Джон Берджер. Зачем смотреть на животных?
Перевод Александра Писарева
Английский писатель Джон Берджер, прославившийся после выхода на BBC четырехсерийного фильма «Искусство видеть», известен русскому читателю в основном как критик-марксист. Его главное художественное произведение — роман «G», за который он получил Букеровскую премию — вышел на русском в прошлом году, но остался почти незамеченным. «Носорог» снова обращается к Берджеру-теоретику; в его рассуждениях о возникновении и развитии зоопарков в европейском обществе легко угадывается автор «Искусства видеть». Эссе «Зачем смотреть на животных?» рисует масштабную картину шествия животных через человеческую историю: от посланников богов и товарищей одинокого человеческого рода до равнодушных существ в клетках зоопарков. Лейтмотив эссе — возможность встречи взглядов животного и человека, благодаря которой последний способен осознать себя. Между ними не было взаимопонимания, они оставались друг для друга тайной и источником удивления. Их жизни шли параллельно, образуя асимметричный союз. Берджер прослеживает траекторию их движения на протяжении всей истории, вплоть до радикального расхождения, причем основное внимание уделяется животному, а происходящее с человеком остается за кадром. Поэтому, возможно, в конечном счете это эссе о человеке, остающемся на берегу. (Александр Писарев)
Екатерина Соколова. Палево твоего солнышка
Екатерина Соколова родилась в Сыктывкаре, давно живет в Москве, выпустила три книги, получила премию «Дебют», а в этом году номинирована на премию Андрея Белого. За почти десятилетие активного существования в поэзии Соколова прошла необычный путь. Типичный для поколения взгляд в детство ее ранних стихов превратился в другой взгляд назад, в родной Сыктывкар — к другому языку. Но вместо того, чтобы стать представителем Коми в русской поэзии, что было бы довольно предсказуемым жестом, Соколова совершенствовала само умение говорить за других. Пронзительная лирическая речь в ее новых стихах не цепляется за субъекта, ветер несет ее по большой стране, прибивая к тому или иному созданию, человеку, животному, месту. Они будто бы одушевляются на одну секунду, на длину одного стихотворения — получают возможность обратиться, высказаться, — чтобы затем ветер этой речи понес их реплику к следующему нуждающемуся.
Николай Байтов. Три рассказа
Рассказы Николая Байтова, живущего в Москве поэта, прозаика, перформансиста, автора пятнадцати книг, внешне выглядят вполне традиционно, они написаны ясным, простым языком, описывают некоторые ситуации. Однако в глубине их всегда находится сомнение в надежности видимого мира, в способности любого языка передать опыт. Его тексты пронизывают тайные траектории мысли-судьбы — логики, недоступной простому описанию, но высчитываемой определенными научно-поэтическими средствами. Узлами, завязывающими эти парадоксы, могут оказаться самые разные вещи. Здесь это животные: котенок, попугаи и — в главном из трех рассказов — ряд существ, появлявшихся в месте под названием «Лисий брод». В этом удивительном тексте отсутствующие места животных становятся своего рода флажками, маркерами, очерчивающими сложную пространственно-временную фигуру, — как называет это Байтов, «событийную геометрию».
Джон Эшбери. Из книги «Апрельские галеоны»
Перевод Александра Уланова под редакцией Ивана Соколова
Джон Эшбери — живой классик американской поэзии, едва ли не самый титулованный современный поэт. В России он известен лишь по немногочисленным публикациям (в 1994 году вышла книга стихов в переводах поэта Аркадия Драгомощенко, затем — несколько подборок в журналах и антологиях), так что появление девяти стихотворений из книги «Апрельские галеоны» (1987) в переводах Александра Уланова — пусть и небольшое, но событие. Восходящую к Уитмену американскую традицию свободного стиха Эшбери скрещивает с европейской интеллектуальностью, семантическими сдвигами Рембо и французских сюрреалистов. Сложность этих текстов связана и с обостренным вниманием поэта к неклассическому искусству, музыке и особенно живописи: поэт утверждал даже, что стремится «пользоваться словами так, как художник-абстракционист пользуется красками». Эшбери работает словно бы на пределе возможностей модернистского письма (этим он близок уже упоминавшемуся Драгомощенко), показывая, однако, не исчерпанность или «усталость», а богатство смыслов и возможности дальнейшего движения. Путеводной нитью по синтаксическим спиралям и прихотливым образным сплетениям Эшбери может служить особенно важная для поэта чувственность и возникающая за счет этого открытость, доверие к читателю и чтению.
Франц Кафка. Разыскания одной собаки
Перевод Анны Глазовой под редакцией Ивана Болдырева
Возможно, одна из важнейших публикаций этого номера. Рассказчиком выступает животное, которое, как пишет автор нового перевода Анна Глазова, у Кафки оказывается скорее человеком, нежели животным, «но и тем более обнажаются та смертная сущность и экзистенциальная неопределенность, которую люди разделяют с животными». Подробно об этом рассказе Глазова размышляет в эссе «Куда зовет искусство?», опубликованном на сайте post (non) fiction.
Ника Скандиака. Без названия
«Природа — лучший формализм» — с этой цитаты из опубликованной в «Носороге» поэмы можно начать разговор о Нике Скандиаке. Она один из немногих работающих сейчас авторов, у которых радикальное новаторство формы выглядит не упражнением, но глубокой необходимостью. О Скандиаке не так много известно: родилась в Москве, живет в Америке, в 2007 году вышла единственная пока что книга. Ее стихи — своего рода коллажные симфонии из фрагментов, оборванных речей, с ритмом, сбивающим себя даже на пространстве одной строчки, но связанных странной логикой созвучия. Эта сеть вяжется предельным доверием к поэтической речи, к логике звука как дрожания смысла. В стихах Скандиаки есть важное противоречие. С одной стороны, эти речи всегда крайне личные, интимные обращения. С другой — язык ее поэзии не вполне уже человеческий. Ласточки, волки, совы так же сопричастны ему, как упоминаемые в стихах Беккет и Гронас, библейские Давид и Иосиф. Отсюда и осколочность этих текстов: прямота уничтожила бы многоголосие.
Андрей Левкин. Гентский барашек как дорога Варшава — Вильнюс
Как и рассказы Николая Байтова, тексты Андрея Левкина уходят от конвенциональной повествовательности, но другим путем. Для Левкина важен жанровый эксперимент, у него нет историй с персонажами, но есть внимание к детали и к тому, как работает само мышление. Это позволяет увидеть не только окружающую нас неприрученную повседневность, но и то, каким образом мы о ней (и не только) думаем. «Гентский барашек…» — что-то вроде путевого очерка, в котором перемещения повествователя по Европе уподобляются прихотливым движениям его несколько эксцентричной мысли. Сегменты человеческого мозга, отвечающие за различные сферы (счет, остроумие, любовь и т.п.), он отождествляет с периодами жизни, а их в свою очередь — с животными в клетках зоопарка. Сквозь эти накладывающиеся друг на друга шифровальные трафареты человек «читает» самого себя, как вглядываются в звездное небо, чтобы отыскать знакомые созвездия. Вглядываться и «вчитываться» в свои недопроявленные свойства человеку нужно, чтобы не оказаться под их властью и чтобы животные могли выйти из клеток на свободу.
Мильтос Сахтурис. Плакал черный петух
Перевод Вигена Аракеляна
Мильтоса Сахтуриса (1919—2005) относят к числу важнейших авторов новогреческой поэзии (отечественному читателю известной преимущественно благодаря книжной серии «Греческая библиотека» издательства «ОГИ», выпустившего в 2003 году единственный на сегодняшний день сборник поэта на русском языке). В этой подборке представлены стихи разных периодов — от сборника «Спектры, или Радость на другой дороге» (1958) до книги «Часы повернули вспять» (1998). Как и в случае Эшбери, определяющим для Сахтуриса было влияние сюрреализма. Однако своим стоическим аскетизмом, приглушенной, «сдавленной» образностью его стихи напоминают не столько о раскрепощенном бессознательном сюрреалистов, сколько о том, насколько чувствителен язык поэзии к изменившейся после двух мировых войн картине мира и представлении о месте человека в таком мире. Едва ли не каждое стихотворение Сахтуриса содержит скрытое или явное напоминание о катастрофе и опыте боли, пусть и сублимированной в парадоксальных фигурах и картинах: плачущий черный петух, выпотрошенный автомобиль, взвывающий лист, упавший с дерева, или мертвые люди, «пьющие ледяное свое молоко» (трудно не вспомнить «черное молоко рассвета» из «Фуги смерти» Целана). Эти образы нередко нагружены мифологической символикой, но при этом, в отличие от других модернистов (и тем более постмодернистов), Сахтурис не эксплуатирует мифологические схемы или сюжеты, а находит способ «рассказывать миф изнутри».
Иван Овчинников. Перестал и смеется
Предисловие Игоря Гулина
Поэт Иван Овчинников умер в феврале этого года. Он был заметной фигурой в родном Новосибирске, однако оставался почти неизвестен за его пределами. Невидимость Овчинникова по-своему объяснима. Новизна его поэзии, не менее удивительная, чем у других ключевых авторов поколения 60-х — Айги, Некрасова, Еремина, — лукаво прикрыта традиционалистской маской, игривым народничеством, юродской простотой. За этим фасадом таится работа по переплавке поэтического языка. Новизна эта не вполне авангардистской природы, вместо слома знакомых форм, жара костра, здесь — легкое тепло, внимание к простому, знакомому. Вот стихотворение, в котором можно увидеть овчинниковский манифест: «Кто любит свет. / Кто, неужели тьму? / Темнеет?.. — Нет, еще светло… / Тьму любят, если уж ко сну. / А свет… Ну, свет и свет. / Но свет в огромном мире тьмы. / А вдруг, наоборот — / что беспределен свет. / А тьма, лишь — вот».
Мишель Серр. Паразит
Перевод Анны Лобановой
Француза Мишеля Серра, представителя философии науки, сильно повлиявшего, например, на Бруно Латура, сложно назвать академическим философом. Его тексты поэтичны и труднопереводимы, для них очень важны метафоры — в частности, метафоры животных в «Паразите». «Носорог» опубликовал первую главу этой работы. В ней предпринимается попытка понять логику обмена, действующую между объектом и субъектом, между двумя субъектами, между акторами гетерогенных сетей — в языке, в экономике, в политике, в обществе. Везде и повсюду это простое отношение — произведение и подражание, разрыв в коммуникации, прерванный ужин, несостоявшееся событие. Сперва кажется, что рассуждения Серра не имеют никакого отношения к методологии науки: слишком много примеров, слишком много инструментов и извлеченных из разных эпох и контекстов метафор, но все они в итоге иллюстрируют одну простую мысль, одну простую схему — функционирование любой системы сопряжено с существованием паразита, третьего участника, который нарушает связи и вместе с тем создает новые, меняет конфигурацию самой системы и создает новый порядок. Серр вольно обращается с текстом, меняет тему, едва подобравшись к заключению, использует новый пример, прием, игру слов, иносказание, ибо о паразите можно говорить только иносказательно. (Анна Лобанова)
Павел Пепперштейн. Странствие по таборам и монастырям
Продолжение нового романа Павла Пепперштейна, первые главы которого опубликованы в предыдущем «Носороге». «Странствие…» пока существует только в формате журнальной публикации и будет печататься в следующих номерах. Последний на данный момент роман Пепперштейна — второй том «Мифогенной любви каст» (2002), сделавший Пепперштейна-художника одним из важнейших писателей девяностых, после чего он опубликовал несколько сборников рассказов и повесть «Пражская ночь». Так что его новый роман в каком-то смысле событие. «Странствие…» — это и детектив, и роман скитаний (главные герои перемещаются из одного «закрытого» пространства в другое; местом основной сюжетной линии первых глав служит стилизованная под тридцатые годы съемочная площадка — особый закрытый мир, имевший «прототипом» реальную киноплощадку, где снимался нашумевший, но так пока и не вышедший на экраны фильм), и даже в каком-то смысле роман воспитания. Дальше — больше, в опубликованных на сегодняшний день одиннадцати главах пока что даже не выведены все персонажи и сюжетные линии.