1. В возрасте 96 лет скончалась Фридерика Майрёкер, прославленная австрийская поэтесса. The New York Times пишет о формальной новизне и «глубоко личной» природе ее стихов и прозы (поэзию Майрёкер сравнивала с акварелью, прозу — со скульптурой). Газета вспоминает о жизни Майрёкер с Эрнстом Яндлем и о ее близости к Венской группе. Во Frankfurter Allgemeine Zeitung Андреас Платтхаус сопоставляет ее письмо с Яндлевским. «Яндль был игроком в слова, Майрёкер — кудесницей слова», но вместе они образовали литературный симбиоз, повлиявший на последующие поколения немецкоязычных авторов.
В фейсбуке о Майрёкер замечательно пишет переводивший ее Иван Соколов: «Майрёкер сама была поэт-маячок. Маятник-светлячок, св. Эльм. Блики, таинственные нежные лучи, то и дело простреливающие что-то в тревожно возящихся сумерках на лагуне. За ней невозможно угнаться, это дрожащий мир неистребимого любопытства. Кванты ассоциаций поэта скачут быстрее любой перцептивной шторки, их нельзя успеть уловить, но можно спеть, прочертить, станцевать. В этих заломах и высверках нам предлагается уникальный дар каприза, каприччо. Этюды, как зовется одна из ее недавних и самых любимых книжек: наброски исследований, маленькие подступы к системе неизвестного, бряц-шмац чего-то такое в никогда не заканчивающемся ученичестве по клавишам — но и моментальный слепок упражнения в мироздании: в книжке она часто возвращается к Дебюсси — очень волнующая связь». Он же вспоминает вышедшие в прошлом году в «Звезде» стихи Майрёкер в переводе Юлианы Каминской.
2. Доктор медицинских наук Василий Манских на этой неделе написал в своем фейсбуке шокировавший многих пост о ситуации с хранением маловостребованных изданий в РГБ: «Оказывается, уже много лет редко востребованные издания изымаются с полок, вывозятся и просто складываются в ангарах (по 350 тысяч экземпляров в год). Выдача этих книг, да и простой поиск их в таком хаотичном массиве, конечно, невозможен — и эти книги считаются изъятыми практически навсегда и не подлежащими выдаче. Делается это потому, что новые поступающие экземпляры уже негде хранить. При этом продажу и раздачу ненужных экземпляров библиотеке запретили еще в 2020 году. На мое замечание, что такое „штабелирование“ равносильно и даже хуже, чем сдача в макулатуру или сожжение, — мне ответили на полном серьезе, что, мол, потомки разберут». Упомянутый ангар находится в Можайске; в комментариях у Манских ученые разных профилей сообщают, что ситуация не новая — и даже не уникальная для России; ответ «книга в штабеле» — это приговор, доступ к ней потерян.
3. Книга Максима Семеляка «Значит, ураган» продолжает собирать сочувственные рецензии. В «Москвиче» о ней пишет Михаил Калужский: «Близко знавший Летова Семеляк проделывает тщательную работу, выдерживая точную дистанцию между собой и главным героем книги. А если музыкальный критик и позволяет себе то, что обычно скучно называют анализом творчества, такие наблюдения выходят за пределы пространства русского рока и потому особенно интересны». Калужский подчеркивает, что книга Семеляка — реквием, а не эпитафия. На «Медузе»*СМИ, признанное властями России иностранным агентом Галина Юзефович говорит: «И автор, и его собеседники… пытаясь объяснить Летова, объясняют на практике не столько самих себя, сколько что-то важное и очень глобальное про Россию, свободу — внешнюю и внутреннюю, и про тех еще, в общем, нестарых людей, которым довелось пережить на своем веку не два даже, а куда больше глобальных временных сломов».
4. В коллекции «всегоничего» на «Сигме» опубликовано эссе Екатерины Захаркив: это микроисследование сна, его образов, а еще — того, что происходит с человеком между сном и пробуждением. «Когда мы маленькие, мы знаем все по-детски. Сон в своем самом общем движении — это попытка раскопать, снова найти примитивную картину, нашу, ту, которая нас пугает. Вернуться в детство, погрузиться в сон — значит стать свидетелями необычного из-ображения, сцены, секрет которой находится на другой стороне (не у нас), за темно-красными кулисами — в мире, которому принадлежат все секреты». Сон — в разных аспектах и масштабах: наброшенный на пространство, понимаемый политически («В девятнадцатом веке жители общин в восточноафриканском королевстве Буганда использовали свои сновидения для управления социальными процессами»); в финале — небольшой перечень ярких сновидений.
5. На «Прочтении» — текст Анны Кузнецовой о том, как в науке менялось отношение к читателю и читательскому опыту. Кузнецова пишет о возникновении в литературе воображаемого, идеального, имплицитного читателя, о появлении фигуры читателя «искушенного» (то есть критика), о том, как читатель начинает влиять на писателя. Упомянуты такие авторы, как Жуковский, Белинский, Айхенвальд, Вирджиния Вулф. Далее речь идет о рецептивной критике и рецептивной эстетике, знаменующих «читательский поворот» в литературоведении: здесь читатель уже становится активным соучастником создания произведения, по-своему интерпретируя и назначая его смыслы. Наконец, Кузнецова ставит проблему разграничения «высокой» и «массовой», даже «условно плохой» литературы — и замечает, что современные технологии открывают огромные возможности для reading studies: «Развитие новых медиа, в первую очередь — интернета, переносит опыт чтения и коммуникации читателей массовой литературы в видимое для исследователей поле». Материал исследования — читательские реакции на фанфикшн, сетевую любовную прозу и так далее.
6. Небольшая развлекуха в «Коммерсанте»: истории о взаимоотношениях писателей с велосипедами. Блок называл свой велосипед Васькой, Бродский, проезжая мимо Союза писателей, закинул в окно презерватив со сметаной, а Сартр приходил от велосипеда в мистическое благоговение: «Передачи денег достаточно, чтобы велосипед стал принадлежать мне, но нужна вся моя жизнь, чтобы осознать это владение».
7. Вышел новый номер журнала «Этажи»; в поэтическом разделе здесь — Мария Малиновская, в прозаическом — Дарья Бобылева и Наталья Рапопорт (та самая киноповесть о вспышке чумы в Москве, из-за которой Рапопорт обвинила Улицкую в плагиате — или, точнее, в неуказании соавторства). Владимир Эфроимсон публикует воспоминания об Арсении Тарковском, с которым он, тогда еще молодой поэт, дружил в 1970–1980-е (Тарковский в гневе от того, что после него будет выступать Петр Вегин; Тарковский рассказывает историю о Мандельштаме и рифме «обуян — Франсуа»; Эфроимсон знакомится в гостях у Тарковского с Юрием Ковалем).
8. Национальная библиотека Израиля открыла доступ к оцифрованному архиву рукописей, рисунков и писем Франца Кафки. Детективную историю этого архива кратко излагает «Нож». Сам архив — здесь; вот, например, две страницы из рукописи «Замка».
9. Международную Букеровскую премию получил франко-сенегальский писатель Давид Диоп. О нем и его романе «Ночью вся кровь черна» рассказывает The New York Times (приводятся, в частности, слова председательницы букеровского жюри о том, что «кровавость романа не умаляет его значимости»). Накануне объявления лауреата газета опубликовала статью о Диопе: здесь Лаура Каппелле утверждает, что его книга важна для дискуссии об истории французского колониализма, и сравнивает роман Диопа с «Искусством потерь» Алис Зенитер (там речь шла об Алжирской войне за независимость). Обе книги вызвали восторженную реакцию у читателей: и Зенитер, и Диопу писали читатели, чьи предки воевали в Алжире — или в составе колониальных войск на Первой мировой (именно такая судьба выпадает герою Диопа, сенегальцу, попадающему на чужую войну).
«Литература может менять людей еще до того, как они начнут объяснять историю рационально, — говорит Диоп. — Она может подсказать, что память о прошлом необходима — ради сохранения равновесия во Франции». Здесь, пишет Каппелле, уместно сказать и о «равновесии» в личной истории Диопа, для которого важны и французские, и сенегальские корни. Диоп, специалист по литературе XVIII века, говорит о необходимости сохранения «культурных мостов» (его следующий роман будет о европейском путешественнике XVIII столетия, приехавшем в Африку). Литературу он мыслит как пространство свободы — и такие концепции, как культурная апроприация, напоминают ему «умственную тюрьму»: «Флобер создал госпожу Бовари, хоть и не был женщиной».
10. Full Stop публикует любопытный отзыв Жаклин Книрншильд на книгу Сьюзан Паолы Антонетты «Ужасающая невероятность того, что мы здесь»: автофикшн, сочетающий в себе воспоминания, научное исследование, травелог, философское эссе. Антонетта ставит в этой книге вопросы, «которые мы часто игнорируем»: «Существует ли время? Что такое сознание? Живут ли наши бесконечные копии в бесконечных иных вселенных? Что значит иметь физическое тело? Что такое рай? Что такое реальность? Что такое жизнь и что такое смерть?» Свою рецензию о книге подобного размаха Книрншильд начинает с разговора о давнем споре науки и религии (в наше время он выражается в креационистских теориях и отрицании глобального потепления). Книга Антонетты заставила ее, атеистку, задуматься: не может ли у религии быть научного обоснования? И наоборот, не может ли наука быть проницаемой для духовного?
Само устройство книги отсылает к классификации элементарных частиц, дробится на маленькие эссе, которые Книрншильд сравнивает с полароидными снимками. Лучшие из них — те, где Антонетта вспоминает о своей бабушке, прожившей полную приключений жизнь. Бабушка курила без остановки, общалась на спиритических сеансах с духами, как-то раз ночевала в амстердамском борделе, в 78-летнем возрасте совершила пеший переход через Кению. Она верила в Летнюю страну, подобие рая, о котором не раз рассказывала внучке, и эти рассказы были столь убедительны, что взрослая Антонетта продолжает им верить — одновременно, как ни странно, подвергая их скептическому научному анализу. Тот факт, что атомы по большей части состоят из пустоты, здесь увязывается с неверием ее бабушки в реальность физического тела; взаимоотношения в семье уподобляются столкновениям элементарных частиц. Книга, претендующая на объединение метафизики с физикой, требует хорошего знания последней — отчего неподготовленному читателю, пишет Книрншильд, с ней может быть сложно. Несмотря на дробность структуры, книга слишком плотна: предъявлять читателю высокие требования — может быть, и неплохо, но стоит заботиться и о внятности, особенно вдаваясь в такие глубокие вопросы.
11. В Jacket2 — мини-антология современной ивуарийской поэзии с предисловием Тодда Фредсона. Он напоминает, что группировка поэтов по национальности сразу порождает проблему: вопрос, кого считать истинными ивуарийцами, был предлогом несколько кровавых конфликтов в стране. Фредсон, отдавая должное проблематике идентичности, организовал свою антологию вокруг концепции chemin («тропа» по-французски). В ее основе — идеи границ и их пересечения, в первую очередь неофициального, культурного. Кто-то, как слэм-поэт Би Джо, с гордостью пишет об учебе и грамотности как пути к личному процветанию: пройти по этой тропе ему позволили родители, которым он приносит дань благодарности. Кто-то, как работающий в гриотской традиции Мамаду Сорхо Петер, хочет сказать, что «пути вперед» нет, есть лишь освященная веками традиция земледелия, добывания пищи в поте лица. Есть здесь и политические тексты — притом не всегда очевидно политические: например, стихотворение Мишеля Гбагбо, сына бывшего президента страны Лорана Куду Гбагбо, свергнутого в 2011-м и представшего перед Международным уголовным судом в Гааге (суд оправдал его по обвинению в преступлениях против человечности). Сонет Мишеля Гбагбо — вроде бы зарисовка утреннего пейзажа, который поэт наблюдает с террасы, но это и размышление об эфемерности тех путей, которые предлагает история.
12. Выходит фантастический роман Сары Фланнери Мерфи «Девочка 1» — в котором люди размножаются с помощью партеногенеза (то есть без участия мужчины). На Lithub Мерфи рассказывает о других книгах, в которых затрагивается тема репродукции человека: тут есть, понятно, «Рассказ служанки» Этвуд, есть романы Кэтрин Данн (где родители специально делают из своих детей «цирковых уродов» еще в материнской утробе), Кэли Вулфсон Уиджер (где научное открытие сокращает срок беременности до девяти недель), Бины Шах (где женская популяция резко сокращается, и оставшихся женщин заставляют постоянно беременеть и рожать). Большинство этих книг можно назвать феминистскими антиутопиями — за исключением «Женщины на краю времени» Мардж Пирси, «оптимистического» романа, где «дети вынашиваются в искусственных утробах, а потом их воспитывают трое родителей в любых гендерных комбинациях».
13. Владелец бристольского букинистического магазина Bookbarn International Уильям Прайор давно беспокоился о том, что авторы подержанных книг, которые он продает, не получают отчислений. Уже за одну эту мысль Прайора можно было бы причислить к лику святых, но он перешел от слов к делу и, собрав единомышленников, организовал фонд AuthorSHARE — с годовым бюджетом в 200 000 фунтов. Рынок подержанных книг в Великобритании растет — и многие авторы согласились, что ситуация, когда они не получают роялти от повторных продаж, несправедлива. А еще, как пишет The Guardian, им приятно узнавать, что их старые книги еще нужны читателям.