— В 2011 году в серии «ЖЗЛ» у вас вышла книга «Протопоп Аввакум. Жизнь за веру», а в нынешнем году мы познакомились с другой вашей книгой — «Миросозерцание и культура русского старообрядчества XVII–XX вв.». Откуда у вас возник интерес к культуре русского старообрядчества и как вы пришли к изучению личности протопопа Аввакума?
— Старообрядчеством я заинтересовался по двум причинам: во-первых, мои предки и со стороны отца, и со стороны матери были староверами (вообще по всем прослеженным мной на данный момент линиям, происходящим из совершенно разных регионов России), и я с детства это знал, хотя мои родители, по известным причинам, в советское время уже отошли от веры предков. Тем не менее, когда мне было 10 лет, отец учил нас с братом читать по-церковнославянски, и читали мы старообрядческие книги, сохранявшиеся в нашем деревенском доме на Псковщине. В 13 лет меня крестили в той же псковской деревне, хотя тогда я не воспринял это серьезно. Тем не менее, генеалогия, в том числе и история своего рода, мне всегда была интересна и я всеми путями пытался «докопаться» до своих корней.
Во-вторых, мои духовные поиски и научные интересы также со временем, постепенно, но неизбежно привели меня к открытию старообрядческой темы, которой я занимаюсь уже более 20 лет, привели меня и в старообрядческую общину. Ну и естественно, как русская история не представима без старообрядчества, так и история старообрядчества не представима без протопопа Аввакума. Помню еще с детских лет, что в доме у нас было издание его «Жития» (иркутское издание 1979 года), об Аввакуме были какие-то материалы в старообрядческом календаре, который отец регулярно привозил в деревню моей тете, исполнявшей наставнические обязанности после смерти деда. Потом, уже в зрелые годы, был у меня такой интересный случай: одна знакомая учительница, страстно увлеченная краеведением и часто заходившая к нам в гости, видя мой интерес к религиозной тематике, сказала, что случайно нашла в лесу одну книгу, какие-то «Жития святых», и захотела мне непременно эту книгу подарить. Каково же было мое изумление, когда она принесла мне «Житие протопопа Аввакума» 1960 года издания! Эту книгу, пожелтевшую и изрядно потрепанную, со штампами из личной библиотеки неизвестного мне врача, я бережно храню до сих пор.
Затем, когда 15 лет назад я писал для издательства «Питер» свою первую книгу «Духовные учителя сокровенной Руси» (первоначально этот проект задумывался как серия книг о старой вере), Аввакуму была посвящена в ней небольшая главка, но тогда уже стало понятно, что к этой теме я еще вернусь. И вот спустя четыре года один из редакторов издательства «Молодая гвардия», Вадим Эрлихман, ознакомившись с моей книгой, предложил мне написать биографию протопопа Аввакума для книжной серии «Жизнь замечательных людей». Книга выдержала уже два издания, а в начале 2020 года в Издательском доме ТОНЧУ вышло новое, дополненное издание этой книги под названием «Жизнь и Житие протопопа Аввакума» с цветными иллюстрациями, приуроченное к 400-летнему юбилею. Также мной была выпущена небольшая поэтическая антология «Протопоп Аввакум в русской поэзии» (сейчас готовится второе, значительно расширенное издание этой антологии). В настоящее время я готовлю к печати трехтомное подробно прокомментированное собрание всех известных на данный момент сочинений протопопа Аввакума.
— В вашей книге «Протопоп Аввакум. Жизнь за веру» по сути дан староверческий взгляд на события российской истории. Как бы вы ответили на вопрос: что такое церковный раскол?
— Чтобы современный читатель понял личность протопопа Аввакума, необходимо было ввести его в тот исторический контекст, в котором жил и творил Аввакум, показать истинную суть и масштабы никоновской реформы. Безусловно, раскол — это большая национальная трагедия. В одной из своих книг я пишу, что церковный раскол середины XVII века расколол не только Русскую Церковь на старообрядцев и новообрядцев. Он расколол общество, что было впоследствии усилено петровскими преобразованиями. Он расколол пополам и русскую историю, став ее своеобразным водоразделом. На мой взгляд, после Крещения Руси церковный раскол — это второе по важности событие отечественной истории. Это своеобразная «точка невозврата». После него история неизбежно разделилась на «до» и «после». Но что интересно: параллельно с новой Россией продолжала существовать старая Русь, хотя и отодвинутая на периферию и во многом уже невольно начинавшая изменяться под влиянием новых вызовов. И история этой параллельной России оказалась необыкновенно привлекательной и захватывающей. Думаю, в будущем историки по-настоящему глубоко оценят значение церковного раскола в истории нашей страны.
— Протопоп Аввакум — одна из ярчайших личностей нашей истории. Сила духа, стойкость перед гонениями, мученическая смерть создали уникальный образ человека-бунтаря, превратили его в символ борьбы за старую веру в эпоху великих церковных потрясений. Но за всеми этими громкими словами (бунтарь, мученик) теряется главное — за что он, собственно, боролся?
— В прошлом был такой соблазн своеобразной модернизации образа Аввакума у многих писателей, общественных деятелей и революционеров — от народников до советских агитаторов. «Бунтарь», «революционер», «борец с самодержавием» и прочее... У ряда старообрядческих авторов это тоже проскальзывало. На мой взгляд, это неверно. Аввакум — человек своего времени, и оценивать его нужно в первую очередь с высоты именно той эпохи. Он не был слепым фанатиком — и ему были свойственны моменты сомнения. Он не был грубым буквалистом — в его письмах к единомышленникам и духовным детям перед нами встает образ глубоко страдающего и любящего человека. За что он боролся? Он боролся и отдал свою жизнь за веру. Недаром это слово стоит в подзаголовке моей книги: «Жизнь за веру». Не за «старую веру», но просто — за веру. И, на мой взгляд, этим все сказано.
Тогда вера не была чем-то второстепенным, незначительным. Это в современном секуляризованном обществе религия рассматривается как часть культуры — наряду с наукой, литературой, искусством... А тогда было все наоборот: культура — это лишь часть религии, она служила, прежде всего, религиозным целям (и иконопись, и архитектура, и музыка, и книжность). Каждый серьезный шаг в жизни — от купели до погоста — не делался без религиозного освящения, благословения. Культура имеет отношение лишь к земной жизни и исчезает «яко прах». Вера — бессмертна, потому что ориентирована на иной, невидимый мир. Только через правильную веру можно достичь спасения души, то есть жизни вечной, а не сиюминутной, временной. Аввакум очень рано пришел к вере, еще в детском возрасте (об этом он пишет в «Житии»). Это была глубоко личная вера, но она возросла на определенной культурной почве. И он боролся за правую веру, освященную многовековой традицией русской святости.
При этом неверно представлять Аввакума как этакого узкого националиста, замкнувшегося внутри собственной культурной традиции, — в своих произведениях он неоднократно обращается и к библейской, и к мировой истории. В его глазах сохранение православной веры на Руси — это не повод для гордыни и надменности, но тяжелая ответственность и крест. Поэтому он так серьезно относится к вопросам веры, компромисс или лукавство в этой области были для него невозможны.
— Невозможно обойти стороной вопрос о «еретических» высказываниях Аввакума, неоднократно поднимавшийся в XVIII веке и с новой силой зазвучавший сейчас. Аввакуму приписывают авторство произведения «Книга обличений, или Евангелие вечное», которое принято связывать с возникшими догматическими спорами между ним и дьяконом Федором. И якобы в этом споре он высказал какие-то еретические мысли (в том числе, отрицал единосущность Святой Троицы). Об этом можно прочитать в сочинениях митрополита Дмитрия Ростовского, Нижегородского архиепископа Питирима, основателя Саровской пустыни иеросхимонаха Иоанна, протоиерея Журавлева и других. Вы же в своей книге «Протопоп Аввакум. Жизнь за веру» утверждаете, что подобные мысли ему принадлежать не могли. На чем основано ваше мнение?
— Вопрос о «еретичестве» Аввакума в догматических вопросах возник, прежде всего, в миссионерской литературе XVIII века, не гнушавшейся прямыми подлогами и имевшей определенную целевую аудиторию. Это чисто иезуитский прием — все средства хороши, если служат укреплению единства церковного (вспомним хотя бы пресловутое «Деяние» никогда не бывшего собора на Мартина-армянина или Феогностов требник.) Но давайте рассуждать логически: если бы подобные мысли Аввакум высказывал при жизни, то его оппоненты не преминули бы ухватиться за такой замечательный повод для обвинений! Однако ни в соборных деяниях, осудивших Аввакума и его единомышленников, ни в сочинениях его оппонентов об этом нет ни слова. «Книга обличений» дошла до нас в единственной рукописи XVIII века. Возможно, при ее создании использовались какие-то подлинные тексты Аввакума, но, на мой взгляд, она и по языку, и по стилю сильно выбивается из ряда других его произведений.
С другой стороны, у нас есть подлинные аввакумовские автографы, где черным по белому изложено его совершенно православное исповедание веры (я имею в виду начало его «Жития»). Безусловно, в пустозерской ссылке имели место какие-то богословские споры между протопопом Аввакумом и дьяконом Федором, но, по словам такого авторитетного исследователя, как профессор Александр Бороздин, «вполне восстановить картину этих споров представляется весьма затруднительным...». Пустозерский архив, вывезенный вдовой иерея Лазаря Домницей на Керженец, не сохранился, а бо́льшая часть сочинений, приписываемых Аввакуму, дошла до нас лишь в позднейших копиях, выписках и документах, восходящих к этому архиву. Здесь же, на Керженце, уже на основании этих материалов местными книжниками составлялись многочисленные сборники и компиляции. Поэтому «Книга обличений» может быть не столько миссионерским подлогом, сколько вполне сознательной компиляцией блуждающих умом керженских книжников. В любом случае, в подготавливаемом мной собрании сочинений Аввакума я помещаю это произведение в раздел «Dubia» («Сомнительное»). Это нормальная практика издания всех произведений, которые по тем или иным признакам приписываются какому-либо автору.
— Документы о казни протопопа Аввакума — следственное дело, приговор, донесения исполнителей — не сохранились, и это порождает много вопросов. В частности, возникает вопрос о конкретном обвинении, по которому был казнен Аввакум. Существует несколько версий этого («за великия на царский дом хулы»; «за хулы на церковь»), но ни одна из них не считается окончательной. Что, на ваш взгляд, стало причиной?
— Как раз этому непростому вопросу посвящено мое очередное небольшое исследование-расследование, которое я сейчас готовлю для издательства «Евразия». Пока не буду раскрывать всех карт, чтобы для читателя оставалась интрига... Действительно, никаких документов, касающихся казни протопопа Аввакума и его соузников, несмотря на тщательные поиски, до сих пор обнаружить не удалось. Возможно, в будущем нас ожидают какие-то новые открытия, но пока — ничего.
— Будучи строгим традиционалистом в церковной области, Аввакум выступил в области литературы как новатор. Почему «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное» стало принципиально новой страницей в истории русской литературы? И что ему удалось привнести в предшествующую литературную традицию?
— Сама ситуация, сложившаяся в Русской Церкви в результате раскола, была беспрецедентной. Это потребовало переоценки многих вещей: и форм богослужения, и образа жизни, и литературной традиции в том числе. Фактически в пустозерской ссылке Аввакум окончательно утверждается в той мысли, что церковная иерархия полностью отпала от правой веры вместе с государственной властью и теперь спасаться приходится самому. В его произведениях этого периода мы видим оправдание беспоповской практики. Вместе с тем Аввакум волей-неволей обращается к тем временам, когда христианская Церковь только складывалась, ко временам апостольским — недаром в его произведениях так много цитат и аллюзий на Послания апостола Павла.
Новым было его личностное отношение к происходящему: Аввакум описывает то, что происходило на его глазах, не как бесстрастный летописец, но как участник, вовлеченный в самую гущу событий. В такие переломные моменты истории, моменты перехода от одной эпохи к другой всегда появляются гении, которые, впитав в себя и прекрасно усвоив всю предшествующую традицию, вместе с тем волей-неволей ломают привычные схемы, выступают как новаторы. Таковы Августин Блаженный, на грани Античности и Средневековья создавший первую европейскую автобиографию и заложивший основы христианской философии истории; Данте Алигьери, чья «Божественная комедия» отмечает переход от Средневековья к Возрождению. Таков же и Аввакум, чья жизнь пришлась на один из самых важных водоразделов отечественной истории. Все трое сделали себя «главным героем» своих основных произведений. Естественно, новые условия требовали нового языка и новых выразительных средств.
Боярыня Морозова посещает протопопа Аввакума в тюрьме
Язык Аввакума — это удивительный синтез традиционного церковного языка и русского повседневного. Образы его потрясающие по своей выразительности и одновременно простоте. Он был прекрасным проповедником. Общаясь с представителями самых разных социальных слоев, он умел находить язык с каждым, поясняя сложные библейские выражения простым русским языком и переводя исторические реалии на современную жизнь. Такой прием снижения и своеобразной «модернизации» оказывался чрезвычайно удачным и востребованным в то переходное время. По сути, он вдохнул новую жизнь в предшествующую литературную традицию, кристаллизовавшуюся в строгих канонических формах, внутри которых создавать что-то новое становилось все сложнее и сложнее.
— Историк Сергей Соловьев в своем фундаментальном труде «История России с древнейших времен» подчеркивал особое значение «Жития протопопа Аввакума» как исторического источника: «Важность памятника заключается в том, что он лучше других памятников переносит нас в Россию XVII века, от которой мы отошли так далеко и явления которой мы с таким трудом понимаем». Но стоит ли полностью исключать в нем возможность художественного вымысла (недаром же к этому уникальному художественному тексту ученые возводят возникновение русского романа как жанра)?
— Художественный вымысел неизбежен в любых, даже самых точных и достоверных (с точки зрения их автора) мемуарах. Это особенности нашей памяти: что-то забывается, что-то выходит на первый план. Что-то сознательно затушевывается, что-то неосознанно. И наоборот. Безусловно, Аввакум очень серьезно относился к главному своему произведению — «Житию». Об этом говорят четыре его редакции. И по ним мы видим, как шла работа над текстом: какие-то эпизоды вообще выбрасывались, какие-то сокращались, но какие-то, наоборот, выписывались более подробно, появлялись, вспоминались и какие-то новые. Стремление художественно приукрасить свой текст, сделать его более выразительным, безусловно, заметно по мере работы Аввакума над «Житием». Сравните более лаконичную и более сухую так называемую редакцию Б и окончательный текст «Жития» по Пустозерскому сборнику Ивана Заволоко.
Однако, работая над комментариями и читая независимые источники, время от времени находишь подтверждение тем или иным фактам, на которые указывает Аввакум. Какие-то ошибки памяти и натяжки ради «красного словца» тоже неизбежны. Но все же это не роман, как бы ни хотелось литературоведам записать Аввакума в родоначальники русского романа. Это документальное повествование: Аввакум описывает свою жизнь, но описывает ее с определенной, назидательной целью. Он пишет для определенной аудитории, а не для себя. К тому же это произведение, будучи широко распространенным в старообрядческой среде, пробыло «под спудом», оставаясь неизвестным «образованной публике», практически 200 лет. Хотя имя Аввакума было на слуху и мы встречаем упоминание о нем в стихотворениях Антиоха Кантемира и Михаила Ломоносова.
— Аввакум имел поразительное чувство слова, его тексты обладали, по замечанию Вадима Кожинова, «вполне определенным ритмическим строением». В своей работе «Протопоп Аввакум как поэт» литературовед Александр Панченко заявляет, что Аввакум «был поэтом в самом узком смысле слова» и его с уверенностью можно назвать стихотворцем. Согласны ли вы с этим утверждением?
— Да, согласен. Академик Панченко провел подробный стиховедческий анализ трех фрагментов из произведений протопопа Аввакума. На мой взгляд, подобный анализ можно было бы провести по отношению еще к ряду аввакумовских текстов, представляющих собой образцы высокой поэзии. Но это, безусловно, особая поэзия.
Поэзию, как музыку и искусство вообще, я делю на три класса: для тела, для души и для духа. Есть, например, танцевальная музыка, где преобладает ритмическое начало, — это, несомненно, музыка для тела. Есть классическая симфоническая музыка, которая воздействует на нашу душу, она глубоко волнует и потрясает, но этим ее воздействие и ограничивается. А есть музыка духовная — знаменный распев, к примеру. Это совсем другая высота, хотя с точки зрения виртуозов-классиков эти мелодии могут показаться слишком простыми. В поэзии, литературе — так же. Произведения Аввакума — это духовная литература, и даже наша русская классика, на мой взгляд, не смогла подняться на такие высоты. И хотя лучшие представители классической литературы стремились туда и очень высоко ценили Аввакума (например, Достоевский и Лев Толстой), все же они остались в сфере литературы душевной, а не духовной. Поэзия Аввакума сродни древневизантийскому и древнерусскому гимнографическому творчеству. Это совершенно особая система, ориентированная на Вечность.
— Значительную часть литературного наследия протопопа Аввакума составляет его эпистолярное творчество. Расскажите, пожалуйста, чем оно примечательно и какие еще произведения Аввакума следует отметить в первую очередь.
— Мне кажется, в своих письмах и посланиях Аввакум как нигде раскрывается как человек. Его взгляды на современность и на современников нашли отражение в челобитных царям Алексею Михайловичу и Феодору Алексеевичу, в посланиях и письмах семье, Феодосии Морозовой, Евдокии Урусовой и Марье Даниловой, царевне Ирине Михайловне, игумену Феоктисту, юродивому Афанасию (иноку Авраамию), Маремьяне Феодоровне, Ксении Ивановне и Александре Григорьевне, Алексею Копытовскому, отцу Ионе, старице Капетолине, Борису и «прочим рабам Бога Вышняго», «отцам святым» и «преподобным маткам», «отцам поморским», «верным», «горемыкам миленьким», наконец, в одном из последних своих посланий — к Ионе и Моисею.
В пустозерских посланиях Аввакума к единомышленникам и духовным чадам поражает особенность, подмеченная еще одним из первых его биографов Венедиктом Мякотиным, особенность, вообще присущая всей жизни огнепального протопопа — как человека и как духовного отца. «Как в догматических и полемических произведениях Аввакума, — пишет Мякотин, — выступают наружу его недюжинная эрудиция и диалектические способности, как его проповедь и поучения отличаются своей простотой, меткостью наблюдений и энергией выражения, так в наставлениях, обращенных им к ближайшим своим ученикам, крупную характерную черту составляет глубоко-любовное отношение к ним, поразительная деликатность в обращении с чувствами человека. Он так мягко и нежно дотрагивается в этих случаях до душевных ран человека, так умеет соединить порицание и даже наказание с ободрением и поддержкой, что в нем пришлось бы признать замечательно тонкого психолога, если бы для объяснения этой нравственной чуткости у нас не имелось более простого пути в признании его человеком с богато развитой духовной организацией, с глубоко любящим сердцем». Даже осуждая своих духовных чад за тяжкие грехи и налагая на них суровую епитимью, Аввакум вместе с тем заботился о том, чтобы в их душах не поселилось уныние — еще более страшный грех. Подобное отношение, несомненно, привлекало к нему многих, и многие, видя такие отношения духовного учителя и учеников, обращались к отстаиваемой ими старой вере. Особенно трогательны, на мой взгляд, письма Аввакума к боровским страдалицам — боярыне Морозовой, княгине Урусовой и Марье Даниловой.
Кроме эпистолярного наследия, особого внимания заслуживают «Книга бесед» и «Книга толкований», а также ряд его самостоятельных богословских произведений («О сотворении мира, грехопадении перваго человека и о потопе», «Беседа о кресте к неподобным» и другие). В этих произведениях Аввакум выступает и как пламенный проповедник, и как глубокий экзегет. Здесь его колоссальная эрудиция и начитанность разворачиваются во всем своем блеске.
— Какой след, на ваш взгляд, оставило творчество протопопа Аввакума в русской литературе?
— Безусловно, весьма заметный след. Учитывая, что широкая публика познакомилась с его «Житием» только в 1861 году и с тех пор прошло чуть более 150 лет, воздействие Аввакума представляется мне весьма и весьма значительным, хотя, быть может, это и не сразу бросается в глаза. Я не буду приводить высказывания великих русских писателей XIX–XX веков о творчестве Аввакума (все это можно найти в последнем издании моей книги о протопопе), приведу лишь слова Валентина Пикуля, очень хорошо сказавшего по этому поводу: «Нельзя знать русскую литературу, не зная Аввакума!». Я с ним совершенно согласен. Произведения Аввакума необходимо включать в школьные хрестоматии.
Сейчас мной подготовлена к изданию антология «Протопоп Аввакум в русской поэзии», куда вошли произведения (как большие поэмы, так и отдельные лирические стихотворения) более чем 50 русских и советских поэтов XVIII–XXI веков — от князя Симеона Дионисьевича Мышецкого до Андрея Вознесенского. Издание сопровождается моей обширной статьей, посвященной этой теме. Интересна эволюция восприятия образа Аввакума в «большой» русской литературе — от негативно-сатирического у Антиоха Кантемира и Михаила Ломоносова до восторженно-апологетического у поэтов постсоветской эпохи. Как считал советский литературовед Владимир Малышев, «цельность и сила человеческой натуры, выдающийся литературный талант, богатство, разнообразие и яркость народного языка — вот в конечном итоге то, что определило обращение поэтов к личности протопопа Аввакума».