Габриэле Клима. Солнце сквозь пальцы. М.: КомпасГид, 2019. Перевод с итальянского Юлии Гиматовой
Школьника Дарио, который окончательно отбился из рук, приставляют к мальчику на инвалидной коляске Энди. То ли чтобы занять его хоть чем-то, то ли в наказание. Дарио, со свойственным ему протестным настроением, к заданию отнесся сначала с прохладцей, но затем ему стало элементарно жалко инвалида, который от чрезмерной опеки живет запертым в четырех стенах и редко показывается на свежем воздухе. В итоге два подростка, в буквальном смысле удирая от полицейских, уезжают куда глаза глядят и за четыре дня успевают замерзнуть на пляже, искупаться в переполненном людьми бассейне и оказаться без еды в местности, где никогда не бывает приезжих.
Итальянский писатель выстраивает здесь две самостоятельные линии. Первая — история с Энди. Клима объясняет, что даже не реагирующие на внешние раздражители инвалиды позитивно воспринимают активный отдых и смену обстановки. И хоть путешествие это, пожалуй, действительно слишком рискованное (все происходит не так весело, как мы описали), не стоит воспринимать его буквально.
Вторая (и все-таки главная) линия посвящена подростку Дарио, который ощущает себя чужим среди школьников и учителей из-за того, что те неукоснительно следуют букве установленных правил. Дарио совершает побег из неблагоприятной среды, но оказывается, что он почему-то был не способен сделать этого раньше, ему нужен был повод или толчок, коим и стало знакомство с Энди. Тут же выясняется и еще одна причина отправиться в поездку (которая тоже давно не давала покоя) — найти и познакомиться с отцом, давным-давно бросившим семью. Другими словами, увозя Энди к пляжу, Дарио, конечно, решает свои собственные проблемы. Но суть как раз в том, что это не так плохо, как кажется. Опекун помог подопечному, а подопечный — опекуну: Энди научился двигать руками и больше говорить, а Дарио встретился с отцом и стал больше понимать маму. Это итог для героев, а итог для автора — итальянская премия «Лучшая книга для детей старше 15 лет».
Купить на Лабиринт.ру
Лиза Си. Фарфоровые куколки. СПб.: Аркадия, 2018. Перевод с английского Натальи Кузовлевой
США, Сан-Франциско, конец 1930-х годов. В Чайна-тауне в очередной раз объявляют наем рабочих по самым разным отраслям. Молодые девушки Грейс, Элен и Руби встречаются на кастинге для будущих танцовщиц, или, как выражается один из второстепенных персонажей, пытаются отобраться в «шоу с ногами». Все трое, хоть и давно находятся в Америке, имеют китайское происхождение и пришли сюда, конечно, не от хорошей жизни. Одна работает здесь же телефонисткой, а живет в традиционном китайском доме, в семье на 29 человек. Другая бежала от родителей, которые скитаются по стране и везде начинают жизнь заново. Третья жила в американской провинции, с детства побеждая там на конкурсах по чечетке и пению, и отправилась сюда, когда в родном городе уже просто стало нечем заниматься. Волею судьбы их пути сходятся в городе ночных клубов, и они, испуганные и не желающие возвращаться назад, хватаются друг за друга, как за спасительную соломинку. Вместе легче преодолевать трудности, да и работодателей так находить проще.
Все трое, как назло, слишком разные, и у всех есть что скрывать: например, одна из героинь имеет японские корни, о чем нельзя знать ни подругам (потому что Япония напала на Китай), ни американцам (из-за происходящего на их глазах Перл-Харбора). Так или иначе, они проходят вместе этот сложный путь вечных чужачек («американцы никогда не примут нас как равных»), с широкой улыбкой развлекающих публику («Вам необходимо имитировать китайский акцент»), — и, да не будет это спойлером, у них неплохо получается.
У Лизы Си, американской писательницы китайского происхождения, которая все свои книги посвящает теме миграции, уже выходила книжка «Шанхайские девушки» с близким в чем-то сюжетом. Но похожи они только на поверхности: если в «Девушках» мы наблюдаем, как родные сестры становятся разными, и их тропы разбредаются, то в «Куколках» видим, как человек способен искусственно сблизиться с чужими людьми ради достижения цели; и это совсем не то, что называется «хождением по головам».
Купить на Лабиринт.ру
Андре Асиман. Назови меня своим именем. М.: Popcorn Books, 2019. Перевод с английского Анны Захарьевой
Итальянский профессор каждый год на несколько недель приглашает в свой дом молодых ученых, устраивая нечто вроде писательской летней резиденции, где можно, ни на что не отвлекаясь, погрузиться в работу. Очередным таким гостем становится американец Оливер, с «фотогеничностью кинозвезды», самоуверенный и влюбляющий в себя всех вокруг. Скоро все свое внимание на него обращает живущий здесь же профессорский сын — 17-летний юноша Элио, невероятно эрудированный, но «никогда не отличающийся сообразительностью», — который и становится нашим рассказчиком. Оливер, в свою очередь, отвечает ему взаимностью.
Если вы смотрели нашумевшую экранизацию этого романа, которая принесла мировую известность и писателю Асиману, и актеру Шаламе, пересказывать сюжет нет смысла. Однако некоторые неизбежные различия в форме и содержании романа и киноленты заставляют говорить все-таки о двух разных историях.
Если в фильме Луки Гауданьино мы наблюдаем за всем как бы «от третьего лица» и не сомневаемся в объективности происходящего, то книга — поток мыслей и бесконечных метаний подростка, у которого в жизни уже случались влюбленности, но не такие. Трудней всего читается первая часть, где Элио присматривается к своему герою и к самому себе, пытается расшифровать каждый брошенный взгляд или не вовремя выключенный кран в ванной, а потом и вовсе погружается в бесконечные грезы о предмете вожделения. Здесь мы, например, понимаем, что изначальный портрет приезжего ученого, вполне возможно, и не соответствует правде, а лишь видится таким воспаленному желанием юноше. Одним словом, Асиман не пожалел страниц на то, чтобы подробно показать все этапы влюбленности в условиях, когда о ней нельзя сказать вслух.
Другое отличие заключается в том, что режиссерская версия всей истории как будто навсегда оставляет в душе Элио неизгладимую рану оттого, что желаемое так и не стало явью. В книге финал не такой эффектный, и история приобретает чуть более житейский оттенок. Оба героя относятся к своим взаимоотношениям как к чему-то изначально конечному, дальше у каждого течет своя жизнь, и все же забыть об этом лете оказывается не так просто. Но это не судьба, на которую ты не решился, а лишь прекрасный эпизод, благодаря обстоятельствам и времени смахивающий на рай (часто мелькающее здесь слово). Одно у романа и фильма точно общее — они рассказывают не о разрешении себе быть самим собой, а о том, что бывают в жизни времена молодости и беззаботности, когда многие эпизоды запоминаются на всю жизнь как случайные визиты в нечто, напоминающее именно что земной рай.
Купить на Лабиринт.ру
Александр Суконик. Россия и европейский романтический герой. М.: Время, 2019
Писатель и эссеист Александр Суконик рассуждает о том, как европейский романтизм повлиял на русскую литературу (и конкретно — на Достоевского), о том, кем становился романтический герой на русской почве. В качестве таковых он рассматривает Раскольникова из «Преступления и наказания», чиновника из «Записок из подполья», Ставрогина из «Бесов». Важное пояснение — эти герои, уже начитавшись романтических текстов, сами себя считают такими героями, и их проблема как раз в том, что они продолжают думать и действовать, будто живут в книгах. «Он погружен в российскую реальность, которая со своим „обыкновенным” языком каким-то образом более реальна, чем покрытая лоском литературного языка реальность цивилизованной Европы, и разрыв между романтизмом и реализмом видится ему безнадежным».
Между тем полноценный перенос европейского романтизма на российские реалии невозможен, и автор показывает разницу на нескольких наиболее показательных примерах. Европейский романтик нападает во имя своих идеалов, русский же скорее нигилист, видящий «тщету любой активности». Наполеон для Сореля из «Красного и черного» Стендаля — «прогрессивный» и «смелый» рыцарь, а для Раскольникова — человек «преступающий», и потому лишь манящий. В Европе в почете само действие, и никогда не заходит спор о его последствиях; в России это часто и останавливает от действия — потому герои Достоевского, «потенциально обладая всеми качествами, способными сделать их героями, вершащими трансцендентное добро, становились чем-то полярно противоположным и вершили трансцендентное зло».
Купить на Лабиринт.ру