Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Павший Бальмонт
Зилов оставил после себя несколько мутных фотопортретов, стопку рукописных поэтических сборников и семь десятков книг, которые ни разу не переиздавались. Все, что мы знаем о Льве Николаевиче, известно в основном благодаря исследованию краеведа Зинаиды Поздеевой «Зов родной земли. Воспоминания забытого поэта» (1999). Поздеева познакомилась с потомками Зилова и материалами из их семейного архива, на основе чего составила небольшую, но подробную биографию автора. Это первая и единственная книга о забытом авторе. Все встречающиеся далее цитаты из воспоминаний и документов найдены именно там.
Лев Зилов родился в 1883 году в деревне Кушки, близ села Вербилки Гарской волости Дмитровского уезда (ныне Талдомский район Московской области) в семье дворянина Николая Николаевича и Марии Павловны Гарднер, дочери владелицы фарфоровой фабрики — той самой, где когда-то делали знакомые многим расписные сервизы. В браке родители Льва Николаевича прожили в недолго: мать ушла к учителю детей, отец женился во второй раз. Тем не менее Зилов всю жизнь поддерживал связь с Николаем Николаевичем и вообще испытывал к членам семьи трогательную, почти детскую привязанность. В нем самом было много от ребенка: между страницами своих тетрадей со стихами он прятал цветы и веточки, сочинял, будучи уже взрослым, наивные посвящения матери, детям и святым.
С 1904 года Зилов стал печататься в изданиях «Новое слово», «Журнал для всех», «Вестник Европы», «Лебедь», «Кривое зеркало», «Сполохи» и других. В 1908 году издал первый сборник стихов, в 1911-м — второй. Рецензия на первый сборник, подписанная загадочным псевдонимом «С.», появилась в журнале «Лебедь» (№ 3, 1908). «Ходит еще нетвердо; то заглянет в окошко к Бунину, то вспомнит, что есть на свете Блок... — писал рецензент. — Хорошо все, что о детях, лесных цветах, тихих шорохах и ночных звездах. Как-то чувствуется, что он среди этого, — у себя дома: так он здесь тепел, внимателен, находчив». Зилов действительно восхищался творчеством Ивана Алексеевича и в какой-то степени был поэтом бунинского толка, но писал по-другому — будто сказку рассказывал:
Вечер ласковый в небесной кузнице
Почки выкует на клубни звездные,
И когда придет садовник седенький —
Месяц сгорбленный — они распустятся.
Также автор рецензии отмечал, что у Зилова «...младенчески хороши портреты святых». Характеристика очень подходящая. Вот отрывок из стихотворения «Боженька» (1908), которое поэт написал в 21 год:
Боженька весь беленький,
С седенькими бровками.
Платьице застегнуто
Божьими коровками.
Упираясь в лесенку
Палочкой-подпорочкой,
Кормит Он воробушков
Теплой, вкусной корочкой.
«В конце концов у него несомненный талант, но далеко не все хорошо в настоящей книге, — писал о первом сборнике поэта Виктор Гофман. — Примитивы г. Зилова — какое-то слащавое наивничанье и сантиментальная подделка... „Боженька“... это лишь павший Бальмонт». Но если Гофман далее отмечал «положительные стороны дарования» Зилова — наблюдательность, оригинальные сравнения и метафоры («ярко выстрелил хлыст») — то Николай Гумилев критиковал начинающего автора безжалостно, обвиняя в подражании одному из видных прозаиков Серебряного века Борису Зайцеву. «Нет лучшего средства отравить в себе веру в молодых поэтов, пожалуй даже в молодую поэзию, как прочесть „стихотворения“ Льва Зилова», — возмущался он. Пожалуй, самую меткую оценку поэзии Зилова дал вышеупомянутый «С.» в «Лебеде»:
«Весьма возможно, что из г. Зилова в конце концов сформируется беллетрист идиллического толка или детский писатель, но предсказывать мы не беремся».
М.П. Гарднер и ее дети от второго брака; Л.Н. Зилов, Н.Б. Быхольд и их дети. МБУК «ДЦМБ»
Лизочка и телефон
В 1906 году Зилов женился на Наталье Бруновне Быхольд (1886–1966). У пары родилось трое детей: Анна (в семье ее ласково называли Лютя), Алексей и Ирина. Детей Лев Николаевич обожал и скрупулезно записывал свои наблюдения за ними. «Первый раз улыбнулась» (о Люте), «Леша очень любит Лютьку, вопьется в нее глазенками и смеется, когда она хохочет», «Ляля первый раз ела манную кашу». Возможно, в том числе поэтому в начале 1910-х он обратился к детской литературе. Тем более что публиковаться в детских журналах было проще, чем в других изданиях.
Одна из самых ранних публикаций Льва Зилова в детской прессе — рождественский рассказ «Барбарискины лапки», напечатанный в журнале «Светлячок» (№ 24, 1913). Под заголовком рассказа подпись: «Посвящаю Люте и Леше». Главными героями истории были дети автора и он сам.
Леша и Лютя с нетерпением ждали Рождества и мучили отца вопросами о подарках. «И чего вы все о себе заботитесь, — устыдил их однажды папа, — о вас Дедушка Мороз позаботится. А вот Барбарису никто ничего не принесет». Барбарис — серый котенок, который летом жил на даче у детей, а потом переехал к знакомым. Подумав, ребята решили отправить ему посылкой две сосиски к Рождеству. На следующий день после праздника от Барбариса пришло милое письмо:
«„Спасибо за сосиски. Они были очень вкусные. Я вырос и стал совсем большой кот. Приезжайте весной со мной играть. Посылаю вам свои лапки“.
Внизу на бумажке были нарисованы два кружочка и написано:
„Это мои лапки. Коготки не вышли, потому что я их спрятал“».
«Светлячок» № 2, 1912
Но уже в следующем году основной темой детских произведений Зилова стала война. Большая их часть печаталась в журнале «Светлячок». Лев Николаевич, как и его отец, был близок к толстовцам, а потому о сражениях и героических подвигах на поле боя не писал. В его рассказах военные проявляют героизм в обычной жизни: один спасает старушку от гибели («Вовремя подоспел»), другие возвращают к жизни оглушенного взрывом зайца, подсунув ему под нос нашатырь («Заяц»). В рассказе «Кукла» (№ 8, 1915) солдат находит в лесу куклу и отправляется в ближайшую усадьбу, чтобы отдать ее маленькой хозяйке. По возвращении он рассказывает офицеру, в каком отчаянном положении застал семью:
«Сидят, мои миленькие, в погребе. Темно, сыро. Жмутся кучкой. Напугались. А как барышня меня увидела, бросилась ко мне — выхватила куклу — и скорей в уголок. Ах, ваше благородие, им-то, маленьким, за что такое горе?»
В рассказе «Пушистик» (№ 4, 1915) солдат подбирает брошенного пуделя и находит ему новых хозяев. Счастливые дети играют с новым другом:
«...сажают его на диван, становятся перед ним и спрашивают:
— Ты, Пушистик, немец?
Пушистик возмущенно лает.
— Ты, Пушистик, русский?
И Пушистик вскакивает и радостно виляет хвостиком».
Однако сам Зилов не делил своих героев на плохих и хороших. И русские, и немцы, и австрийцы для него — обычные люди, которые сами не знают, за что сражаются. В рассказе «Петух Филька» (№ 2, 1915) петух, который живет в роте русских солдат, во время боя пугается звуков стрельбы, бежит и падает в немецкий окоп. Один из русских бросается за ним. Выстрелы затихают, из окопа высовывается немец и отдает Фильку противнику. Как только русский с птицей возвращаются к своим, бой продолжается. В рассказе «Лизочка и ее письмо папе» (№ 14, 1916) пленный немец находит потерянное русским солдатом письмо дочери. Он возвращает письмо отцу, а тот, растрогавшись, показывает пленному фотографию девочки. «Selbst der Krieg hat ein Bischen des Friedens! (Даже в войне есть немного мира)», — отвечает немец.
Иллюстрация к рассказу «Заяц».
«Светлячок» № 15, 1915
Детям, которые оказываются на поле боя, Зилов позволяет оставаться детьми (явление, немыслимое для детской военной литературы 1920-х). В рассказе «Мыльное яичко» (№ 7, 1915) 12-летний разведчик Васька Калач попадает в плен к немцам, но той же ночью бежит. Не для того чтобы поскорее вернуться к однополчанам и доложить об обстановке в тылу врага. Он торопится получить обещанный ему офицером к Пасхе кусочек мыла в форме яичка с вылупившимся из него цыпленком. Для малышей суровая реальность военного времени становится лишь поводом для новой игры, а жуткие истории забываются так же быстро, как сюжет надоевшей книги. Сцена игры в «войнушку», описанная в рассказе «Костина копилка» (№ 20, 1914), выглядит комично: трое мальчишек, «француз» Костя, «бельгиец» Вася и «серб» Митя, с победными воплями лупят «немца» — заросли крапивы у забора. В журнале «Проталинка» напечатали рассказ «Не-солдат» (№ 2, 1916) где ребята, затаив дыхание, слушают истории приехавшего на побывку мужа прислуги, но тотчас забывают о войне, когда на столе появляются любимые «вкусные калабушечки».
Рассказ «Телефон», также напечатанный в «Проталинке» (№ 8, 1915), пожалуй, лучшее военное произведение Зилова для детей. Русский солдат находит в лесу оставленный австрийцами полевой телефон, который постоянно звонит. Он просит товарища из штатских, владеющего немецким, ответить на звонок. Выясняется, что человек на том конце провода тоже русский, но находится по другую сторону фронта. Собеседники когда-то работали в одной конторе и узнают друг друга по голосу:
«— Значит, наши отступили? — спросили в телефон по-русски. — Где они теперь...
— А я почем знаю. Сюда ехали мимо ваших окопов, еще кто-то валяется неубранный. Сейчас издали пулемет ваш трещал. И сунулись вы, черт вас возьми, совсем! Служили мы с вами, служили... тихо-смирно... и вдруг — извольте!..
Штатский замолчал, но, не услышав ничего в ответ, прибавил:
— Жена-то ваша все у нас служит.
— Здорова?
— Здорова, ничего! Маленький мальчик у нее прихворнул было... Казимирчик-то ваш! Но теперь поправился. Ангина была. Живут, слава Богу! <...>
— Спасибо... — тихо, задрожавшим голосом ответил австриец.
— Жене передать что-нибудь? — спросил взволнованно Иван Карпыч и еще тише услышал:
— Кланяйтесь!
И ток оборвался».
Подпольные жители
Октябрьская революция застала Зиловых в городе Ставрополе на Волге (теперь Тольятти). Им пришлось пережить голод 1921 года, а сам Лев Николаевич чудом избежал расстрела после разгрома крестьянского восстания. Печататься было негде, да и печатать было нечего: новая страна, полыхающая в огнях Гражданской войны, не нуждалась в сентиментальной поэзии, а голодным детям крестьян и рабочих было не до журналов.
В Ставрополе Зилов работал в педотделе дошкольного образования. Затем он переехал семьей в Иваново-Вознесенск, где заведовал детским домом. Впоследствии он опишет свой опыт в рассказе «Трое первых»:
«Им [детям] дали баланды, но они не могли есть. Девочки, дико озираясь, вылезли из-за стола... пошли в угол и улеглись, тесно прижавшись друг к другу, а мальчик сказал, не обращаясь ни к кому и глядя в пол:
— Не трог их, пускай лягит... Мы из Бритовки.
— А родители ваши где?..
— В Сибирь ушли.
— А вас не взяли?..
— Знамо не взяли, — ответил мальчик. — Таку обузу.
И вдруг те из угла уставились на него своими недетскими глазами, и эти глаза наполнились слезами.
— Не реветь у меня! — сказал мальчик, и они опустили головки и уткнулись в свой угол».
Этот рассказ вошел в сборник «Ворона в трубе», который был рассчитан на взрослую аудиторию и получил одобрение советских критиков. Книга была издана уже в Москве, куда Зиловы перебрались в 1923 году. Позже были изданы еще два сборника рассказов — «Рассказы на ходу» (1925) и «Подпольные жители» (1930).
В столице материальное положение семьи не улучшилось. Зиловы получили плохонькую квартиру из трех маленьких комнат в ветхом доме неподалеку от Сущевского вала в районе Марьиной рощи. Лев Николаевич жил там вместе с женой, детьми и душевнобольным мужем старшей дочери Анны (той самой Люти, которая когда-то угощала котенка сосисками).
Сущевский вал. 1934 год. Источник
Сохранилось ходатайство Виктора Шкловского с просьбой предоставить семье Льва Николаевича новое жилье. Летом 1932 года по поручению строительного кооператива писателей Шкловский обследовал квартиру Зиловых и пришел в ужас:
«Улица тротуаров не имеет и является артерией, по которой из города возят нечистоты. Квартира т. Зилова находится в глубине двора. Сперва вы попадаете в холодные сени. Рядом, у соседних квартирантов, поросенок. <...> Комнатушки крохотные. Так как в комнате нельзя ставить кровати, то десять человек спят на полу. <...> Жить в квартире совершенно невозможно. Тов. Зилов написал очень хорошую книгу „Ворона в трубе“. Я не понимал, куда девался потом этот писатель, почему он не пишет дальше. Теперь я понимаю, каким образом обрывается писательская работа у самых талантливых людей».
Новое жилье Зиловым не дали. В этой квартире в 1937 году умрет Лев Николаевич, в 1966 году — его жена.
Без голоса
В Москве Зилов вернулся к детской литературе. Первое время он избегал темы революции и занимался переложениям народных сказок («Как небо упало», «Глиняный болван»). Надо сказать, что Лев Николаевич питал особую слабость к народному творчеству, но новое время требовало совершенно других книжек (тем более что до атаки Надежды Крупской на сказки и прочую «дезорганизующую литературу» оставалось совсем немного). Зилов хотел, но не знал, как писать для советских детей, и старался походить на популярных авторов. Например, стихотворение «Май и Октябрина» (1924), где советские ребята путешествуют по миру — очевидное подражание Маяковскому:
Время мчалось, себя не помня.
День вскочил на плечи ночи,
Ночь разлетелась в клочья.
Стало ярко
И жарко,
Как в домне.
Внизу было пусто и сонно.
Пирамиды во весь рот улыбались...
Даже Октябрина догадалась,
Что это Африка, определенно.
Витиеватый слог Зилова не мог ужиться с новой, простой и лаконичной формой детского стиха. «Крайне неудачны и совсем недоступны маленькому читателю сложные метафоры и образы», — критиковал «Мая и Октябрину» советский писатель Александр Бармин. В доказательство он приводил строки: «Звезды сплетались в буквы, / Месяц читал их как номер „Известий“». Неплохая поэтическая находка, но годится скорее для ленинградской рок-поэзии 1980-х, а не для маленьких ленинцев. Жители далеких стран Зилову тоже не очень удались. Так, японский рабочий у него — «старичок косоглазый, маленький, как обезьяна».
«Май и Октябрина» (1924). Илл. Владимира Орлова
Коммунистическая фантасмагория с жутковатыми иллюстрациями Владимира Орлова не имела успеха у маленьких читателей. Отзывы детей на стихотворение можно найти в четвертом выпуске сборника «Новые детские книги» за 1926 год: «Очень интересная, я только 12 строчек прочла, не хочется дальше», «Сначала интересная, а дальше — неинтересная», «Она невеселая». Только одна девочка осталась довольна: «Мне эта книга очень понравилась. Я ее поняла, но очень мало. Мне больше всего понравилось, как они прилетели в Африку и увидели, как там мучили негров. Больше ничего я не поняла, а то бы рассказала еще».
Немногим лучше выглядит другое подражание Маяковскому — поэма «Миллионный Ленин» (1926) об индийских мальчиках, бежавших от гнета британских эксплуататоров в Советский Союз. Недостатки те же — тяжеловесный слог и неточные рифмы, нехарактерные для детской поэзии:
Только что ребята вылезли из засады
и хотели дать тягу,
как поймали их за шиворот сразу,
и попало беднягам.
Да мало еще, что попало,
впихнули, как воришек в кутузку,
где было народу немало:
сиди, пока разберутся.
В шутливом стихотворении «Льдина из ландрина» (1925) удалось обойтись без идеологии. Здесь Зилов попробовал стать Чуковским, но вышло неубедительно:
...Извозчики вожжами,
Разносчики лотками,
А сторожиха Зоя
Печною кочергою
Ту льдину ухватили,
Ту льдину потащили,
Галдели, потели,
Дубинушку пели,
И вытащили льдину,
Ту льдину из ландрина,
Клейменную при том
На фабрике клеймом.
«Льдина из ландрина». Илл. А. Петров
В 1925 году в № 13 «Пионера» напечатали сразу несколько рассказов Льва Николаевича. Их юные герои — уже не те ребята, что мечтали о подарках на Рождество и лупили палками крапиву. «Папаша, я член первомайской комиссии. Вы ее в моем лице не оскорбляйте, — говорит отцу девочка-подросток в рассказе „Мешок“. — Пора вам знать, что школа, в которой я учусь, ваша школа. А вы и на собраниях ни разу не были. Какой же вы отец после этого?» 5-летний мальчик из рассказа «Постреленок» смотрит в окно трамвая и обсуждает происходящее на улице с бабушкой и пассажирами:
«— Фабрика идет, фабрика идет, — закричал он [мальчик] снова. — Почему фабрика идет? Почему?
— Отстань, не знаю я.
— А я знаю. В Моссовет идут, Каменева поздравлять.
— Зачем же поздравлять? — спросил сосед.
— С выборами, — ответил он без запинки. — А вон хоронят. Кого хоронят? Кого?
— Дяденьку какого-нибудь...
— А почему музыки нет? Музыка должна быть.
— Да не знаю я, вот дался неугомонный.
— А я знаю.
И он запел мотив похоронного марша.
— Откуда же ты знаешь? — опять спросил сосед.
— В детский сад хожу. Там все рассказывают».
Только в рассказе «Перелет», («Пионер» № 20, 1925) Зилов позволил юным героям немного подурачиться. Дети, узнав об отлете советской эскадрильи в Китай, затевают собственное воздушное путешествие. Катя называет себя Рыковым, Леша — лейтенантом Шмидтом. Остальную картину достраивает бурное детское воображение:
«Вдруг раздался пронзительный крик — оказалось, что Шмидт, дергая веревочки при переправе через заросль лебеды, наступил на кошачий хвост. Рыков сделал страшное лицо и сказал:
— Это тигр. Монгольцы их страшно боятся, а они едят у них детей».
Представление о китайцах у ребят было довольно своеобразным (скорее всего, тут виноват не Зилов, а советская пропаганда):
«Китайцы, — продолжал Шмидт, — угнетенный бедствующий народ. Целые дни и ночи напролет они стирают белье и торгуют материей и шнурками для башмаков. Их ребятишки бегают по улицам, едят кошек и ловят ножи для забавы буржуев. Они вечно голодные и замученные. Лозунг китайской империи: „Руки прочь от Китая“».
Во второй половине 1920-х Зилов наконец нашел более-менее подходящую для себя нишу и стал писать познавательные книжки о природе и технике («Колюшка», «Рубаха из мусорной кучи», «Что сделал трактор»). Это была еще одна попытка укрепиться в советском литературном поле: в то время издавалось много так называемой производственной литературы для детей, где простыми словами объяснялось, как делают мебель, добывают каучук для калош, пекут хлеб и так далее. Книжки Зилова почти не выделялись на пестром фоне однотипных историй о сеялках и комбайнах. Хотя в рассказе «Как Костя весне помогал» (1929) обнаружился любопытный диалог. То ли шутка, то ли мрачный намек на последствия сплошной коллективизации:
«Раз за разом [отец] взрыл и измельчил всю землю в загородке. Потом стал с краев кидать в середку.
— Как могилка, — крикнул Коля и почему-то обрадовался.
— Что ж, и то верно, — ответил отец, — сейчас мы в нее покойников зароем. <...>
Вынул отец из пакета маленькие сверточки, а в сверточках семена всякие».
«Мелюзга» (1927). Илл. Борис Вирганский
В конце 1920-х некоторые (в основном познавательные) книги Зилова были рекомендованы для школ и детских библиотек. С 1928-го он регулярно печатался в «Мурзилке». Свой голос в детской литературе Зилов так и не нашел, но сумел под нее подстроиться. «Нужно признаться, что Лев Николаевич, вынужденный кормить большую семью, часто писал не то, что ему подсказывала совесть», — вспоминала сводная сестра Зилова, Надежда. Очень показательно в этом смысле стихотворение «Тринадцать лет»:
Тринадцать лет назад
Здесь был не детский сад,
А жил совсем один
Вот этот господин.
<...>
Прошло тринадцать лет,
Как господина нет.
И в доме — детский сад
Для этих вот ребят.
Такая же участь (за исключением превращения дома в детский сад) постигла отца Зилова. После революции его дом заняли латышские стрелки, а самого Николая Николаевича едва не расстреляли. Он был вынужден навсегда уехать из родных Кушек. «Перед отъездом... Николай Николаевич ходил прощаться с лесом, который называл Орлик. <...> Деревенские женщины видели, как он, сидя на пне, плакал», — рассказывала Надежда Зилова. В 1919 году Зилов-старший умер от тифа в Тамбовской губернии. Вряд ли его сын не знал о случившемся.
Девочка вне времени и пространства
Лев Зилов. 1930-е
В 1934 году Зилову отказали в приеме в Союз советских писателей, несмотря на поддержку Новикова-Прибоя, Серафимовича и других крупных авторов. Лев Николаевич лишился материальной поддержки и не мог публиковаться. «...я как бы вне закона, — писал Зилов другу, писателю Владимиру Лидину в 1934 году. — Даже бумаги достать негде». 29 января 1935 года известные в то время писатели Николай Ляшко, Петр Замойский, Артем Веселый (последнего расстреляют в 1938 году) и другие обратились в правительство с просьбой: «Мы, писатели, считаем, что, помятый жизнью, растерявший на тридцатилетнем пути свои силы Лев Николаевич Зилов имеет все основания... на персональную помощь правительства, чтобы остаток своих сил и высоких способностей с максимальной продуктивностью отдать своему читателю...» Однако это не помогло. В конце 1935 года Зилов, на тот момент автор более 70 книг, писал Лидину: «Работаю в „Правде“ правщиком. Выговорил не более пяти часов. И то хлеб».
В 1934 году Лев Николаевич написал две книги о Толстом — «Толстой и его посетители» и «Новеллы о Толстом». Обе понравились критикам, но на решение о включении Зилова в Союз писателей это не повлияло. Его последняя книга — «Возвращенный Пушкин», где рассказывается о жизни поэта в 1826–1827 годах. Она вышла в 1938 году, уже после смерти автора.
Детскую библиографию Льва Николаевича завершает книга «Оленькина зима», вышедшая в 1937 году. Это сборник рассказов из жизни маленькой девочки, которая играет с ребятами в снежки, выхаживает замерзшего воробья, знакомится с настоящим ежиком, катается на коньках, лепит снеговиков и наряжает елку. Писатель возвращается к тому, с чего когда-то начинал в детских журналах: с любовью описывает природу и животных, подмечает бытовые мелочи вроде тесемки на кукольном платье или солнечных зайчиков на стене. Однако теперь обходится без метафор и сентиментальностей. Получилась простая и добрая книжка в духе Бориса Житкова. Из рассказа «Воробей улетел»:
«Распахнула мама окно, потянуло в комнату свежим воздухом. Чирикают на деревьях вольные воробьи. Заволновался Оленькин воробей. Стал крылышками махать, в стекло клювом стучать. Сорвался прямо на подоконник, маме под руки.
— Что, дурачок, — говорит мама, — учуял волю? Ну-ну, посиди, оглядись. Дай, Оленька, хлеба кусок. Я ему покрошу, приважу.
Оленька туда, сюда. Нет нигде хлеба. А воробей ждать не стал. Порх — и на край рамы сел. Почистил клюв, повернулся в одну сторону, в другую и порх дальше, на ближнюю ветку.
— Чивик, чивик... Прощай, мол, Оленька. Раскланялся и до свиданья».
Интересно сравнить «Воробья» с написанным двадцатью годами ранее рассказом «Пиппа и Нэлля» («Светлячок», № 6, 1914). Ситуация аналогичная: маленькая Нэлля подбирает выпавшего из гнезда птенца красношейки, выхаживает его, а потом со слезами отпускает на волю. Оба текста рассчитаны примерно на один и тот же возраст:
«Медленно принялась она развязывать уголки платка. Вот выглянула головка Пиппы с удивленными глазками. Она оправилась, чирикнула, повертелась на колене Нелли, потом вспорхнула ей на плечо и, наклонив свою маленькую головку, защебетала ей в ухо. Но вдруг оборвала свое чириканье, — расправила крылышки и, вытянув кверху клювик, взвилась высоко-высоко и залилась-залилась громкой песенкой.
Нелля упала лицом в траву и зарыдала».
В журнале «Детская литература» (№ 17, 1937) писательница Мария Белахова критиковала «Оленькину зиму» за «приторную обывательщину», которая не бросалась в глаза только благодаря «познавательному материалу». Обычная маленькая девочка, которая любовалась блестящими калошами и радовалась новой кукле, не годилась на роль главной героини детской книжки. «Оленька из книги Зилова — это девочка „вообще“, вне времени и пространства, — продолжает Белахова. — Во всех ее играх и поступках вы не найдете ни одной черточки, присущей советскому ребенку. В книге нет ни образов, ни событий нашего времени».
«Оленькина зима» (1937). Илл. Анна Давыдова
Но этой рецензии Зилов уже не увидел. Он умер в январе 1937 года от воспаления легких. В последние годы он окончательно оставил надежду стать профессиональным писателем, не поддерживал связей с другими литераторами и все глубже погружался в тяжелое уныние. Из стихотворения 1935 года:
Жизнь кончена. Все в прошлом, все вдали.
Что новый день, то новая усталость,
И знаю я, что краю нет земли,
Что ничего от жизни не осталось.
Ранняя смерть стала для него спасением. Зилов не дожил до своего ареста. Надежда Львовна писала в своих воспоминаниях:
«Потом я, вспоминая эту преждевременную смерть... думала что Бог, послав ему смерть в это время, избавил его от горших страданий. Семьдесят процентов членов Союза писателей было осуждено. Вряд ли бы он избежал этой участи. Борис Пильняк, обвиненный в шпионаже в пользу Японии и расстрелянный, был его близким другом. В записной книжке Пильняка значился адрес Зилова. Этого было достаточно».
Одним из последних стихотворений Зилова стало напутствие младшей дочери Ирине (Ляле). Простое, наивное, далекое от идеала, но очень доброе:
Человек обязан быть счастливым.
Быть несчастным, что за интерес?
И накладисто и хлопотливо:
Сколько надо средств, лекарств, чудес!
<...>
Счастье — это люди, звери, птицы,
Каждый миг, отпущенный судьбой!
Только бы успеть вглядеться в лица,
Проходящие перед тобой.
Не успеешь вдоволь наглядеться,
Надышаться и наслушаться, как вновь
В смерть-рожденье дверь раскрыть готова
Направляющая все любовь.