Помните, когда и как вы начали читать?
Старший брат травил меня тем, что я не умею читать и никогда не научусь. Я начал спрашивать буквы, мне их по одной говорили. В итоге читать я начал с географической карты. Там было сложное название европейского города — возможно, даже немецкого. Какого точно, не помню.
Сколько вам было лет?
Шесть.
А библиотека дома была большая?
Достаточно большая и достаточно необычная. Мне Заболоцкий, например, там встретился, когда я им заинтересовался. В двенадцать лет я там де Сада нашел.
Ничего себе!
Я так же подумал. До этого я читал только фантастику, или что там в детстве читают. Это был культурный шок.
Де Сад на вас повлиял?
Я так понимаю его концепцию: без веры можно все. Эту идею, мне кажется, Достоевский перенял. Но это, по-моему, единственная мысль у де Сада, которую он растягивает в некоторых своих произведениях.
А были другие яркие читательские впечатления?
У нас в поселке ходила по рукам книга Садовникова «Продавец приключений». Просто от одного к другому человеку переходила, и все. «Властелин колец» поразил очень сильно. Потому что его приходилось по частям доставать. Между «Двумя башнями» и «Возвращением короля», наверное, года полтора прошло. Хотя нынешним читателям Гарри Поттера это уже известное томление.
Я об этом спрашиваю, потому что, исходя из ваших книг и интервью, возникает ощущение, что вы человек с безразмерным кругом чтения.
Он не столько безразмерный, сколько бессистемный. Я даже не помню некоторые из прочитанных вещей.
Чтение — ваша единственная страсть?
Не единственная, но наиболее сильная. Не брать же сериалы всерьез.
А вы их смотрите?
Моя жена любит детективные сериалы, и любит, чтобы мы смотрели их вместе. У меня уже возник некий корпус таких сериалов, которые я проглядел. Почитывая при этом что-нибудь.
Сериалы — Netflix или российские?
А все подряд. Взять тот же просмотренный от первого до последнего сезона «Тайны следствия». Или различные зарубежные вещи. Самое удивительное — CSI: LasVegas. Я не видел ни одного зарубежного сериала, который бы его превзошел. Несколько серий, по-моему, даже Тарантино снял. Когда мы его скачивали, я думал, что там про игорные дома и все остальное. Оказалось, это не так. Там все интересно.
Сериалы сейчас действительн востребованы. Больше, чем книжки, к сожалению.
А может, не к сожалению? Может, это как-то взбодрит авторов книг?
Вы думаете, нужно их взбадривать?
Меня надо взбадривать. Мне нравится, например, увидеть что-то в сериале, чего я не нахожу в книгах. Вот эта смелость, вот эта абсолютная отмороженность. У нас ведь нет фантастических сериалов, равных «Человеку будущего». Или по отмороженности равных «Бесстыжим».
В ваших романах есть приемы или сюжетные ходы, заимствованные из сериалов?
«Петровых» я скорее спер у Джона Ирвинга, из романа «Покуда я тебя не обрету». Там описывается, как детские воспоминания накладываются на то, что было на самом деле. Частично его я обворовал, да.
Наверное, литература — это в любом случае воровство. Вопрос в степени мастерства.
Любое искусство не столько воровство, сколько повторение. Первобытный человек нарисовал мамонта. Остальные тоже стали делать это для красоты. Так повторялось, повторялось — неизвестно, сколько лет, — как некий ритуал. Потом видоизменилось — кто-то новых зверей стал добавлять к этим рисункам. Кто-то первую песню придумал, и она в литературу переросла.
Вы чаще всего подражаете кому?
Не знаю, на самом деле. Я думал, что Мартину Эмису. Но со стороны виднее. Изнутри текста многого не видно. Когда пишешь — это некий набор проходящих у тебя перед глазами картинок и диалогов. А как на них посмотрят другие — неизвестно.
Вы, когда пишете, отталкиваетесь от темы, жанра или сюжета?
Появляется некий замысел, который оттесняет все остальные. Причем заслоняет необъяснимым образом: просто берет и делает это. И ты ни о чем другом думать уже не можешь. Именно в данный момент хочется писать так, как пишется.
А как в вашей голове выглядел замысел «Петровых»?
Как сказка, наверное, какая-то. О том, что не надо торопиться с выводами.
И о том, что видимое невооруженным глазом не всегда является действительностью?
О том, что иногда человеческое отчаяние больше, чем того заслуживает жизнь.
Грубо говоря, переживаем по мелочам?
Да, видимо.
О «Петровых» высказались все ведущие критики. Вы прочитали все отзывы?
Не знаю, все ли. Но много. Мне скидывали ссылки различные.
А насколько интерпретация текста соответствует вашей авторской задумке?
Некоторым рецензиям я удивлялся.
Это вы о трактовке Николая Александрова, который считает, что большинства персонажей романа не существует, их выдумало болезненное сознание главного героя?
Но в этом я сам виноват. Не надо было называть «Снами Петрова» вторую или, кажется, третью главу. Я уже потерялся в главах, потому что сейчас работаю над другими вещами.
Кстати, вот вопрос, на который пока не получила ответ из рецензий. Почему Петровы в гриппе, понятно. А почему вокруг него?
Они вокруг Аида (Аидом в тексте называет себя один из персонажей, Игорь: то ли депутат, то ли чиновник, обладающий магической способностью увести главного героя в запой и надебоширить. — Прим. ред.). Как и вокруг елочки. Которая, по сути дела, тоже символизирует смерть, смерть старого года. Да и грипп, как и любая болезнь, признак смерти.
Вы сами в гриппозном состоянии писали?
Я и в пьяном состоянии писал. Но не «Петровых», а «Отдел» — свой первый завершенный роман. Набрал такие обороты, что он был неостановим. Пошел на какую-то новогоднюю вечеринку, там сильно напился и проснулся утром с мыслью: «Эх, как некрасиво я поступил, вчера день пропустил». Открываю Word — а там уже 10 тысяч знаков. И уже умер один герой, и его хоронят.
Вы это стерли?
Нет, так и осталось. Некоторые читатели даже удивляются: почему такая внезапная смерть и как будто главы местами перепутаны. А уже не хотелось ничего почему-то переставлять. Получился фокус, как у Пушкина в «Дубровском». Может, у него тоже по этой же причине?
Измененное состояние сознания, наверное, требуется, чтобы написать любой литературный текст.
Большинство людей, занимающихся литературой, по сути, гробят свою жизнь. Они делают то, что не приносит ничего, кроме некой умственной работы. Это отвлекает от семьи, от неких социальных связей. Какая разница между тем, что ты видишь розовых слонов и не лечишься или что ты пишешь о розовых слонах? Может, это и неодинаково, но равнозначно: писание и сумасшествие.
Насколько изменилась ваша жизнь после того, как вы проснулись знаменитым?
Домашняя жизнь не изменилась никоим образом. Но стало немножко спокойнее насчет выплат ипотеки.
То есть писательством вы смогли зарабатывать на жизнь?
Это конечная цель пишущего — естественно, помимо некоего литературного бессмертия, недостижимого и чисто умозрительного. Мы сейчас разговариваем с вами, и на самом деле мы абсолютно равны в литературной перспективе. Возможно, вы, известный через 200 лет писатель, разговариваете с тем, кого забудут через тридцать лет после его смерти. Это неизвестно, и литература этим и прекрасна.
У меня создалось ощущение, что литература для вас способ бессмертия.
Это, наверное, единственный способ моего существования. Способ заражения вирусными фрагментами своих мыслей голов других людей.
Вас не смущает, что известность вы приобрели прежде всего благодаря прозе? Вы долгое время писали стихи, но, если бы продолжали печататься как поэт, ничего этого бы не было.
Поэтическая известность — эта такая вещь, которая имеется, но ее как бы и нет. В принципе, и с литературной известностью то же самое. Это же не известность актера. Было бы обидно, если бы я написал десять романов и ни один из них не был замечен. А так — вполне удачно получилось. У меня довольно быстро получилось написать прозу, и оказалось, что ее заметили.
Насколько я понимаю, у вас еще много задумок.
Есть некоторые. Но очередной роман я никак не могу закончить... [Реплика прерывается объявлением в «Буквоеде»: «Через пятнадцать минут начнется встреча с Гузелью Яхиной и Алексеем Сальниковым». Сальников умолкает.]
Как, кстати, ваши впечатления от нового романа Гузели Яхиной?
Не читал ее. Как и своих конкурентов по короткому списку «Нацбеста». Я иностранцев читаю, классиков. Вот такой я человек. Плохо это, наверное, очень. Бывает, что-то отвлекает. «Город Брежнев» Шамиля Идиатуллина, например, прочитал. Недавно меня Салтыков-Щедрин очень сильно отвлек. Но лучше бы не отвлекал. У него многие вещи все-таки тяжеловаты. Бессмысленно тяжелые. Четыре строчки событий — и восемь страниц рассуждений, даже Достоевский так не делал.
Вы родились в Тарту, потом переехали на Урал, там еще перемещались — поселок Горноуральский, Нижний Тагил, Екатеринбург. С чем связана такая география странствий?
Родители развелись. У маминой сестры в Эстонии тоже возникли проблемы с мужем и с семейным насилием. Она переехала к другой сестре, на Урал. У мамы девять сестер вообще-то было. А потом я в Тагиле работал, в Екатеринбурге работал. И еще у нашего сына проблемы со зрением: он почти не видит. Чтобы не отдавать его в школу-интернат, надо было переехать в другой город. Вот и переехали. Сейчас он в университете учится.
На кого?
Лингвистика, языки — английский, испанский.
Правда, что, до того как «Петровых» напечатали, вы на жизнь зарабатывали описанием товаров в Интернете?
Мы с женой решили: кто больше зарабатывает, тот и работает регулярно. А у обоих работать регулярно не получалось, потому что сына нужно было постоянно возить в спецшколу в соседний городок. Жена — массажист; она, вы уж поверьте, гораздо больше зарабатывает. А я уж как мог, так и работал.
Как получилось, что у вас нет высшего образования?
Не знаю, как-то так вышло. Сначала я понял, что механизатор сельского хозяйства [Сальников окончил два курса Уральской государственной сельскохозяйственной академии. — Прим. ред.] — не моё. Потом был курс Казарина [Юрий Казарин — поэт, лингвист, заведующий отделом поэзии журнала «Урал». — Прим. ред.] в Уральском государственном институте. Он был платный, а мне не удавалось его оплатить, хотя я работал в автосервисе.
Судя по вашему примеру, высшее образование и не нужно писателю.
Оно, конечно, нужно — чтобы систематизировать знания. Это по Иосифу Бродскому понятно, что оно не нужно. А по мне еще ничего не понятно.
Ставки-то у вас какие на самого себя?
Некая надежда у меня есть. Я достаточно упорный человек и аккуратный, изобретательный в плане сюжета.