Начало семидесятых годов. Я, маленький мальчик, играю в самосвал на полу в большой комнате нашей квартиры. На стареньком красном проигрывателе «Ленинград» крутится большая черная пластинка «Райкин». Она страшно смешная, все реплики я знаю наизусть. Вот сейчас пластинка скажет: «Вторая моя жена была очень умная. Бывало, спросит: „Кто это написал — «Буря мглою небо кроет…»”? И сама отвечает: „Правильно, Евтушенко”». Тут раздавался громкий, записанный на пластинку смех зрителей.
Кто такой Евтушенко? Этого вопроса я себе не задавал никогда, потому что всегда знал: Евтушенко (в раннем детстве произносилось «Петушенко») — поэт, он вихрастый, высокий, сидит за пишущей машинкой, сигарета в зубах, сочиняет стихи.
Первое ощущение, когда узнал о его смерти: как давно и как прочно он укоренился в жизни каждого из нас и с какими важными именами для истории русской культуры второй половины ХХ века, да и просто мировой послевоенной истории, он неразрывно связан. Вот уж точно — не объедешь, не забудешь… Его ругал и его любил Хрущев. Над ним иронизировала Анна Андреевна Ахматова (Сергей Довлатов: «Молодого Евтушенко представили Ахматовой. Евтушенко был в модном свитере и заграничном пиджаке. В нагрудном кармане поблескивала авторучка. Ахматова спросила: — А где ваша зубная щетка?»). Его просил сделать запись в свой знаменитый альбом Корней Чуковский (Евтушенко записал: «Литературы мудрые сверхсрочники, // Седые полуночники земли, // Страницы вашей книги как подстрочники, // Где вы еще не все перевели»). Он был первым мужем Беллы Ахмадулиной. Ему посвящали песни Александр Галич и Булат Окуджава. Пьер Паоло Пазолини собирался снимать его в роли Христа, а Эльдар Рязанов — в роли Сирано де Бержерака… Все они умерли, превратились в легенду, в миф, а Евтушенко жил и продолжал откликаться стихами едва ли не на каждый громкий газетный повод, и, казалось, это будет продолжаться вечно. Увы, только казалось. И как все-таки жалко, что он, так много значения придававший знакомству и дружбе с великими, не написал подробных воспоминаний о своих встречах с ними. А ведь по заслугам пользовался репутацией человека, умевшего и любившего оказываться в нужном месте в нужный час.
Евгений Александрович Евтушенко, конечно же, не был абсолютным чемпионом вкуса: кто из нас не поеживался, глядя на его сногсшибательные костюмы с искрой, читая его прозу, пытаясь досмотреть до конца снятые им фильмы? Но он по-настоящему, истово любил русскую литературу и очень много сделал и для живых, и для мертвых писателей. Многие ли из тех, кто достиг такой степени известности, могли похвастать тем же? Составленная Евтушенко с помощью Евгения Витковского антология «Строфы века» познакомила сначала подписчиков журнала «Огонек», а потом и читателей книжного варианта со многими и многими отечественными поэтами ХХ века, чьи имена, казалось бы, навсегда канули в Лету.
Я еще ничего не сказал о главном — о стихах Евтушенко, а ведь это именно он вместе со своими товарищами в послесталинскую эпоху вернул в поэтический обиход такие важные и простые слова, как «женщина» и «любовь». После нескольких страшных лет пребывания в состоянии клинической смерти русская литература заново училась говорить, и Евтушенко тогда был среди первых учеников. Особо следует упомянуть те его стихотворения, которые в России стали больше, чем просто поэтическими текстами (перефразируя самогó Евтушенко) и справедливо воспринимались как почти материальное оружие интеллигенции в борьбе с косностью и злом. Это «Бабий Яр», «Наследники Сталина» и «Танки идут по Праге».
У всех нас, даже у тех, кто совсем не любит стихи, хранится в памяти изрядный запас строк и строф Евтушенко, песенных, но не только. «Хотят ли русские войны?», «Со мною вот что происходит, ко мне мой старый друг не ходит», «Мои нервы натянуты, как провода, между городом „нет” и городом „да”», «Ты — Евгений, я — Евгений, ты не гений, я не гений», «Постель была расстелена, и ты была растеряна»… Список цитат можно продолжать долго, почти до бесконечности. Чего уж там, если даже Иосиф Бродский, к Евтушенко относившийся более чем прохладно (про «колхозы» ведь все помнят), в разговоре с Соломоном Волковым признавался, что знает на память «двести-триста» его строк.
Про многие стихотворения Евтушенко мне сейчас трудно понять, хорошие они или плохие, но вот что куски из них засели в мое сознание навсегда, стали неотъемлемой частью меня, — это я знаю точно. А по крайней мере две строки Евтушенко мне и сейчас кажутся поэзией очень высокой пробы, я их со своего раннего детства помню, я ими девушек очаровывал, я их мысленно твердил, переминаясь в карауле, на посту в армии, в тридцатиградусный мороз:
Идут белые снеги,
Как по нитке скользя…
Тут и сбой ударения в глаголе, и странное существительное «снеги», и сравнение снежинок с бусинками, скользящими по нити, — все это меня до сих пор не просто волнует, а трогает почти до слез, и я гляжу за окно, а там как раз и лежит белый снег, задержавшийся на московских улицах до начала апреля. Не в память ли о воспевшем его поэте?
Прощайте и простите, Евгений Александрович! Без Вас жить будет гораздо скучнее.