Alexander Maxwell. Choosing Slovakia: Slavic Hungary, the Czechoslovak Language and Accidental Nationalism. London, I. B.Tauris, 2017
Не все об этом знают, но история — это такая же бурно развивающаяся наука, как химия, физика или медицина. И в истории тоже возможны великие открытия, которые заставляют пересмотреть все предыдущие достижения. Причем не материальные открытия — типа секретного документа из архивов, а концептуальные — новые подходы к интерпретации известных событий. И такие открытия в исторической науке ничуть не менее значимы, чем пенициллин или теория относительности.
Скажем, труды Авиценны были великим достижением для своего времени, но сегодня лечить по ним людей явно не стоит. То же самое с историей. После того как 30–40 лет назад были написаны работы Вебера, Андерсона, Хобсбаума по истории национализма, многие другие исторические исследования превратились в Авиценну.
Сегодня, с точки зрения исторической науки, спорить о национальной принадлежности Киевской Руси — это то же самое, что спорить, стоит Земля на трех китах или на трех слонах. А сообщить, что в 1654 году Украина воссоединилась с Россией — это как уверять, что казаки Хмельницкого расстреливали шляхту из пулеметов. Потому что такого просто не может быть: в 1654 году еще не придумали ни пулеметов, ни Россию, ни Украину.
От этих пулеметов в 1654 году и пытается избавиться Александр Максвелл в своей книге «Выбирая Словакию. Славянская Венгрия, чехословацкий язык и случайный национализм». В отличие от многих других «Историй Словакии», книга Максвелла — это не сборник патриотических мифов о тысячелетней борьбе героического словацкого народа за независимость, а очень приземленный рассказ о том, как несколько миллионов человек, живущих в Карпатах, постепенно пришли к мысли, что они — словаки. Точнее, кто сам пришел, а кого и за руку привели.
Пускай Словакия и не самая важная страна для судеб мира, но зато механизмы ее формирования чрезвычайно наглядны и могут очень много рассказать о том, как вообще формируются нации.
Главный миф, с которым борется Максвелл, — это националистический детерминизм. Абсурдное, но тем не менее очень популярное представление о том, что начиная с VII века и до самого 1993 года заселившие Карпаты славянские племена только и думали о том, как бы им создать независимое словацкое государство. Нет, они об этом не думали ни в седьмом веке, ни в семнадцатом. Максвелл начинает свое исследование где-то с середины первой половины XIX века — только тогда идеи национализма начинают проникать в северные окраины Венгерского королевства, входящего в империю Габсбургов.
Правда, ни словацкой нации, ни стремления к независимости не появляется даже тогда, потому что носителей националистической идеологии поначалу набирается всего несколько десятков человек, и даже в таком узком кругу они не могут договориться, как именно должен выглядеть их национальный проект. До самой Первой мировой войны (и даже еще некоторое время после) друг с другом конкурируют самые разные варианты, причем победившая в итоге идея отдельной словацкой нации появляется одной из последних и долго остается маргинальной.
Из наиболее популярных альтернатив можно назвать, например, идею венгерских славян. То есть Венгерское королевство продолжает существовать себе дальше в своих просторных тысячелетних границах, живущие там славяне становятся политическими венграми, но сохраняют некоторую региональную особость, как какие-нибудь шотландцы в Британии. Проект этот был вполне жизнеспособным, потому что даже писавшие на словацком словацкие просветители в XIX веке оставались ярыми венгерскими патриотами, не мыслили себя в составе других королевств и уж тем более не собирались создавать собственное государство. В наследство от этого проекта осталось то, что у всех народов, когда-то живших на территории Венгерского королевства, в языках до сих пор есть два слова для обозначения венгров: собственно «венгры» (то есть венгры политические) и «мадьяры» (то есть венгры этнические).
Еще были идеи большой общеславянской нации. Или проект северовенгерских славян, который бы объединил всех карпатских славян, в том числе и тех, кто позднее стал русинами и украинцами. Само собой, был проект чехословацкой нации — между мировыми войнами его пытались воплотить даже на государственном уровне. Были проекты, разбивающие нынешних словаков между разными соседними народами: западные могли бы стать моравами, а восточные — поляками.
И это все не взятые с потолка фантазии. Это реальные идеи, которые разделяли и отстаивали целые группы людей. Причем сторонники некоторых из них были куда многочисленнее и влиятельнее, чем победившие в итоге словацкие националисты.
Ведь когда мы из сегодняшнего дня смотрим на историю России, то понимаем, что победа большевиков была совершенно необязательной. Наоборот, если бы не Первая мировая война, то они так бы и остались кучкой маргиналов. То же самое со словацкими националистами: из безвестности их вытащили только бедствия мировой войны и хаотичный распад Австро-Венгрии.
Естественно, придя к власти, словацкие националисты, как и большевики, переписали историю так, чтобы их случайный успех выглядел неизбежным венцом тысячелетней борьбы. Только почему-то в случае с большевиками мы это прекрасно понимаем, а вот со словацкими или любыми другими националистами — уже гораздо хуже.
Курс истории ВКП(б) с главой про 1830-е годы, декабристы и Герцен, которые приближают большевистскую революцию, — тут идеологизированный абсурд очевиден. А вот когда словацкие националисты записывают в свои родоначальники тех, кто вообще не представлял, что словаки — это нация, такие игры с историей считаются легитимными.
Подробнее всего Максвелл описывает взгляды Людовита Штура — учителя и общественного деятеля середины XIX века, которого сейчас считают отцом словацкой нации. Надо сказать, что ребенок у него оказался каким-то гусарским, потому что сам отец про словацкую нацию ничего не знал. Штур считал словацкий язык просто наречием, а людей, проживавших на территории современной Словакии, — племенем, которое в разные годы он относил то к чехословацкой нации, то вообще к общеславянской. Мало того, к идеям панславизма он обратился в более поздние годы, поэтому большой вопрос, какое из этих его мировоззрений следует считать приоритетным.
Почему же тогда его записали в отцы? Потому что он придумал словацкий алфавит, который впоследствии лег в основу (только лег в основу, там еще прилично всего поменяли) современного словацкого языка. Зачем он это сделал? Для того, чтобы венгерские власти разрешили в северной части королевства преподавать не только на венгерском, но и на словацком языке. До Штура алфавиты (несколько конкурирующих) и правила письма были общие с чехами, и из-за этого движение за образование на словацком выглядело чем-то вроде пятой колонны. Могло спровоцировать пересмотр границ внутри Габсбургской империи. Переход на собственный алфавит должен был продемонстрировать лояльность карпатских славян Венгерскому, а не Богемскому королевству.
Людовит Штур спрашивает: «А ты что сделал для словацкого романтизма???»
Фото: obrazky.vychytane.sk/wikimedia.commons
Можно конечно сказать, что деятельность Штура, независимо от его личной мотивации, все равно работала на словацкий национализм. Но, как замечает Максвелл, борьба против дискриминации меньшинств и борьба за национальное самоопределение — это не одно и то же. Просто словацкие националисты задним числом записали в свои Гарибальди тех, кто на самом деле был Мартином Лютером Кингом и не требовал от венгерских властей ничего, кроме права открыть школы на словацком.
Наше восприятие прошлого вообще искажено тем, что историю пишут только те, кто умеет писать. Националистический нарратив Словакии описывает XIX век на основе показаний боровшихся за внедрение словацкого языка в школах. Они действительно чувствовали себя притесняемыми и униженными из-за того, что венгерские власти не дают им это сделать. Но таких людей даже на пике было всего несколько тысяч человек на трехмиллионный регион. Очевидно, что остальных эта проблема волновала куда меньше, но почти никто из них не умел писать, особенно на словацком. Представьте, что для изучения жизни в путинской России вы могли бы пользоваться только колонками Борового.
Сложно сказать, как развивались бы события, если бы венгерские власти слиберальничали и разрешили обучение на словацком. Но они этого не сделали и предпочли попытаться мадьяризировать все славянское население северной части Венгерского королевства. Получилось довольно неплохо: даже в 1930-х годах словацкие националисты — люди, обучавшиеся еще при Габсбургах — в своих выступлениях вставляли венгерские слова, когда не могли вспомнить словацкие.
Почему же идея отдельной словацкой нации в итоге все-таки победила? Благодаря чехам. После Первой мировой войны словацкую систему образования выстроили почти с нуля. Только в 1926 году в Словакии количество выпускников словацких школ превысило количество выпускников венгерских. И это считалось большим успехом — в 1919 году на всю Словакию было всего 13 школ с обучением на словацком.
Такое стремительное расширение стало возможно только благодаря массовому десанту школьных учителей из Чехии после образования Чехословакии. В Словакии своих кадров было в разы меньше, чем приехавших. В результате получилось, что чешские учителя учат безграмотных словацких крестьян на кодифицированном словацком языке, который не знают ни те, ни другие. Правда, чешские учителя осваивали словацкий довольно быстро — уж точно быстрее, чем местные словацкие, получившие образование еще на венгерском.
Тогда власти в Праге хоть и строили единую чехословацкую нацию, но верили, что ради быстрой ликвидации массовой безграмотности в Словакии обучение в школах лучше сделать на словацком. Этим решением они и создали отдельную словацкую нацию. Сотни тысяч людей научились писать именно на словацком языке. Это, возможно, немного облегчило процесс обучения, но зато закрыло для них возможность работать в гораздо более развитой Чехии. А дальше их естественной ответной реакцией стала борьба за то, чтобы хотя бы у них в Словакии престижные рабочие места не доставались приезжающим чехам.
Такая цель до сих пор близка и понятна миллионам людей по всей Европе. Люди, умеющие писать на словацком, в итоге смогли зарезервировать себе отдельное государство без лишних конкурентов. Но, как подчеркивает в конце своей книги Максвелл, ни авторы словацкого алфавита, ни словацкие лоббисты создания Чехословакии и в мыслях не имели создания независимой Словакии. Просто их усилия так причудливо наложились друг на друга и на внешние обстоятельства, что независимая Словакия все-таки возникла, почти случайно.