Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
О Марке Гринберге, скончавшемся 14 июля 2023 года, уже написали много хороших слов, назвали авторов, которых он переводил, а по сути, открыл русскому читателю: французов Ива Бонфуа и Луи-Рене Дефоре, итальянца Роберто Муссапи. Марк переводил и других замечательных авторов: Филиппа Жакоте, Пауля Целана, Жана Старобинского, но их переводили и другие, а вот русские Бонфуа, Дефоре и Муссапи — это Бонфуа, Дефоре и Муссапи Марка Гринберга, и, когда после смерти Бонфуа некоторые авторы некрологических статей рассуждали о нем и его цитировали, ни разу не упомянув Марка, это было обидно и несправедливо (обидно мне; я ему об этом говорила; он по скромности своей только пожимал плечами).
Но я хочу рассказать не о том, что Марк переводил, а о том, как он переводил. Нашей дружбе с Марком этим летом как раз исполнилось пятьдесят лет. Когда еще ничего не предвещало того, что случилось, собирались отметить «юбилей». Вышло иначе. Не все эти пятьдесят лет, но последние лет пятнадцать я была немножко в курсе того, как тщательно и дотошно Марк работал над переводами.
Вот совсем недавний пример — скоро в издательстве «V—A—C» выйдет в переводе Марка книга историка искусства Даниэля Арраса. Это радиолекции, которые Аррас читал незадолго до смерти, а потом его коллега их расшифровала и издала. Казалось бы, вот французский текст — бери да переводи. Но Марк не просто переводил, он вдумывался. И оказалось, что во многих местах расшифровщица — француженка! коллега автора! — написала сущую ерунду. У нее, например, вышло, что одно из «Благовещений», которое приписывают Фра Анжелико, видел «его друг Макиавелли». Между тем Макиавелли родился через полтора десятка лет после смерти Фра Анжелико и другом ему не мог быть хотя бы по этой уважительной причине. Но расшифровщицу это ничуть не смутило. А Марка — смутило. И поскольку эти лекции Арраса доступны в ютубе, он стал слушать, чтобы понять, что там было сказано на самом деле. И — не с первого раза — угадал, что вместо «его друг» (son ami) Аррас произносит Zanobi, с французским ударением на последнем слоге. И что имелся в виду, конечно же, не великий политический мыслитель Макиавелли, а его малоизвестный однофамилец-художник — Zanobi Machiavelli (которого нужно было сначала расслышать, а потом еще разыскать в какой-нибудь энциклопедии для подтверждения). И таких случаев Марк обнаружил никак не меньше десятка (а может, и больше). Так что русская книга будет точно лучше французской. Я умоляла Марка собрать все эти примеры и написать статью — не для посрамления расшифровщицы, но для того, чтобы публика увидела, что такое настоящая работа с текстом. Но не таков был Марк. Красоваться и гарцевать, тем более за счет другого человека, — этого он себе никогда не позволял. А выпячивать хоть каким-то образом свою роль — тем более.
До Арраса он перевел для того же издательства чудовищно сложную книгу историка искусства и философа француженки Мари-Жозе Мондзен «Образ, икона, экономия: византийские истоки современного воображаемого». А Мондзен принадлежит к тому разряду современных французских ученых-гуманитариев, которые то ли не могут изложить свои мысли просто, то ли этого не хотят. Поэтому, помимо того, что и материи в книге разбираются довольно замысловатые, она написана головокружительно трудным, а местами даже темным языком. Говорю со знанием дела, потому что несколько раз Марк присылал мне трудные места — посоветоваться. И когда я пыталась подсказать какие-то варианты, непременно выяснялось, что он сам их все до одного уже придумал, рассмотрел и по тем или иным причинам нашел неудовлетворительными. Казалось бы, автор книги жива, можно ей написать и задать несколько вопросов. Но Марк этого так и не сделал: и не из гордыни (как, мол, я буду признаваться, что чего-то не понял), а исключительно из деликатности: зачем тревожить французскую ученую даму?
Эти деликатность и скромность оставались при нем до самых последних дней, до тех пор, пока он еще был в сознании. А когда еще был здоров и ему предлагали какую-нибудь переводческую работу, о чем он думал прежде всего? Во-первых, не возьму сам, а отдам другу, потому что ему деньги нужнее. Во-вторых, а смогу ли я? А вдруг не смогу сделать как следует? Не успею? Все это он взвешивал так же тщательно, как потом подбирал слова для перевода.
Когда человек уходит, начинаешь сокрушенно вспоминать все то хорошее, чего не успел ему сказать. Но одно я ему, к счастью, сказать успела и даже повторяла много раз: что его перевод, пусть даже не идеальный (с его придирчивой точки зрения), будет все равно на голову лучше тысячи многих других, считающихся прекрасными. Он, правда, отмахивался и не верил.
А каким Марк был замечательным редактором! Могу судить по собственному опыту. Он не один раз редактировал мои рецензии в ту пору, когда служил в журнале «Отечественные записки». Сознаюсь: видя правку, я нередко сначала вставала на дыбы. Ну зачем править шило на мыло? Но потом оказывалось (и Марк это разъяснял в комментарии), что шило не подходит по целому ряду совершенно неопровержимых причин, и я уже осознанно и благодарно заменяла его на мыло.
Марк обладал отменным чувством юмора, он блистательно выбирал из старых и новых текстов, и даже просто из объявлений в метро, яркие (иногда яркие своей абсурдностью) цитаты. Но сейчас почему-то лезет в голову только очень старый и очень давно услышанный от него анекдот про еврейскую маму, которая подарила сыну два галстука, и вот он приходит к ней в одном, а она, скорбно поджав губы, спрашивает: «Второй не понравился?».
Не в галстуках дело, а в том, что второго такого, как Марк, точно не будет.