Пирамиды из пыли у текучих вод

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

— «Поэзия простых форм» вышла в рамках сразу двух проектов — «Завидовские чтения» и «Гений вкуса». Если коротко, что это за проекты и можно ли сказать, что своей сегодняшней популярностью Николай Львов обязан как минимум второму из них?

Михаил Строганов: «Завидовские чтения» — это система ежегодных краеведческих мероприятий, конференций и презентаций. В одноименной серии вышло уже 10 книг. А «Гений вкуса» — проект, который начался в 2000 году: тогда мы готовились праздновать 250-летний юбилей Львова, полагая, что он родился 4 марта 1751 года. Проект вовлек в себя очень большое число людей, возбудил общественное внимание к Львову. Быстро выяснилось, что на самом деле наш юбиляр появился на свет 4 мая 1753 года. Было много и других открытий. Но главное, что если до 2001-го о Львове говорили только знатоки, исследователи его творчества, то после стали говорить очень многие. Статистикой мы не располагаем, но экскурсий по львовским местам точно стало больше. Изданий тоже появляется больше. Другой важный результат проекта — усадьба Знаменское-Раек, к созданию которой был причастен Львов, музеефицирована как филиал Всероссийского историко-этнографического музея (ВИЭМ) в Торжке.

— Книга состоит из двух частей: первая посвящена простым архитектурным формам в проектах Львова — кубу, цилиндру, шару, а во второй речь идет о природных стихиях как ресурсе его усадебной архитектуры. В заключении вы обращаетесь к понятию «гений вкуса» и парадоксальной природе дилетантизма у Львова. План действительно был такой — двигаться от простого к сложному? И если да, то почему книга называется все-таки «Поэзия простых форм»?

МС: Я не думаю, что мы шли от простого к сложному. Мы начали разговор с классических архитектурных форм, потому что так нагляднее. Любой человек понимает, что домики и есть архитектура. В первой части нам хотелось показать, что все самое простое изумительно красиво. «Просто» не значит «примитивно». Гармония простоты на самом деле — величайшая сложность, попробуй-ка достичь этой гармонии. Во второй части книги мы говорим о менее очевидных вещах: земле, камне и воде как материале архитектуры. Но ведь и это — самые простые материалы, какие только существуют, разве еще дерево стоило бы назвать. Вот только дерево Львов призывал беречь и пропагандировал землебитные строения. Ну а вместо заключения мы пытались сказать, что такое «гений вкуса». Это понятие сформировалось в определенную эпоху и отражает в себе веяние своего времени. Сегодня для нас это просто оценка — на уровне «сладко-приятно» или «прикольно». Во времена Львова это значило «идеально точно разбирался во всем».

— Вот как раз насчет этого «во всем». Вы пишете: «Необходимо признать, что во всех родах своей деятельности Львов был дилетантом, каковым только и мог быть барин-помещик. <...> Он поэтому и не должен был оставаться только литератором, только архитектором, только механиком или еще каким-то другим узким специалистом». Он «сознательно стремился стать помещиком-профессионалом». Нет ли тут противоречия или парадокса?

МС: Конечно, есть. Идеальный помещик-профессионал — это именно дилетант в каждой отдельной сфере культуры. Мы ценим сложности, и когда кто-то чего-то мудрено говорит, то думаем: вот умный какой. Но там на самом деле ничего умного нет, только слова красиво расставлены. А другой человек говорит умно, но просто и ясно. И мы думаем: «Как просто, и я так могу». Львов делал все просто. Но так, как никто другой никогда бы не смог сделать.

— Чем в таком случае дилетант или тем более «помещик-профессионал» отличается от «титанов Возрождения» или энциклопедистов эпохи Просвещения?

МС: Называть человека второй половины XVIII века энциклопедистом — это, простите, явный перебор. Настоящая эпоха энциклопедистов как раз Возрождение. Дальше мы все время преувеличиваем. Но для человека усадьбы быть знатоком во многих областях вполне естественно. Такими были, например, и друг Львова Александр Михайлович Бакунин (1768–1854), и их современник Андрей Тимофеевич Болотов (1738–1833). В разнообразнейших книгах по усадебному домоводству есть сведения о самых разных практиках. Но никто же не называет людей, которые постоянно обращались к этим книгам, энциклопедистами. И никакая женщина XX века, у которой имелась под рукой «Энциклопедия домашнего хозяйства», тоже не была энциклопедисткой.

— Что значил дилетантизм Львова в отдельных направлениях его деятельности? Например, о нем как об архитекторе сказано: «Львов со смелостью и каким-то даже вызовом... дилетанта делает то, на что профессионал никогда бы не решился. Но как человек, наделенный большим вкусом, Львов исполнял свои замыслы изящно, изысканно и совершенно верно». То есть все-таки вкус — это некий коррелят к дилетантизму?

Елена Милюгина: Дилетантизм Львова-архитектора опирается на базовые законы и принципы зодчества, результаты применения которых он увидел собственными глазами, совсем еще молодым, в путешествиях по Европе. Считается, что Львов выучил архитектуру по книгам, — да, книгами он не пренебрегал. Но сильнее начитанности была его насмотренность. На это указывал Михаил Муравьев в своих воспоминаниях: «В Дрезденской галерее, в колоннаде Лувра, в затворах Эскуриала и, наконец, в Риме, отечестве искусств и древностей, почерпал он сии величественные формы, сие понятие простоты, сию неподражаемую соразмерность, которые дышат в превосходных трудах Палладиев и Мишель Анжев».

Еще сильнее книжного знания было для Львова непосредственное общение с практикующими мастерами, в том числе с его первым наставником в зодчестве Юрием Федоровичем Соймоновым, петербургским гражданским архитектором и строителем. Схватывая цеховые секреты на слух, на лету, не отягощенный системной профессиональной выучкой, Львов обретает ту свободу работы с законами архитектуры, на которую никогда не покусится профессионал, гордый своим знанием всех и всяческих правил и потому неизбежный их пленник. Эта свобода обеспечивает и вариативность архитектурного творчества Львова, который никогда не опускается до тиражирования однажды найденного зодческого решения, пусть даже и гениального. Та же свобода от плена профессионализма у Львова в поэзии и музыке, и, похоже, ему неважно авторство, а важен и интересен сам результат как воплощение вкуса. Отсюда и проблема атрибуции львовской архитектуры и отчасти литературы: через него — гения вкуса как носителя чувства прекрасного — говорит гений вкуса как таковой, то есть сам дух прекрасного, который выше подписей и авторских прав.

— Насколько правомерны сближения Львова с Пушкиным, который тоже высоко ценил вкус в художнике? Вы пишете: «...Значение Львова в том и состоит, что он на ощупь двигался в том самом направлении, которое потом, на новом этапе развития русской культуры, привело к Пушкину». Надо ли эти слова понимать так, что Львов подготовил Пушкина?

МС: Мы нигде говорим о том, что Львов в своем стилистическом развитии шел так же, как позднее шел Пушкин, — между современных ему архаистов и новаторов. Ближайшие Львову люди Державин и Капнист — архаисты. С другой стороны, Муравьев — предтеча сентиментализма. Львов идет посреди них, не ошибаясь в маршруте. Он использует в архитектуре классицистические формы и неклассические материалы, например, землю и воду, и все это у него естественно и гармонично. Если бы львовской усадьбы не было, ее следовало бы выдумать. Конечно, были и другие строители замечательных усадебных ансамблей. Но и количественно, и качественно, не в смысле, что он лучше других, а в смысле, что четко и последовательно, именно он создал эту русскую усадьбу.

— Кроме парадокса профессионала-помещика, обязанного оставаться дилетантом, в книге отмечен еще один интересный парадокс: так называемый землебит, постройки из праха земного — как символы вечности. В книге эти землебитные проекты названы авантюрой. Почему?

ЕМ: Действительно, Львов рассчитывал, что разработанная им технология землебита будет воспринята современниками и сбережет российские леса. При этом он прекрасно знал 30-ю оду Горация «К Мельпомене» и написал иронический ее вариант о самом себе:

Рассудку вопреки и вечности в обиду,

А умницам на смех,

Построил, да его забвен не будет грех,

Из пыли пирамиду.

Парадоксально еще и то, что пирамиды — правда, из тесаного камня, а не из земли — он возводил в основном над сугубо утилитарными погребами-холодильниками, в которых хранились совершенно земные, к вечности не относящиеся вещи: мясо, молоко, рыба, штабеля с вином. Но пирамида была нужна для полноты картины архитектурных форм. Что же касается землебита, то это была именно авантюра, эксперимент, который, увы, оказался не ко времени и не ко двору в России того времени. Львов добился открытия двух землебитных школ и организованного обучения мастеров, а русское общество было не готово принять новый способ строительства. Это проблема консервативности сознания. Землебитные постройки Львова в Тюфелевой роще в Москве, достояв до начала 1930-х, были разрушены рукой человека для расчистки территории под автомобилестроительный Завод имени Лихачева.

И точно так же, как из пыли, Львов строил из воды, которая утекает между пальцев. Но заботился он и тут не столько о вечности, сколько о пользе, стараясь использовать материалы, которые в средней полосе России всегда в наличии, всегда под рукой и дешевы, плоть от плоти природы. Единство камня, земли и воды, наряду с единством простых архитектурных форм обеспечивает гармонию домашнего и вселенского начал, которая искони присуща локусу русской усадьбы.

— Можно ли в таком случае считать Львова своего рода экоактивистом XVIII века или провозвестником органической архитектуры?

ЕМ: Безусловно, природные стихии — любимый материал Львова как архитектора русской усадьбы. Можно даже назвать это его концепцией, но концепция эта не умозрительная, а вкусовая, основанная на чувственном переживании среды и бережной работе с ней. Впрочем, сходное отношение к природной и культурной среде мы видим и в работе уже упоминавшегося Юрия Соймонова.

Экоактивистом Львов не был. Экологически ориентированными, говоря современным языком, выглядят на фоне эпохи его проекты по добыче угля и торфа ради защиты лесов от вырубки на строительство и топливо. Однако они имели и негативные для природы последствия, которые он как сын XVIII века предвидеть не мог и даже не мог над ними задуматься, поскольку последствия осушения болот проявились гораздо позднее. Назвать его «провозвестником органической архитектуры» будет, пожалуй, слишком пафосно, хотя он двигался именно в этом направлении. Он не допускает насилия над природой — он вступает с ней в диалог, и потому бурные потоки или пересыхающие ручьи, высящиеся валунные мосты или осыпающиеся — все органично: прирученная природа по-прежнему живет в его мире своей жизнью.

— Если перед нами гений вкуса и великий дилетант, то почему в фокусе книги все-таки Львов-архитектор? Почему остались за бортом другие его ипостаси — например, поэта или выдающегося для своей эпохи переводчика, скажем, Анакреона?

МС: Мы довольно много писали о Львове как литераторе и повторяться не хотели. Но самое главное, что для современного человека Львов прежде всего архитектор. Стихи и пьесы его вряд ли привлекают людей сегодня в той же мере, в какой привлекают его постройки. К тому же стихи в книгах, а постройки можно видеть своими глазами живьем. С другой стороны, о Львове-архитекторе пишут два филолога, вовсе не претендующие на исчерпывающее искусствоведческое исследование. Анакреонтика предполагает не только изучение переводческих принципов Львова, но и перепроверку и атрибуцию исходных текстов; над этим сейчас работает Константин Юрьевич Лаппо-Данилевский. Альбом Львова — Джакомо Кваренги «Опыт о русских древностях в Москве» — ждет комментированного издания-реконструкции и изучения в контексте становления науки о древнерусской архитектуре. Музыкально-театральное творчество Львова требует внимания не только к синтезу слова, музыки и сценографии, но и к атмосфере творческого содружества львовско-державинского кружка, в которой рождались настоящие шедевры отечественного музыкального театра. Незаслуженно забытыми оказались альбом землебитных проектов Львова — Ивана Алексеевича Иванова и альбом «Овидиевы превращения», выполненный совместно с Иваном Филипповичем Тупылевым. Но к материалам этого последнего мы обращаемся в своей новой книге.

— С архитектурным наследием, однако, то плохо, что оно обращается в пыль. От землебитных строений уцелел только Приоратский дворец в Гатчине. Об усадьбах Львова вы пишете, что «вся их история начиная с 1950-х гг. — это скорбный мартиролог замечательных творений архитектурной мысли». Если проект «Гений вкуса» сделал имя Львова популярным, то, может быть, он поможет как-то сохранить и его постройки?

МС: Масштабы утраченного грандиозны. В Митине утрачены как минимум погреб-пирамида, лестница из белого камня от дома к Тверце, купальный пруд, хозяйственные постройки в усадьбе напротив дома, теплицы, каскад прудов. Что-то, возможно, и не следовало сберегать, но как усадебный комплекс все это вместе представляло очень большую ценность. Кое-что, конечно, реставрируется. Но большинство сооружений просто гибнет под замком. А вот как может книга помочь сохранению архитектурного наследия, вопрос, увы, риторический.