга «Эффект Люцифера». Суть эксперимента состояла в том, что добровольцы играли роли охранников и заключенных в «тюрьме», расположенной в подвале психологического факультета. Зимбардо, сам исполнявший роль управляющего тюрьмы, пытался выяснить, как человек реагирует на ограничение свободы и условия тюремной жизни, — и пришел к неутешительным выводам. Добровольцы быстро вжились в свои роли: исполнявшие роль заключенных стали безвольными и покорными, а исполнявшие роли охранников — садистами (хотя эксперимент длился всего шесть дней!). В кратчайший период между заключенными и охранниками начались конфликты, которые последние принялись жестоко подавлять, причем действия и тех и других мало чем отличались от происходящего в настоящих тюрьмах. Вскоре заключенных уже заставляли мыть голыми руками уборные, лишали пищи и так далее — одним словом, условностей эксперимента оказалось достаточно, чтобы часть разделенных по жребию, то есть, по сути, взаимозаменимых добровольцев (а все они были психически устойчивыми, белыми и принадлежали к среднему классу) лишилась человеческого достоинства и стала объектом крайне жестокого обращения, при том что охранникам было настрого воспрещено какое-либо физическое насилие. Все это говорило о том, что ситуация влияет на поведение людей куда сильнее, чем их личные качества, и два совершенно обычных человека без особых внешних причин могут в одночасье превратиться в палача и жертву.
Как осмысляют дегуманизацию
Исследования вроде тех, что провел Зимбардо, многое могут рассказать нам о хрупкости человеческого, о ненадежности гуманистических ценностей и идеалов, которые сами по себе оказываются бездейственными, — достаточно лишь с молчаливого согласия общества оказаться не в том месте и не в то время. Однако широких обобщений подобные опыты не дают, для них требуется иной уровень рефлексии, и, разумеется, западная философия прошлых двух веков не могла обойти эту проблему стороной.
Фридрих Ницше первым пришел к выводу, что гуманизм потерпел полный крах, и теперь грядет переоценка всех ценностей. Его взгляд пессимистичен, и в то же время обнадеживает: человечество зашло в тупик, но на смену человеку грядет сверхчеловек: «Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором» («Так говорил Заратустра»). XX век показал, что опасения насчет прочности старых ценностей были вполне оправданны, а вот со сверхчеловеком ничего путного не вышло: попытка обновить человеческую природу вместо усовершенствованного гуманизма дала прямо противоположный результат. В начале прошлого века одни надеялись на обновление и очищение человечества, другие считали, что на смену старым гуманистическим ценностям необязательно нужно искать новые — достаточно избавить старые от лишнего и реактуализировать их, поэтому на исходе позитивистско-дарвинистской эпохи внезапно возник обостренный интерес к религии, которую многие считали средством латания дыр в гуманизме, — хотя в XVIII веке именно в религиозных предрассудках философы-просветители видели корень всех зол, подлежащий полному уничтожению.
Интересную попытку реабилитировать религиозный гуманизм предпринял во второй половине прошлого века антрополог Рене Жирар. Согласно его концепции, дегуманизирующее насилие, то и дело волнами захлестывающее разные общества, удается остановить с помощью жертвы — Жирар называет ее козлом отпущения. Жертва лишается человеческих черт, исключается из человеческого коллектива и уничтожается, благодаря чему социальное напряжение падает до нуля и снова начинает расти, пока не дойдет до крайней точки — и тогда все повторится заново. Из этого порочного круга есть выход: это добровольная жертва Христа, который принимает крестную муку, чтобы насилие было прекращено, чтобы больше не было козлов отпущения — надо только правильно усвоить его уроки и учение. Об исключении и отверженности много размышляет итальянский философ Джорджо Агамбен: в программной работе «HomoSacer. Суверенная власть и голая жизнь» он утверждает, что под маской парламентской демократии всегда скрывается возможность ввести чрезвычайное положение, приостановить действие права и подвергнуть человека исключению, свести его до состояния «голой жизни» — и поэтому основой современной политики является не город, а концлагерь.
Катастрофа середины XX века вынудила многих европейских интеллектуалов взглянуть на проблему дегуманизации по-новому. Конечно, главной их мыслью было то, что подобное никогда больше не должно повториться, но скрупулезный анализ причин и следствий привел к весьма нетривиальному выводу: в основе дегуманизации лежит сам западный гуманизм, иерархическая система ценностей, накопившая за века столько противоречий, что в конце концов она обернулась собственной противоположностью. Единственный логичный вывод из этого анализа гласил: следует полностью разрушить традиционную метафизику и иерархическое мышление, которое подчиняет человека мертвенным абстракциям и ради неких идеалов позволяет одной части общества превращать другую в нелюдей. Одним словом, это была попытка выбить клин клином, противопоставить реальной дегуманизации дегуманизацию интеллектуальную, смещающую фокус с человека (который из центра мироздания превратился в сконструированный объект, легко уязвимый и поддающийся манипуляциям) на знаковые системы и практики, полностью определяющие существование человека, его идентичность, его ценности и общественные отношения. Насколько продуктивным был этот проект (наибольший вклад в него внесли Мишель Фуко, Жак Деррида, Жиль Делез и другие французские мыслители), сказать сложно: возможно, именно благодаря ему человечество до сих пор удерживает хрупкий баланс и не падает в пропасть полного расчеловечивания.
Другие книги о дегуманизации
Дневник Анны ФранкДневник скончавшейся в концлагере еврейской девочки, который она вела в оккупированных нацистами Нидерландах, — одно из самых страшных и достоверных свидетельств дегуманизации XX века.
Жан Амери. По ту сторону преступления и наказанияЖан Амери — австрийский писатель, участник Сопротивления. За антинацистскую пропаганду он был арестован гестапо, подвергся пыткам, почти два года провел в концлагерях. После войны был освобожден, сменил имя, переделав его на французский манер (настоящее имя писателя — Ханс Майер), и на долгое время отказался ступать на немецкую землю, писать по-немецки и рассказывать о лагерном опыте. В 1966-м вышла его работа «По ту сторону преступления и наказания» — одна из важнейших книг о Холокосте: Амери пытается наметить в ней пути для создания нового гуманизма, отталкиваясь от фигуры еврея-заключенного, который обречен на уничтожение.
Виктор Франкл. Человек в поисках смыслаЗнаменитый австрийский психолог и психотерапевт, создатель логотерапии Виктор Франкл тоже был узником концлагеря. В лагере он оказывал психологическую помощь заключенным, предотвращал самоубийства. Основополагающий труд Франкла называется «Человек в поисках смысла»: в нем он рассказывает о своем опыте выживания в лагере и объясняет, как находить смысл в жизни, даже если оказался в таких чудовищных и бесчеловечных условиях.