Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
«Лучше всего обо мне могут рассказать только мои книги. Тому, кто станет их читать через сто лет, не будет интересно, каким был я. Но если все-таки да, то он воссоздаст меня из того, что прочитал». Эту мысль писатель Ладислав Фукс вынес в эпиграф к мемуарам, над которыми работал в последние годы жизни. А родился он в Праге сто лет назад — 24 сентября 1923 года. С момента образования независимой Чехословакии тогда прошло всего пять лет. До назначения Гитлера рейхсканцлером Германии оставалось еще десять.
Но мирное детство не стало для Фукса счастливым. Он панически боялся властного отца — чиновника криминальной полиции. Чтобы избежать очередного нагоняя, маленький Ладислав торопился поужинать, пока тот не вернулся со службы, и поскорее ложился спать. Мать страдала мигренями, из-за которых целыми днями не выходила из своей комнаты, и мальчик рос, предоставленный самому себе. Главными темами для писателя так и останутся одиночество и страх. Зимой 1969-го, незадолго до премьеры фильма «Сжигатель трупов», снятого по его роману «Крематор» (на языке оригинала и фильм, и книга называются Spalovač mrtvol), Фукс отметит:
«Наверное, люди со всего света по разным причинам чего-то боятся, но страх, и наш, и их, как психологическая категория действует сходным образом. Что же это за категория? Страх чего-то, чего я не знаю, что не могу увидеть. Что находится у меня за спиной и представляет для меня величайшую опасность. Иными словами, мне что-то угрожает, а я, так как не знаю, что это такое, какие аргументы выдвигаются против меня, не могу защищаться. Ведь я не знаю, что мне поставят в упрек, в чем обвинят, за что собираются судить. Я боюсь гонений под тем или иным предлогом, несправедливого преследования по тем или иным причинам».
Фукс еще не окончил реальную гимназию, когда Протекторат Богемии и Моравии (так называлась оккупированная Чехия) накрыла волна массовых репрессий. Нацисты мстили за удачное покушение на рейхспротектора Рейнхарда Гейдриха в мае 1942 г. Деревни Лидице и Лежаки были стерты с лица земли. Из класса, где учился будущий писатель, стали исчезать гимназисты-евреи. Пережил концлагерь лишь один из них.
Рисунок ученика 6 класса Ладислава Фукса. Фото: Archiv Muzea literatury
Фукс — далеко не первый чех, писавший о фашизме. Еще в 1936 г. Карел Чапек заканчивает роман «Война с саламандрами». Посольство Чехии в Москве до сих пор находится на улице Юлиуса Фучика, написавшего «Репортаж с петлей на шее» прямо в застенках гестапо. После Второй мировой на свет появляются повесть Яна Отченашека «Ромео, Джульетта и тьма», роман Богумила Грабала «Поезда особого назначения» и многие другие произведения. Тексты Фукса стоят в этом ряду особняком.
Как-то историк Борис Парамонов заметил, что разгадкой Кафки стал Освенцим. Ладислав Фукс раз за разом возвращался к жуткой головоломке от земляка-пражанина, сочетая в своем творчестве гротеск гофманиады с мужеством психологического реализма.
На пике шестидесятых, за год до вторжения войск Варшавского договора, писатель опубликует триллер «Крематор», он же Spalovač mrtvol, он же Der Leichenverbrenner, — пожалуй, самое прямое и смелое из его произведений о гитлеровской оккупации Чехии. «Смелое» — не значит «неполиткорректное». «Смелое» — значит «смелое по отношению к себе». К своему третьему роману автор словно принимает принципиальное решение больше не «жмуриться», даже если писать будет очень страшно. В этом смысле показателен фуксовский дебют «Пан Теодор Мундшток» (1963): перед отправкой в концлагерь, к которой главный герой готовился на протяжении всей книги, его сбивает машина. И подобный финал в данном контексте видится почти хэппи-эндом. В «Крематоре» такого избавления повествователя от необходимости описывать дальнейшее не предвидится.
Фукс — доктор наук, выпускник Карлова университета по философии, искусству и психологии. Его первой публикацией стала ученая монография о замке Кинжварт, где он работал хранителем кунсткамеры графа Меттерниха. Писатель превращает «Крематора» в сеть намеков, позволяющих читателю предвидеть развитие сюжета, но в которую легко можно угодить, если попасться на фальшивую приманку, коих по тексту разбросано немало.
Автор играет с нами. Создатель триллера о пане Копферкингеле — сотруднике пражского крематория — обожал мистификации не только в литературе, но и в жизни. Из-за этого даже тем, кто знал писателя лично, бывало трудно отличить правду от вымысла, когда речь заходила о его биографии. Например, достоверно известно, что солнечный свет мешал ему работать, и на окнах в его пражской квартире были витражи (прямо как у Воланда). Гораздо менее достоверно, что писатель спал в гробу. Установить это доподлинно практически невозможно, так как Фукс жил уединенно и домой к себе почти никого не допускал.
Вселив в читателя мрачные предчувствия уже самим названием, Фукс с первых же страниц принимается убеждать нас в обратном, видимо, чтобы всей своей книгой как можно лучше проиллюстрировать эпиграф, взятый у Джованни Папини: «Величайшее коварство дьявола в том, что он внушает нам, будто его нет». Фукс прячет страшное в деталях, и поначалу нуар только проглядывает сквозь гротеск, как февральское (или мартовское) солнце проглядывает сквозь голые деревья в сцене на террасе ресторана «У удава», отбрасывая на посетителей холодные тени. Кстати, сопоставление этой сцены в чешском и русском вариантах «Крематора» дает возможность уяснить, насколько ловко наш автор может запутать человека, даже если тот — профессиональный переводчик.
Воскресный обед и танцы на террасе в преддверии весны (в оригинале многократно употреблено прилагательное «předjarní» — дословно «предвесенний») кажутся настолько фантасмагоричными, что режиссер «Сжигателя трупов» Юрай Герц просто отказывается от них, перенося действие во внутренние помещения ресторана, а великолепный перевод Инны Безруковой неожиданно дает сбой: «Солнце, проникшее сквозь листву (в оригинале „Slunce z korun stromů“ — ни слова о листьях), осветило их столик в ресторане „У удава“, иначе — „У серебряного футляра“, который располагался под открытым небом, там имелась даже площадка для оркестра и место для танцев, и в это воскресное весеннее сияние под кронами деревьев официант внес напитки и десерт». На рубеже зимы и весны никакой листвы на деревьях еще, конечно, нет, и в оригинале солнце прячется за обнаженными ветвями. Немного другая атмосфера получается, не правда ли?
Казалось бы, говорящие имена в литературе безнадежно устарели (на читателя они наводят тоску и воспоминания о школьной программе), но у Фукса это один из утонченных приемов, позволяющий, вопреки обманкам, предугадать развитие романа. Дело в том, что расшифровать имена героев «Крематора» в доинтернетную эпоху мог только тот, кто любил классическую музыку не меньше писателя или так же хорошо знал немецкий язык.
Взять хотя бы Лакме — жену пана Копферкингеля. Ее имя отсылает к героине одноименной оперы Лео Делиба, написанной в 1883 году. Там Лакме — дочь брамина, влюбленная в английского офицера Джеральда. Когда между чувствами к красавице и долгом перед родиной он выбирает второе, Лакме совершает самоубийство. Этот мотив несчастного межнационального союза уродливо преломляется в «Крематоре». Как ни странно, имя Лакме в качестве названия использует также известный индийский бьюти-бренд и, в отличие от первоисточника, вполне успешно привлекает европейцев.
Своих детей Копферкингели назвали так, словно хотели охватить весь славянский мир: Зина напоминает о России, Миливой — о Балканах. Честно говоря, это очень мрачная ирония.
Отдельного внимания заслуживает пан Штраус — сначала торговый агент в кондитерских, а потом компаньон Копферкингеля, занятый пиаром крематория. Фукс сообщает нам прямым текстом, что знаменитая фамилия возникает в романе неспроста: «Итак, пан Штраус, вы — коммивояжер кондитерской фирмы... Вы, кстати, не родственник Иоганна или Рихарда Штрауса, бессмертного автора „Кавалера роз“ и „Тиля Уленшпигеля“?»
История обоих композиторов, пусть и по-разному, связана с нацизмом. Узнав о приходе Гитлера к власти, Рихард Штраус сказал: «Слава богу, наконец-то появился рейхсканцлер, который интересуется искусством». С Иоганном Штраусом — младшим вообще вышла детективная история. После Аншлюса немецкие исследователи принялись копаться в биографии «короля вальсов» и с ужасом обнаружили, что Иоганн Михаэль Штраус был не только прадедом композитора, но еще и евреем, принявшим католичество! Пришлось срочно организовать подлог, и место оригинальной брачной книги № 60 в венском соборе св. Стефана заняла подретушированная копия.
Кадр из фильма «Сжигатель трупов», 1969
Фукс вполне мог знать эту историю: в 1965 году в Вене вышло исследование Ханса Егера-Зунстенау об истории семьи Иоганна Штрауса II. Нет нужды добавлять, что пан Штраус в романе «конечно, хороший коммерсант. Ведь он еврей». И абсолютно понятно, что это для него значит.
У самого Копферкингеля вообще двойное бинго. Хотя Лакме и обращается к нему «Роман» (потому что «я — романтик и люблю красоту»), вообще-то его зовут Карел. Так же звали «чешского Пушкина» — Карела Гинека Маху, который в детстве говорил только по-немецки и добавил к своему имени «Гинек», чтобы сделать его более славянским. Впервые Копферкингеля Карелом назовет его приятель Вилли Рейнке. Еще он «подсадит» крематора на нацизм и убедит его вступить сначала в Судето-немецкую партию, а после установления Протектората — в НСДАП. Тот же Рейнке завербует Карела-Романа в качестве секретного агента и даст задание шпионить за евреями, апеллируя к «капле немецкой крови».
Фамилия Копферкингель, конечно, и впрямь немецкая, но подвергнута в оригинале сильной славянской трансформации: Kopfrkingl вместо Köpferkingel (сможете найти те самые мемные R и L, которые «умеют» заменять собой гласные в чешском?). С расшифровкой ее первой части проблем быть не должно: Köpfe — множественное число от Kopf (голова). А вот значение слова Kingel найти не так-то просто. И это при том, что фамилия Кингель вполне реальная и встречается у поволжских немцев. «Немецкий словарь» братьев Гримм здесь предлагает следующие толкования: «острие», «желоб», «клин». Ближайший синоним на хохдойч — Keil (ср. рус. «кайло») — клин, шпонка, инструмент с острым краем... Не стану продолжать, чтобы минимизировать неизбежный спойлер.
Любимая (и единственная) книга крематора — это «желтая книга о Тибете». Под такое описание подходят сразу несколько книг, издававшихся на чешском языке в первой половине ХХ века (тем более, что это, вероятно, собирательный образ), но больше всего — «Тибетская книга жизни и смерти» Согьяла Ринпоче. Жаль, вышла она впервые только в 1992 году, а то Копферкингелю бы точно понравилась!
Вообще, Чехия каким-то мистическим образом связана с Тибетом. Вероятно, первым европейцем, посетившим эту страну в XIV в., был монах Одорик Фриульский — итальянец, называвший себя чехом, так как его отец служил в войске Пржемысла Отакара II. В 1956-м вместе с эпохальной экспедицией грузовиков «Шкода» и «Татра» в Лхасе побывал репортер Чехословацкого информагентства Карел Беба, двумя годами позже издавший книгу «Таинственный Тибет» (не она ли послужила прототипом для Фукса?).
Летом 1959-го после подавления восстания тибетцев в пресс-туре по присоединенному району КНР принял участие радиожурналист Ян Винарж (Винер), искренний социалист и еврей, за время войны прошедший Дахау, Бухенвальд, Заксенхаузен. Его репортаж «Тибет: страна, где люди догоняют целое тысячелетие», вышедший в цюрихском самиздате только в 1983 году, стал единственной подпольной публикацией на чешском языке, которую издали в Швейцарии. Подавление Пражской весны поколебало левые взгляды спецкора, и он уехал из страны «победившей нормализации». В феврале 1990-го одним из первых новоизбранного президента Вацлава Гавела навестил в Праге не кто иной, как Далай-Лама. Он же оказался последним, с кем постаревший экс-президент появился на публике всего за восемь дней до своей смерти. А вот что пишет постмодернист Михал Айваз в романе «Другой город»:
«Я повернулся к нему и спросил, не знает ли он что-нибудь о загадочном трамвае из зеленого мрамора...
— Он появляется в нашем квартале ночью, или в туман, или в метель. Тех, кто в него вошел, больше никто никогда не видел. В одной подворотне я когда-то прочитал надпись, процарапанную на штукатурке. Она гласила, что депо этого трамвая находится во дворе монастыря в Тибете, а приезжает он к нам потайными дорогами, идущими через леса и поля».
Для Фукса буддийский Тибет — не просто тема на слуху. Судите сами. Вне зависимости от того, какое конкретно издание подразумевалось под «желтой книгой», для Копферкингеля «этот том подобен Библии». Между делом оговорюсь, что религиозные взгляды крематора представляют собой сборную солянку, в которой христианству отводится весьма скромная роль. «Вечная жизнь доступна лишь фараонам, святым, далай-ламам... Мы же можем только облегчать муки. Люди суть прах — и в прах же обратятся», — заявляет герой.
А вот что о буддизме писал Фридрих Ницше: «Осуждая христианство, я не хотел бы быть несправедливым по отношению к родственной религии, которая даже превосходит христианство числом своих последователей: по отношению к буддизму... Буддизм есть единственная истинно позитивистская религия, встречающаяся в истории; даже в своей теории познания (строгом феноменализме) он не говорит: „борьба против греха“, но с полным признанием действительности он говорит: „борьба против страдания“. Самообман моральных понятий он оставляет уже позади себя, — и в этом его глубокое отличие от христианства — он стоит, выражаясь моим языком, по ту сторону добра и зла».
Ладислав Фукс, конец 1950-х. Фото: Archiv Muzea literatury
Пан Копферкингель тоже любит порассуждать на эту тему: «Страдания — огромное зло, и мы должны делать все возможное, чтобы их смягчить или прекратить» (например, сжигать людей в крематории). В главе «О бледном преступнике» романа «Так говорил Заратустра» Ницше обратится к судьям: «Из сострадания должны вы убивать, а не из мести» (в оригинале: «Euer Tödten, ihr Richter, soll ein Mitleid sein und keine Rache»). Ближе к концу «Крематора» вербовщики-манипуляторы из НСДАП раскроют Карелу глаза на истинную национальность Лакме и, следовательно, ее детей. И Копферкингелю станет их очень жаль... Не волнуйтесь, это не совсем спойлер! При всей прямоте текста, до конца через завесу тайны в книге невозможно проникнуть даже изощренному уму: «Вы узнали вельможу, но хоть глазам не верь: стал из него просто зверь! Решил девицу он убить, чтоб ей не дать чуму плодить и козням сатаны служить... Ах, суждено ей погибнуть или остаться жить? Вы, добрые господа, конечно, за то, чтобы безумец не причинил ей вреда...» — говорит хозяйка балагана восковых фигур в завершение своей символичной экскурсии.
На одно мгновение вернемся к музыке. Рихарду Штраусу среди прочего принадлежит создание симфонической поэмы «Так говорил Заратустра», первые такты которой звучат также в «Космической одиссее 2001 года», в передаче «Что? Где? Когда?», на гонке «24 часа Ле-Мана» и много где еще...
Как мы помним, в университете у Фукса было несколько специализаций. Наряду с философией он изучал психологию. Тема архетипов, иррационального предчувствия, интуиции формирует как бы «бессознательное» самого романа. Важное место в тексте занимают представители семейства кошачьих: Карел познакомился с Лакме в зверинце, у клетки с леопардом, там же начинается действие, а дома у Копферкингелей живет кошка, которую главный герой очень любит и называет «ненаглядная» (čarokrásná).
Удивительно, что тот же образ возникает в книге Федора Сологуба «Мелкий бес» (1902), чье драматичное развитие, при абсолютно разных сюжетах, полностью совпадает с «Крематором». В обоих произведениях кошка (и уютное домашнее животное, и грозный сумеречный хищник) выступает участником устрашающей кульминации. У Сологуба: «Кот следил повсюду за Передоновым широкозелеными глазами»; «Кот вышел из соседней горницы, нюхал кровь и злобно мяукал». У Фукса: «И он взял стул, и они пошли, а кошка внимательно наблюдала за ними».
Вечный спор женской интуиции и мужского рацио олицетворяет собой дуэт дамы с пером и ее грубого толстяка-мужа. Она постоянно говорит «глупости», он ее бесконечно обрывает. Потом ее слова неизменно подтверждаются. Впервые мы встречаемся с ними в «Паноптикуме Мадам Тюссо». Выставка восковых фигур посвящена пражской чуме 1680 года (значимый факт: эта эпидемия вспыхнула в 1679 году в Вене и, подобно «коричневой чуме», попала в Чехию с запада). Там дама с пером боится, что скульптурные группы оживут. Муж настаивает, что «здесь все из воска». Когда карлик Карлуша все-таки ожил, дама от страха сама заговорила стихами, как и хозяйка балагана: «Да это не паноптикум! — заверещала посетительница с пером, обернувшись к своему толстяку. — Что ты нес чушь, будто тут один воск? У самого у тебя из воска мозг! Глянь, у него нога шевельнулась... Господи, я, кажется, свихнулась!»
Чуть позже — на боксе — та же героиня предупреждает, что прольется кровь и удивляется, почему кругом звучит чужая речь. «Некому тут говорить по-немецки, ты же не в рейхе, ты в Праге», — грубо обрывает ее спутник. В третий раз экстравагантная пара попадет в поле зрения читателя на Петршинской башне уже после крушения Республики. Здесь они словно меняются местами:
«— Я не смогу спуститься по лестнице, — громко сказал женский голос, — у меня голова закружится.
— А зачем тебе идти по лестнице? — осведомился мужчина. — Здесь есть лифт.
— Разве? — спросила женщина. — Ерунда какая! Откуда тут лифт, ведь ты не в Нью-Йорке. Ты в рейхе!»
И наконец, в последний — четвертый — раз они повстречаются пану Копферкингелю, когда тот возьмет с собой на работу сына Миливоя:
«— Куда же ты несешься, погоди!.. Нет здесь никаких смотровых площадок, здесь кладбище, ты же была на кладбище!..
При виде пана Копферкингеля в черных высоких сапогах и в зеленой шляпе со шнурком толстяк остановился, раздраженно дернул головой и объяснил:
— Она сумасшедшая, она меня измучила. Вообразила, видите ли, что ей тут покажут какую-то кровавую бойню».
Если Фукс на что-то намекает, то намекает очень точно. Прежде чем в тексте появится первая конкретная дата «шестое марта 1939 года», мы успеем самостоятельно рассчитать ее с точностью до месяца по упоминаемым автором событиям. Хотя фильм «Сжигатель трупов» снимали на фоне крематория в Пардубицах — действительно красивого здания в стиле ар-деко, мы легко можем установить, что в книге пан Копферкингель является сотрудником конструктивистского крематория с атмосферным названием «Страшнице» — самого большого по площади в Европе. В годы оккупации там работали в три смены...
Ладислав Фукс, 1988. Фото: Archiv Muzea literatury
Другое дело, что Фукс обожает «путать следы». Например, «открывает» пражский зверинец на одиннадцать лет раньше, чем это произошло в действительности: «Нашему браку девятнадцать лет, — сказал пан Копферкингель. — Мы познакомились в зоопарке возле леопарда, в павильоне хищников» (реплика приходится на 1939 год). Не находите мистическим, что ровно в год публикации «Крематора» этот самый «павильон хищников» рухнул под тяжестью снега? Когда под конец романа к пану Копферкингелю является «тулку из монастыря Миндолинг» и просит его стать новым Далай-Ламой (интересно, с чего бы это?), ошибка в датировке (предыдущий Далай-Лама умер в 1933 году, а незнакомец утверждает, будто кандидат на пост найден спустя двадцать лет, в то время как роман заканчивается «в середине мая 1945 года») может просто передавать особенности ментального состояния крематора.
Некоторым предположениям так и суждено остаться в области догадок. Так, мы знаем, что Вилли Рейнке — химик (это слово встречается в тексте всего один раз). Зачем Фуксу понадобилось сообщать нам это? Не стал ли пламенный нацист участником разработки газа «Циклон Б» — того самого, который до сих пор производится в чешском Колине под маркой «Ураган Д2» для нужд сельского хозяйства? Установить доподлинно невозможно.
Однажды, уже став членом НСДАП, пан Копферкингель сел почитать свою любимую книгу о Тибете и ему почудилось, что «со страницы на него кто-то смотрит». О специфическом азиатском взгляде писал также Борис Пильняк, расстрелянный в Коммунарке в 1938 году:
«Ночью из каменных закоулков и с подворий исчезали котелки, приходили безлюдье и безмолвье, рыскали собаки, и мертво горели фонари среди камней, и лишь из Зарядья и в Зарядье шли люди, редкие, как собаки, и в картузах. И тогда в этой пустыне из подворий и подворотен выползал тот: Китай без котелка, Небесная Империя, что лежит где-то за степями на востоке, за Великой Каменной Стеной, и смотрит на мир раскосыми глазами, похожими на пуговицы русских солдатских шинелей».
В обоих случаях взгляд этот не сулит нам ничего доброго. Предлагаю сломать парадигму: сходить на выставку Николая Рериха в Новой Третьяковке (благо время до марта еще есть) и самим посмотреть на Китай, Тибет и Шамбалу по-человечески. А выйдя оттуда, руководствоваться исключительно словами доктора Беттельхайма, еврея из романа Ладислава Фукса «Крематор»: «Насилия никогда не хватает надолго. На короткое время насилие может победить, но не оно творит историю».