Умер Геннадий Федорович Комаров — друг и благодетель многих авторов. Применительно ко мне дело было так. Зимой 1994 года позвонил незнакомый мужчина, назвался, представился издателем петербургского «Пушкинского фонда» и спросил, нет ли у меня рукописи готовой книги стихов ему на ознакомление. Разумеется, она была, и я вручил ее Комарову уже час спустя (он, оказалось, ночевал в пустующей мастерской напротив нашего дома). Потом Гек (так звали его друзья-приятели, к которым я имел честь и удовольствие принадлежать) издавал меня неоднократно — и стихи, и прозу, и ему моя пожизненная признательность обеспечена, причем не только по издательской части.
Он был человек без страха и упрека. В своем поведении, насколько я успел заметить, он нередко руководствовался возвышенными предрассудками. Наблюдая, как Комаров еле-еле сводит концы с концами, практичные люди советовали ему издавать для денег поваренные книги, определители грибов, лечебных растений и т. п., а стихи — как бы в придачу, в порядке хобби. Но Гек кривился и говорил, что тогда у него и со стихами дело застопорится.
А книготорговцем он был и вовсе странным. Я, помнится, злился, что цены, которые он запрашивает за книги, компрометируют авторов: не могут хорошие стихи или проза стоить сущие гроши, и из одного самолюбия (авторы Комарова получали гонорар экземплярами, а не долей от общей выручки) чуть ли не вдвое повышал цену своих книг в лавке «19 октября». Его страстью было именно издавать — выпускать в свет то, что ему нравилось, а извлечение выгоды тяготило и коробило его, казалось не барским делом. Но именно отсутствие коммерческого интереса развязывало Геку руки, и он мог позволить себе широкие поступки, не просчитывая материальных последствий. Когда предложение нравилось ему, он был безотказен и скор. Я передал Комарову просьбу Семена Липкина напечатать любимый труд его жизни — стихотворное переложение Гильгамеша, и Гек с охотой и в кратчайшие сроки выполнил просьбу старика.
Из года в год трудясь себе в убыток, Геннадий Федорович Комаров с неизбежностью жил в долгах как в шелках.
Вообще, казалось, жизнь берет Гека на излом, он будто притягивал несчастья. Мне о них в подробностях неизвестно, потому что он никогда не жаловался, но скупые факты в комментариях не нуждаются. Он потерял двух взрослых любимых сыновей: один был убит в 90-х за гонорар в несколько сот долларов, другой умер в 2015-м от мучительной и затяжной неизлечимой болезни.
И бок о бок — без преувеличения — с мученичеством в его облике уживались чудачества, самые забавные и трогательные. После изрядного количества спиртного Гек впадал в умиление и донкихотство и, поминутно прерывая и без того бессвязный застольный разговор, обещал присутствующим в случае чего защиту и покровительство.
«Издатель», «издательство», «Пушкинский фонд» — звучит красиво и основательно! Но чуть ли не за всем производственным циклом стоял один-единственный человек, из озорства печатавший в выходных данных имена мнимых сотрудников — своих малых детей и внуков. И пока Комаров не приспособился отправлять часть тиража в Москву на машине, развозившей изданные в Петербурге книги по магазинам, он регулярно приезжал в столицу поездом и таскал, точно книгоноша, свой товар по лавкам в огромном рюкзаке и в двух — по числу рук — неподъемных баулах. (Вот где пригодились юношеские успехи в метании копья!) И все это без культуртрегерской позы, а покряхтывая да посмеиваясь и так убедительно скромничая, что лишь сейчас вдруг стало яснее ясного, что этот самый Гек Комаров — Деятель Культуры с заглавной буквы, и бюст на улице Моховой возле редакции журнала «Звезда», где он был своим человеком, пришелся бы очень кстати!
Комарова отличало редкое великодушие. При мне его раз-другой очень некрасиво подводили люди, дарование которых он чтил. Гек на мгновение заливался краской и возвращался к прерванному разговору, как ни в чем не бывало.
Один раз сильно подвел Гека и я. Зная его редакторский перфекционизм, я по диагонали просмотрел верстку книги уже покойного к тому времени Льва Лосева и лишь по выходе «Говорящего попугая» обнаружил серьезную композиционную отсебятину. Мы спешно изъяли бракованные экземпляры из магазинов, и Комаров обновил весь тираж уже в исправленном виде. От моего участия в тратах он отказался наотрез, хотя допустили промах мы оба.
Комаров был герой в самом мальчишеском смысле слова. Скажем, когда он в метель несся на автомобиле в Нью-Йорк на похороны Иосифа Бродского, машина перевернулась. Спустя какое-то время Гек пришел в себя в провинциальной лечебнице и как был — в синяках и пластыре — сел за руль и продолжил путь.
Мы виделись время от времени в Москве и Петербурге, раза два-три в год он звонил, мы болтали о том о сем, зубоскалили. Внезапно он исчез. Я передавал ему приветы через общих знакомых, не очень настойчиво, но искал связи с ним. Наконец его близкий друг откликнулся на мою просьбу и прислал мне то ли телефон Комарова, то ли адрес его электронной почты. Но, получив чего хотел, я заколебался: если человек так упорно уклоняется от общения, зачем его преследовать? И отложил разговор до лучших времен...
Мы приятельствовали, получается, без малого тридцать лет. Он вообще очень по-приятельски относился к своим авторам. В начале знакомства Гек подарил мне книжку собственных стихов «Евклидова клеть», о которой по прочтении я тепло отозвался, совершенно не кривя душой.
И с тех пор он ни разу — буквально ни разу — не говорил о себе как о поэте, притом что, оказывается, продолжал писать. С подобной авторской сдержанностью, переходящей в смирение, я никогда не встречался до знакомства с Комаровым и вряд ли когда еще встречусь.
Тем сильней подействовало на меня стихотворение Гека, опубликованное в ноябрьской «Звезде» 2019 года, но попавшееся мне на глаза лишь сейчас:
* * *
Смерть для забвения — его заветный брюлик.
А смерд его подарит или Рюрик —
Ему до фонаря.
Не глядя примет, но — благодаря.
Бессмертного забвенья не уйдет
Ни Цезарь, ни Герасим.
Настанет наш черед,
И мы его украсим.
Какое-то по-вяземски предельное стихотворение.
Большая беда и невосполнимая утрата.
Спасибо за все, дорогой Гек!