Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
1 марта (17 февраля по старому стилю) исполняется сто шестьдесят лет со дня рождения Федора Сологуба — русского поэта, прозаика, переводчика, драматурга, публициста. Несомненно, Сологуб является одной из знаковых фигур русского модернизма; в последние десятилетия его биографические и творческие материалы неизменно находятся в сфере исследовательского и, надеемся, читательского интереса. В серии «Литературные памятники» вышли роман «Мелкий бес» и трехтомное «Полное собрание стихотворений и поэм», издательство «Новое литературное обозрение» в 1997 и 2016 гг. выпустило два объемных сборника, представляющих новые материалы из архива Сологуба, хранящегося в Рукописном отделе Пушкинского Дома, а в ведущих российских и зарубежных научных изданиях регулярно появляются статьи и публикации, посвященные различным аспектам его творчества.
По случаю юбилея хотелось бы напомнить, что Сологуб, при всем жанровом разнообразии созданных им за более чем сорокалетнюю творческую жизнь произведений, по праву относится к крупнейшим русским лирикам, и лирикам прежде всего петербургским — по духу, интонации, тематике. Любопытно, что его 160-летие предваряет 320-летие со дня основания Петербурга. С городом на Неве связана бо́льшая часть жизни писателя. Петербург — место его рождения, там же прошли его детство и юность. Отец Сологуба, Козьма Афанасьевич Тетерников (Тютюнников), из крепостных крестьян Полтавской (по другим сведениям, Черниговской) губернии, в Петербурге занимался портняжным ремеслом, мать — Татьяна Семеновна — происходила из зажиточных крестьян Ямбургского уезда Петербургской губернии. После смерти отца от чахотки в 1867 году Сологуб с младшей сестрой Ольгой жил в семье крестной — вдовы коллежского асессора Галины Ивановны Агаповой, где мать служила «одной прислугой». Будущий писатель болезненно воспринимал атмосферу «двойной» жизни между господами и слугами: с одной стороны, благодаря Агаповым Сологуб посещал оперу, приобщался к чтению, получал основы знания иностранных языков, с другой стороны — неизменно чувствовал свою принадлежность к миру «униженных и оскорбленных». Детские переживания впоследствии получили отражение в творчестве; так, в автобиографическом рассказе «Мечта на камнях» (1911) Сологуб напишет: «Господа здесь были неприятны и далеки, грубы или презрительно ласковы, а простые люди тоже были грубы и тоже были далеки, и простота их была так же страшна, как и хитрая, непонятная сложность господ».
После окончания Петербургского Учительского института в 1882 году Сологуб десять лет прослужил учителем в провинции (в Крестцах, Великих Луках, Вытегре). Все эти годы Петербург оставался для него символом надежд и возможностей. Он чрезвычайно обрадовался первой публикации в крупном столичном издании — ставшем оплотом развивающегося в России символизма журнале «Северный вестник»: в февральском номере за 1892 год было напечатано стихотворение «Вечер». В связи с этим событием поэт писал сестре, обучавшейся на акушерских курсах в Петербурге: «Это хорошо: „Северный вестник“ — журнал солидный, не „Луч“ и не „Свет“». Именно в редакции журнала поэту был впоследствии придуман псевдоним — Федор Сологуб. Осенью того же года, после закрытия Вытегорской учительской семинарии, осуществилась мечта Сологуба о переезде в Петербург. С 1893 года он служил учителем Рождественского городского училища, с 1899 — учителем-инспектором Андреевского городского училища.
Федор Сологуб. 1890-е гг.
В Петербурге Сологуб быстро вошел в круг литераторов — Зинаиды Гиппиус, Николая Минского, Дмитрия Мережковского, Василия Розанова, Акима Волынского, Любови Гуревич, Владимира Гиппиуса, Александра Добролюбова и других, посещал «пятницы» Якова Полонского, а впоследствии «пятницы» Константина Случевского, салон Мережковских, «воскресенья» Розанова, собрания редакции «Северного вестника» в гостинице «Пале-Рояль» (Пушкинская улица, 20). В Петербурге Сологуб обрел первый серьезный успех: рассказ «Тени», опубликованный в феврале 1894 года в журнале «Северный вестник», стал знаковым произведением «новой литературы». «Воскресенья» Сологуба в его казенной квартире в Андреевском городском училище в доме 20 на 7-й линии Васильевского острова посещали многие известные и начинающие писатели того времени. В конце 1895 года вышел первый авторский сборник Сологуба «Стихи. Книга первая», в 1896 году — второй сборник «Тени. Рассказы и стихи» и отдельное издание романа «Тяжелые сны». Уже в первых критических откликах на произведения Сологуба была отмечена связь с традицией порожденного Петербургом «мучительского таланта» Достоевского. Рецензент журнала «Русская беседа» отметил, что Сологуб обладает «поразительной способностью воспроизводить болезненные состояния души, истерические ощущения, <...> сны, видения, кошмары, химеры и т. п. В этом направлении он достиг колоссальных и удивительных результатов. Его область между грезой и действительностью. Он настоящий поэт бреда».
В марте 1907 года в петербургском издательстве «Шиповник» отдельным изданием вышел роман Сологуба «Мелкий бес», принесший ему подлинную славу и прочитанный, по словам Александра Блока, «всей образованной Россией».
С осени 1908 года Сологуб соединил свою жизнь с писательницей и переводчицей Анастасией Николаевной Чеботаревской. Жизненный уклад скромного дома петербургского чиновника (в 1907 году Сологуб был уволен в отставку за выслугой лет) сменила роскошь открытого литературного салона маститого писателя. В квартире Сологуба и Чеботаревской на Разъезжей улице, 31, куда они переехали летом 1910 года, по воспоминаниям Константина Эрберга, собирался «почти весь тогдашний театральный, художественный и литературный Петербург».
Сологуб являлся активным участником театральной жизни Петербурга. В 1909 году в Драматическом театре Верой Комиссаржевской была поставлена его пьеса «Ванька-Ключник и Паж Жеан», в этом же году в Литейном театре зрители увидели пьесу «Ночные пляски». В 1910 году на сцене Александринского театра Всеволод Мейерхольд поставил драму «Заложники жизни». Премьера была отмечена зрительским успехом и вызвала широкий резонанс в критике.
Впрочем, Петербург стал для Сологуба не только городом осуществления надежд, но и городом самых болезненных потерь. Летом 1907 года от типично петербургской болезни — чахотки — скончалась сестра Сологуба Ольга Кузьминична Тетерникова, ставшая хозяйкой в его доме после смерти матери в 1894 году. «Квартира Сологуба воистину была прекрасна, ибо вся гармонична, — вспоминала Зинаида Гиппиус. — Он жил с сестрой, пожилой девушкой, тихой, скромной, худенькой. Сразу было видно, что они очень любят друг друга. Когда собрались гости (Сологуба уже знали тогда) — так заботливо приготовила чай тихая сестра на тоненьком столе, и салфеточки были такие белые, блестящие, в кольце света висячей керосиновой лампы. Точно и везде все было белое: стены, тюль на окнах... Но разноцветные теплились перед образами, в каждой комнате, лампадки: в одной розовая, в другой изумрудная, в третьей, в углу, темно-пурпуровый дышал огонек. Сестра, тихая, нисколько не дичилась новых людей — литераторов. Она умела приветливо молчать и приветливо и просто говорить. Я еще как будто вижу ее, тонкую, в черном платье, часто кашляющую...». 8 июля 1907 г. Сологуб написал Валерию Брюсову: «Смерть моей сестры для меня великая печаль, не хотящая знать утешения. Мы прожили всю жизнь вместе, дружно, и теперь я чувствую себя так, как будто все мои соответствия с внешним миром умерли, и весь мир на меня, и все люди меня ненавидят». В день похорон сестры Сологуб написал проникновенное стихотворение:
Улыбкой плачу отвечая,
Свершая дивный произвол,
Она была в гробу живая,
А я за гробом мертвый шел.
Тяжелые лежали камни,
Лиловая влеклася пыль.
Жизнь омертвелая была мне,
Как недосказанная быль.
И только в крае запредельном
Жизнь беззакатная цвела,
Вся в упоеньи дивно-хмельном,
И безмятежна, и светла.
В Петербурге Сологуб встретил октябрьский переворот, положивший конец его чаяниям на изменение российской действительности после Февральской революции 1917 года, которую писатель, мечтавший о новых отношениях между властью и художником, принял с восторгом. Сологуб крайне негативно воспринял правление большевиков и открыто выражал свою позицию. В квартире в доме 5/37 на углу Большого проспекта Васильевского острова и 10-й линии Сологуб и Чеботаревская после длительных хлопот о разрешении готовились к отъезду за границу. Эти планы прервала трагическая гибель жены писателя: 23 сентября 1921 года в приступе наследственной психастении, обострившейся в связи с тяжелыми условиями послереволюционной действительности, она покончила с собой, бросившись с дамбы Тучкова в реку Ждановку.
Федор Сологуб и Анастасия Чеботаревская. Ок. 1910 г.
Сологуб остался в Петербурге и пытался преодолеть смерть в своем творчестве. Памяти Чеботаревской он посвятил один из лучших поэтических циклов «Анастасия», за довольно короткое время, с 1921 по 1923 год, выпустил семь сборников стихов: «Небо голубое», «Одна любовь», «Фимиамы», «Свирель. Русские бержереты», «Соборный благовест», «Чародейная чаша», «Великий благовест». В феврале 1924 года на сцене Александринского театра был отмечен 40-летний юбилей литературной деятельности Сологуба, в его праздновании, проникнутом скрытым духом оппозиции и лишенном всякого официоза, приняли участие многие оставшиеся в России представители творческой интеллигенции. При новой власти Сологуб продолжил свое участие в литературной и культурной жизни, в марте 1924 года он возглавил Ленинградское отделение Союза писателей, работал в Союзе поэтов. В 1925—1926 гг. в своей квартире на Ждановской набережной, дом 3, по вечерам собирал поэтов-«неоклассиков».
Место своего упокоения Сологуб также обрел в Петербурге. После тяжелой болезни он умер 5 декабря 1927 года и был похоронен на Смоленском кладбище, рядом с женой. Ранее на этом же кладбище упокоились его отец, мать и сестра. По воспоминаниям сестры Анастасии Чеботаревской, О. Н. Черносвитовой, незадолго до смерти Сологуб видел сон об ушедших дорогих для него женщинах — жене, сестре и матери: «Теперь я спокоен, я знаю, что уж недолго. Ночью видел всех трех сразу и такие добрые, ласковые, сказали, что ждут меня».
В лирических произведениях Сологуба мы по-новому можем прочитать и осмыслить «петербургский текст» русской литературы, его ключевые образы и мотивы. Поэт изнутри чувствовал боль и отчаянье загнанных в угол бедностью и безнадежностью обитателей «петербургских трущоб»:
Толпы домов тускнели
В тумане млечном,
Томясь в бессильи хмуром
И бесконечном,
И дождь все падал, плача,
И под ногами
Стекал он по граниту
В канал струями,
И сырость пронизала
Больное тело.
Измученная жизнью,
Ты вниз глядела,
Где отраженья млели
В воде канала,
И дрожью отвращенья
Ты вся дрожала.
Зачем же ты стояла
Перед сквозною
Чугунною решеткой
Над злой водою,
И мутными глазами
Чего искала
В зеленовато-желтой
Воде канала?
10 апреля 1895
Новые тона слышны в отзвуках некрасовского «Утра»:
На гулких улицах столицы
Трепещут крылья робких птиц,
И развернулись вереницы
Угрюмых и печальных лиц.
Под яркой маской злого света
Блестит торжественно глазет.
Идет, вся в черное одета,
Жена за тем, кого уж нет.
Мальчишки с песнею печальной
Бредут в томительную даль
Пред колесницей погребальной,
Но им покойника не жаль.
28-29 января 1896
Петербург Сологуба — это город-загадка, город-сон, город, заманивающий в ловушку и нередко обрекающий на гибель:
Над безумием шумной столицы
В темном небе сияла луна
И далеких светил вереницы,
Как виденья прекрасного сна.
Но толпа проходила беспечно,
И на звезды никто не глядел,
И союз их, вещающий вечно,
Безответно и праздно горел.
И один лишь скиталец покорный
Подымал к ним глаза от земли,
Но спасти от погибели черной
Их вещанья его не могли.
28 марта 1897
После октябрьского переворота 1917 года Петербург — символ имперской России у Пушкина — становится для Сологуба поводом для рассуждения о противоречивой судьбе России:
Овеществленная дремота —
Адмиралтейская игла,
Вверху кораблик. Позолота
На них мечтательно светла.
<...>
Там собирались адмиралы.
Пройдя багровый дым боев,
Они вступали в эти залы
Для управительных трудов.
Пестрели ленты, и сверкали
Медали, звезды, ордена,
Брильянты, золото, эмали,
Все, чем кокетлива война.
Засматривался часто чертик,
Тщеславья или власти бес,
На золоченый тонкий кортик
И на эмалевый эфес.
Кораблик плыл, гоним ветрами,
Как все кораблики плывут,
И проносились перед нами
Цусима, Чесма и Гангут.
Так переменчивые годы
Текли, текут и будут течь
В веках неволи и свободы
Пока не перекован меч.
18–20 апреля 1921
Лирика Сологуба, как и Петербург, исполнена самыми разными гранями и загадками, может быть страшной и при этом проникновенной, тонкой и нежной. Она всегда не легко открывалась как читателям, так и критикам-современникам и позднейшим исследователям творческого наследия поэта. «У стихов Ф. Сологуба есть своя судьба: их чтут, но мало читают», — писал Валерий Брюсов в рецензии на сборник «Пламенный круг», одновременно поясняя причину подобного читательского равнодушия: «Впрочем, такое отношение к поэзии Сологуба объясняется без труда. Она слишком строга и серьезна, она поражает не с первого взгляда, ее „необщее выражение“ надо высматривать. Ничего показного нет в стихах Ф. Сологуба: их музыку надо ловить, чутко прислушиваясь, в правильную красоту линий его образов надо пристально всматриваться». В стихах Сологуба, в том числе и его «городской» лирике, есть и пушкинская простота и строгость, и некрасовский надрыв и излом, ускользающие импрессионистические картины, «подсмотренные» в поэзии Поля Верлена, наиболее выразительно открытого Сологубом-переводчиком русскому читателю. Лирика Сологуба неровна, в ней есть шедевры и стихотворения, которые являются своего рода упражнением и материалом для «совершенного созданья». Оценить ее красоту можно лишь путем внимательного и вдумчивого прочтения. Не случайно один из чутких критиков творчества Сологуба Дмитрий Философов так писал о нем: «Его поэзия — морская раковина, заключающая в себе настоящий жемчуг, но раковину эту раскрыть, не зная заклятья, — почти невозможно... Но как только раковина раскрыта — так тусклая, серовато-белая жемчужина представляется взору, и мы начинаем понимать, что драгоценность жемчужины — в ее матовой серости».