Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Жиль Делез. Жан-Жак Руссо — предшественник Кафки, Селина и Понжа. М.: Центр исследований Оттепели, Центр Вознесенского, 2022. Перевод с французского Флоры Флорич. Послесловие Дмитрия Безуглова
Предисловие газеты Arts: 250 лет тому назад родился Жан-Жак Руссо. Этот скромный выходец из Женевы, жизнь которого — цепь приключений, чаще всего несчастливых, должен был оказывать двойное влияние на мысли и чувства людей своего времени. В его политической философии развиты идеи, подхваченные впоследствие революционерами I789 года. «Новая Элоиза», «Грезы», «Исповедь» предвещают романтизм. Но Руссо — это не только человек своей эпохи. Он все еще наш современник.
Жиль Делез, доказавший своими трудами «Ницше» и «Философия», что в 35 лет он является одним из наших лучших философов, предлагает нам познакомиться в этой статье с некоторыми новыми взглядами на Жан-Жака Руссо.
Текст Жиля Делеза: Мы рискуем пойти двумя путями в неправильном суждении о великом писателе. Во-первых, игнорируя его глубокую логику или систематический характер его творчества. (Мы говорим в таких случаях о его «непоследовательности» так, будто она доставляет нам особенное удовольствие.) И во-вторых, игнорируя комические стороны его могучего гения, которые обычно придают творчеству максимальную силу воздействия в борьбе с приспособленчеством. (Мы предпочитаем говорить о всяких терзаниях и трагедийности.) В действительности, Кафкой восхищаешься лишь тогда, когда нередко смеешься, читая его. Оба эти правила особенно применимы к Руссо.
Добрый ли он? Злой ли он?
В одном из своих наиболее знаменитых тезисов Руссо объясняет, что человек в своем естественном состоянии добрый, во всяком случае не злой. Это предположение вытекает не из добросердечия и не является манифестацией оптимизма; это исключительно точное логическое умозаключение. Руссо хочет сказать: человек, находясь в том состоянии, которое считается для него естественным, не может быть злым, ибо объективных условий, которые делают возможными человеческую злобу и ее проявление, в самой природе не существуют. Естественное состояние — это такое состояние, в котором человек имеет связь с вещами, а не с другими людьми (мимолетные отношения в счет не идут). «Люди, если хотите, нападали друг на друга при встрече, но они встречались мало. Повсюду царило состояние войны и на всей земле был мир». Естественное состояние является не только независимым, но и изолированным. Одна из постоянных тем Руссо заключалась в том, что потребность не является фактором сближения: она не объединяет, а, напротив, изолирует людей. Будучи ограниченными, наши потребности, когда мы находимся в естественном состоянии, неизбежно вступают в некоторое равновесие с нашими возможностями, приобретают характер самоудовлетворения. Даже сексуальность в период естественного состояния приводит лишь к мимолетным связям или же оставляет нас в одиночестве. (Руссо многое может сказать и много говорит по этому поводу, что представляет собой как бы юмористическую подоплеку глубокой теории.)
Могут ли люди быть злыми, если для этого нет условий? Условия, при которых злоба становится возможной, являются не чем иным, как определенным социальным состоянием. Незаинтересованной злобы не бывает, что бы этом ни говорили порой сами злобные лоди и дураки. Всякая злоба приносит выгоду или вознаграждение. Нет такой человеческой злобы, которая бы не сказывалась в условиях угнетения, соответствующих сложным социальным интересам.
Руссо — один из тех авторов, которые сумели проанализировать условия угнетения и те социальные структуры, которые из них вытекают. Нужно было лишь дождаться Энгельса, который напомнил этот принцип и развил его с исключительной логикой: насилие или угнетение не является первичным фактом, а вытекает из гражданского состояния, социальных условий, экономических предпосылок. Если Робинзон поработил Пятницу, то сделал он это не в результате своих естественных наклонностей и даже не с помощью кулака; этому способствовал небольшой капитал и орудия производства, которые он выловил в океанских водах, а также его стремление заставить Пятницу выполнять те задачи, о которых Робинзон сохранил представление после кораблекрушения.
Общество нас постоянно ставит в такие условия, когда мы вынуждены в собственных интересах быть злыми. Из тщеславия мы предпочли бы думать, что быть злыми нам вообще свойственно. Но действительность куда хуже: мы становимся злыми, не зная того, даже не отдавая себе в этом отчета. Трудно, будучи наследником какого-либо человека, не желать ему подсознательно так или иначе смерти. «В таких условиях, как бы искренне ни любил добродетель человек, рано или поздно незаметно он сдается, в поступках становится несправедливым и злым, в душе не переставая быть справедливым и добрым. Ибо — такова уж странность судьбы — прекрасная душа постоянно попадает в двусмысленное положение, из которого выкарабкивается лишь с большим трудом. Можно наблюдать, как прекрасная душа пускает в ход нежность и застенчивость, чтобы извлечь из наихудших ситуаций те элементы, которые все же позволяют ей сохранить добродетель. Это постоянное столкновение между моим положением и моими наклонностями порождает огромные ошибки, невероятные беды, а также все добродетели, за исключением силы, которые позволяют уважать несчастье». Попадать в нетерпимые условия — это судьба прекрасной души. Отсюда проистекает необычайная комичность ситуации, все остроумие Руссо. Так, «Исповеди» заканчиваются как одна из самых трагических, полных галлюцинаций книг, а начинается как одно из самых веселых литературных произведений. Даже пороки Руссо предохраняют его от злобы, которой они могли бы его наполнить; и Руссо дает самый совершенный анализ этих многовалентных и спасительных приемов.
Прекрасная душа не довольствуется естественным состоянием; она с нежностью мечтает о человеческих отношениях. Ибо эти отношения всегда присущи деликатным ситуациям. Известно, что любовной мечтой Руссо было найти образы потерянной Троицы: скажем, чтобы любимая женщина любила другого, который будет для нее как отец или старший брат; или чтобы были две любимые женщины — одна из них строгая мать, которая казнит, а другая очень нежная мать, которая воскрешает. (Этим любовным поиском двух матерей или двойного рождения Руссо занимался еще в период одной из своих детских влюбленностей.) Но реальные ситуации, в которых воплощается эта мечта, всегда двусмысленны. Они плохо кончаются: либо мы себя плохо ведем, либо мы в результате становимся лишними, или же одновременно случается и то и другое. Руссо не узнает своей нежной мечты, когда она воплощается в Терезе и в матери Терезы, женщине скорее алчной и неприятной, нежели строгой. Не узнает он ее и в том случае, когда м-м де Варанс хочет, чтобы он сам играл роль старшего брата по отношению к ее новому фавориту.
Материализм мудреца
Руссо часто и весело объясняет, что мысли у него медленные, а чувство быстрое. Но медленно зарождающиеся идеи вдруг возникают в жизни, дают ей новое направление, толкают на странные выдумки. У поэтов и философов мы должны любить даже их причуды, чудачества, которые свидетельствуют о сочетании мысли и чувства. Томас де Кинсей прибегал к правильному методу, чтобы заставить нас любить великих авторов. В статье о Канте («Последние дни Эммануила Канта» в переводе Швоба) Кинсей описывает исключительно сложное приспособление, изобретенное Кантом, которое должно было ему служить подвязками. То же можно сказать об армянской одежде Руссо, когда он жил в Мотье и расставлял «силки» на пороге своей двери, когда разговаривал с женщинами. Во всем этом есть что-то от истинного образа жизни, в их забавных историях о «мыслителе».
Как избежать таких ситуаций, когда нам выгодно быть злыми? Очевидно сильная душа может прибегнуть к такому волевому поступку, который может подчинить себе и изменить ситуацию. Так можно отказаться от права наследования, чтобы не попасть в положение человека, желающего смерти своему родственнику. Так в «Новой Элоизе» Жюли обязуется не выходить замуж за Сен-Прё, даже если ее муж умрет: этим «она заменяет скрытое желание его потерять желанием это сохранить». Но Руссо, по его собственному признанию, не сильная душа. Он больше любит добродетель, нежели сам обладает добродетелями. Если не считать вопроса о наследовании, в остальном у него слишком богатое воображение, чтобы он мог заранее и по доброй воле отказаться от чего-либо. Ему нужны более тонкие приемы, чтобы избежать соблазнительных ситуаций или найти выход из них. Он прибегает ко всяким уловкам, даже ссылкам на плохое здоровье, что сохранить свои добродетельные порывы. Он сам объясняет, каким образом его болезнь мочевого пузыря явилась главным фактором в его большой моральной реформе: из боязни, что он будет себя плохо вести в присутствии короля, он предпочитает отказаться от пенсии. Болезнь является для него источником юмора. (Руссо рассказывает о своих ушных заболеваниях с таким же юмором, какой позднее был присущ Селину.) Но юмор — это подоплека морали: лучше быть переписчиком нот, чем королевским пенсионером.
В «Новой Элоизе» Руссо разрабатывает глубокий метод, способный предотвратить опасность «ситуаций». Ситуация нас соблазняет не только сама по себе, но и всем тем грузом прошлого, который в ней воплощен. Именно поиски прошлого в нынешней ситуации, повторение прошлого вдохновляют наши страсти и наши самые необузданные притязания. Любят всегда в прошлом и страсти прежде всего являются болезнями, свойственными памяти. Чтобы излечить Сен-Прё и вернуть его к добродетели, г-н де Вольмар прибегает к методу, с помощью которого он стремится отвратить от себя очарование прошлого. Он заставляет Жюли и Сен-Прё поцеловаться в той самой роще, которая была свидетельницей их первых любовных утех: «Жюли, не страшитесь более этого убежища, оно уже осквернено». Он хочет показать, что именно о добродетели сейчас печется Сен-Прё: «он влюблен не в Жюли де Вольмар, а в Жюли д"Этанж; он меня ненавидит не как обладателя любимой женщины, а как похитителя той, которую он любил... Он любит ее в прошлом; вот в чем загадка: отнимите у него память, и у него не будет любви». В своем отношении к вещам, к местности, например к роще, мы увидим, как бежит время и как нужно стремиться к будущему вместо того, чтобы переживать страсти прошлого. Вот что Руссо называл «материализмом мудреца», или перекрытием прошлого настоящим.
Вкус к вещам
Двумя полюсами в философском творчестве Руссо являются «Эмиль» и «Общественный договор». Беда современного общества заключается в том, что мы не являемся более ни частным лицом, ни гражданином: человек стал «буржуа», одушевляемым деньгами. Ситуации, в которых нам выгодно быть злыми, всегда приводят к условиям гнета, когда человек вступает в отношения с человеком для того, чтобы слушаться или командовать, чтобы стать хозяином или рабом. «Эмиль» — это перестройка частного лица, «Общественный договор» — гражданина. Первое педагогическое правило Руссо заключается в следующем: восстанавливая наши естественные связи с вещами, мы сможем сформироваться как частные лица, воздержавшись таким образом от искусственных отношений, слишком свойственных человеку, которые с детства определяют нашу опасную тенденцию командовать. Именно эта тенденция нас превращает либо в раба, либо в тирана. «Завладевая правом командовать, дети выходят из естественного состояния почти с самого рождения». Подлинное педагогическое исправление человека заключается в том, чтобы подчинить отношения между людьми отношениям человека к вещам. «Вкус к вещам» — доминирующий мотив в творчестве Руссо (в исследованиях Франсиса Понжа есть что-то от Руссо). Отсюда знаменитое правило Эмиля, требующее лишь мускульную силу: никогда не приносить вещи к ребенку, а всегда нести ребенка к вещам.
Частное лицо — это тот человек, который благодаря своему отношению к вещам предотвратил опасность возникновения ситуации, когда ему выгодно быть злым. А гражданин — это тот, кто вступает в такие отношения с людьми, когда ему определенно выгодно быть добродетельным. Создание такой объективной для данного времени ситуации, когда справедливость согласуется с выгодой, по мнению Руссо, представляет собой чисто политическую задачу. И здесь добродетель приобретает свой самый глубокий смысл, ибо приводит к общественному определению гражданина. «Общественный договор», несомненно, одна из великих книг политической философии. Юбилейная дата Руссо должна послужить поводом для того, чтобы прочесть или перечитать «Общественный договор». Тогда гражданин узнает, в чем заключается мистификация разделения власти; как происходит самоопределение республики благодаря существованию только одной власти — законодательной. Анализ концепции закона в том виде, в каком он дан у Руссо, еще долго будет господствовать в философских размышлениях так же, как господствует в них сейчас.