1. Умер Геннадий Барабтарло — знаменитый переводчик прозы Владимира Набокова, автор исследований о нем. Последней его большой работой стало составление набоковской книги сновидений. На «Афише» Игорь Кириенков вспоминает самые яркие моменты профессиональной биографии Барабтарло. Кириенков рассказывает, как после скандала с незавершенным романом «Лаура и ее оригинал» о переводчике узнала широкая публика: «Барабтарло — профессор университета Миссури, близко знакомый с набоковской семьей, — отстаивал право выражать свои мысли, соблюдая правила дореволюционной орфографии и правописания, утверждал, что великую книгу можно написать только от руки и в целом производил на аудиторию совершенно оглушительное впечатление». Здесь же коротко прослеживается история репутации Барабтарло — от насмешек до панегириков — и перечисляются главные его переводы и набоковедческие тексты.
На сайте «Сноба» о покойном переводчике пишет Михаил Эпштейн — Барабтарло был одним из ближайших его друзей: «Он знал жизнь Набокова так же, как собственную, и в известном смысле сам был Набоковым в какой-то другой его реинкарнации. Никогда я не встречал такой степени внутренней близости одного выдающегося человека другому, великому».
2. В один день с Барабтарло скончался поэт Глеб Горбовский. Чаще всего те, кто писал об этом, цитировали его юношеский блатной романс «Фонарики ночные», но вспоминали и другие стихи. На сайте Regnum о Горбовском, его биографии и «большой, но не пафосной» любви к Ленинграду/Петербургу пишет Марина Александрова. «Полит.ру» публикует воспоминания о поэте Евгения Каминского: «Стихи, от которых дух захватывает: неужели можно вот так — просто, глубоко. Так глубоко, что можно падать и падать в них, а дна все нет и нет. Летишь в пропасть — и нет тебя счастливей. Такие стихи рекомендуется читать всем, но особенно тем, у кого уже ничего не осталось в жизни» (дальше, правда, начинаются размышления о современной «пустоте, обзывающей себя верлибрами»).
ТАСС (по соседству с трескотней за подписью петербургского врио-губернатора о том, что «стихи признанного мастера любимы многими поколениями наших сограждан») публикует слова соредактора «Звезды» Андрея Арьева: «Горбовский был, может быть, первым в конце 50-х — начале 60-х годов поэтом, который внес такое раскрепощение чувств в нашу поэтическую жизнь, во всяком случае, в ленинградскую. То, что в Москве делало четверо-пятеро поэтов, Горбовский сделал один. И счастливым образом рядом с ним появились чуть-чуть более молодые поэты, которые вместе с ним составили такую знаменитую поэтическую школу, куда входили потом и Бродский, и Кушнер, и Соснора. Но он был первым».
3. Андрей Рубанов после романа о русском патриоте, выпустил славянское фэнтези — буквально новеллизацию сказки «Финист — Ясный сокол». Подоспели две рецензии: одна (Егора Михайлова) — совсем суровая, вторая (Галины Юзефович) — умеренно. Михайлов пеняет Рубанову на, скажем так, политическую несознательность: «редкий русский сюжет, который мог бы рассказать об интересном женском персонаже», излагается мужскими голосами, а этому самому интересному женскому персонажу — крестьянской дочери Марье — «остается только болтаться от одного мужчины к другому, а потом к третьему, чтобы спасти третьего от четвертого. <…> Такой вот сказочный менсплейнинг». Юзефович пишет о том же, пытаясь понять логику решения Рубанова: «Очевидно, что Рубанов неслучайно сделал свою Марью фактически безликим статистом: она важна не как личность, но исключительно как сюжетная ось — как, если угодно, сердцевина коловрата (славянского циклического миропорядка), вокруг которого вращаются судьбы прочих героев. Но на практике отсутствие у Марьи самостоятельного характера и, по сути дела, собственного лица лишает роман смыслового центра тяжести». По мнению Юзефович, любящей прозу Рубанова, этот недостаток, как и другие, писателю удается искупить: роман он «вытаскивает на собственной мощнейшей харизме».
4. «Прочтение» публикует новые стихи Василия Бородина. У Бородина недавно вышла книга «Машенька», центр которой — одноименная поэтическая пьеса; эти стихи написаны уже после книги, и среди них есть вещи восхитительные.
снег вьется ложится и тает туда
где пятка и пес
а лед говорит: «никогда никогда
я камень из слез»
— вас солнце найдет — голова к голове
в пути и вдали —
ударит в себя в синеве-синеве
как в бубен земли
5. На «Арзамасе» — премьера нового альбома Александра Маноцкова «Псалми i танцi»: это песни на стихи украинских поэтов, от классиков (Шевченко, Леся Украинка, Антонич) до живых классиков (Жадан). Стихи приводятся здесь же — оригиналы и, в большинстве случаев, переводы. Маноцков о своем выборе говорит: «… у меня было некоторое „преимущество” в сравнении с украинскими читателями, для которых многие из этих текстов хрестоматийно-привычны, — преимущество первой внезапной влюбленности, прекрасное преимущество пришельца. Украинская поэзия производит на человека, знакомящегося с нею впервые, ошеломительное, захватывающее впечатление. Чего и всем желаю». Тексты комментирует киевский филолог Михаил Назаренко, и эти комментарии ценны сами по себе — они как раз могут служить отличным введением в украинскую поэзию.
6. Поэт и критик Сергей Сдобнов обратил внимание на вышедшую в «Альпине» детскую книгу «Чему я могу научиться у Анны Ахматовой». «Там — ничего про сына и мужа. Ничего про отношения с советской властью. Ничего про то, что думала Ахматова. Почти ничего о том, что важно знать про поэзию Ахматовой», — перечисляет Сдобнов. Зато дети узнают, что Ахматова «отказывалась писать стихи, которых ждало от нее правительство, и выбрала путь оппозиции», что она «была фантастически гибкой» и что надо «держаться семьи и друзей». Из истории о том, как Ахматову перестали печатать и ей приходилось зарабатывать на жизнь переводами, следует такой жизнерадостный вывод: «Если ты знаешь иностранные языки, ты везде будешь как дома». Довершают рассказ о ролевой модели ААА поразительные в своем роде иллюстрации, где на ахматовскую фигуру с портрета Альтмана сверху налеплен колобок. Нечто подобное мистер Бин проделал с «Матерью» Уистлера.
7. В новом выпуске журнала «Крот» — интервью Феликса Сандалова с братьями Иваном и Петром Аксеновыми. Братья рассказывают о том, как существует и работает издательство Common Place: «Наша исходная идея была простая: если у тебя есть место для сбыта, то производство лучше всего организовать там же, не отходя от кассы. Ведь сотрудник книжного по долгу службы ориентируется в ассортименте на рынке, он видит со стороны логику действий, находки и просчеты самых интересных независимых издательств, а еще наблюдает в прямом эфире за динамикой спроса и предложения. Все это само по себе уже немало, но еще важнее то, что связка „сбыт-производство” если не уничтожает, то дико сокращает и упрощает цепочку „поставщик-продавец”».
Лучшее, впрочем, на полях разговора о книжной индустрии: личный опыт понимания, «чем правое отличается от левого»; объяснения, почему рационализм не обязан быть идиотским; рассуждения о поэзии (от Святогора до Андрея Родионова и, конечно, лейтенанта Пидоренко); воспоминания о фриках-преподавателях, чьи архивы обладают большим издательским потенциалом: «Например, одному моему однокурснику, главному задроту… этот преподаватель постоянно предлагал отправиться в горный аул, где тот родился, поскольку там не хватает пастухов и работников на местном горнодобывающем заводе (причем он не гнал от балды, он изучил сперва проблемы этого самого аула и знал, о чем говорит)».
8. К 160-летию со дня рождения Шолом-Алейхема в «НГ-ExLibris» вышла статья Андрея Краснящих о жизни еврейского классика в конце 1880-х: литературная борьба 29-летнего Шолом-Алейхема с самым популярным писателем на идише его времени — Шомером; появление журнала «Ди юдише фолксбиблиотек» и травля этого предприятия в еврейских газетах. А писатель и критик Роман Арбитман в своем фейсбуке говорит, в частности, о восходящей к Шолом-Алейхему поэтике еврейского анекдота, которая стала антипоэтикой: «То, что для Шолом-Алейхема было естественным, как воздух, ныне превращено в набор затертых штампов, радующих лишь антисемитов: картавость, суетливость, говорливость, пронырливость, невезучесть, гипертрофированное чадолюбие и все эти бесконечные „таки”, от которых уже тошнит».
9. Еще один материал в «НГ-ExLibris» — рецензия Сергея Алексеева на ЖЗЛ-биографию Ванги, написанную Викторией Балашовой. Такая затея требует известной осторожности — впрочем, серия «ЖЗЛ» всеядна. Алексеев замечает, что Вангу, чьими пророчествами до сих пор полнится интернет, постепенно забывают: «для поколений совсем несоветских… болгарская ясновидящая уже менее знакома, чем произведенный от ее имени и расползшийся по Всемирной сети забавный неологизм „ванговать”». Достоинство книги Балашовой — честная попытка продраться через заросли приписываемых Ванге пророчеств и рассказать о человеке. Получается демифологизированная биография «глубоко несчастной женщины, избравшей для выживания в трудные годы единственно доступное ей ремесло»; «по большому счету всю вторую половину жизни Вангу использовали», — такой вывод делает рецензент.
10. На сайте «Нож» два ликбеза Дениса Ларионова, посвященных одной теме — связи математики с литературой. В первом тексте Ларионов выбирает 10 главных «математических» произведений — в самом широком смысле слова: тут есть «Бросок костей» Малларме, где числовая игра может навести на множество интерпретаций, «Доски судьбы» Хлебникова, «Сто тысяч миллиардов стихотворений» Кено и «Бесконечный тупик» Галковского («череда примечаний, ссылающихся друг на друга и тоскливых, как сама жизнь»).
Во втором рассказано о писателях, вдохновлявшихся математикой, и математиках, посвятивших себя литературе. Здесь — Льюис Кэрролл, обэриуты, УЛИПО, наш современник Роман Михайлов. Кроме того, Ларионов пытается в принципе объяснить, на каких основаниях происходит такой синтез, и описывает известные комбинаторные жанры — палиндромы, анаграммы, ропалики, липограммы, центоны.
11. В издании «Диалог» — материал о шести независимых книжных магазинах Петербурга: «Все свободны», «Желтый двор», «Порядок слов», «Подписные издания», «Свои книги», «Фаренгейт 451»: координаты, ассортимент, особенности (например, кофе и лекционные программы) и небольшие интервью с хозяевами. Но самое приметное в материале — иллюстрации художницы Евгении Девятовой: например, «Все свободны» тут изображен как бродяга с узелком на палке (магазин недавно был вынужден переехать), а рядом со «Своими книгами» сидит магазинная кошка Зулейка.
12. Все, кто волновался за оставшегося без спонсора «Букера», могут выдохнуть: спонсор нашелся. Это, как сообщает BBC, миллиардер сэр Майкл Моритц — венчурный инвестор, в прошлом журналист и член совета директоров Google. Деньги пойдут через благотворительную организацию Crankstart, которую Моритц организовал со своей женой Харриет Хейман. В отличие от группы Man, которая финансировала «Букер» при условии, что премия будет официально называться The Man Booker Prize, новый спонсор ничего такого не потребовал: после 17 лет с «Мэном» премия вернет себе оригинальное название. «Мы с женой не представляем себе и дня без чтения книг. Букеровская премия помогает рассказывать людям об озарениях, открытиях, радости от прекрасной прозы. Как и „Букер”, я родился на свет в Британии и, до того как переехать в Америку, рос на английской литературе. Мы с Харриет счастливы, что нам удастся поддержать премию, которая посвящена лучшей прозе в мире», — говорит Моритц.
13. Sydney Review of Books публикует статью Джеффа Пейджа о новом собрании стихов самого известного современного австралийского поэта — Леса Мюррея. Издание вышло к 80-летию поэта, собраны в нем «все стихотворения, которые автор хотел бы сохранить», — получилось 686 страниц и 1,24 кг. «Как можно оценить такой корпус текстов?» — спрашивает Пейдж и отвечает словами самого Мюррея, цитатой из стихотворения «Бесстрастие» (в оригинале Equanimity, то есть буквально «Равнодушие» в том смысле, в каком у Пушкина «равнодушная природа»):
поле — сплошной передний план и в то же время фон,
как живописное изображение равенства. Бесконечного ряда деталей
как внимания Бога. И ничто не приуменьшено перспективой.
Вопреки цитате, из этого «бесконечного ряда деталей» — стихотворений Мюррея — Пейдж решает выбрать четырнадцать любимых. По его мнению, они составляют сердцевину мюрреевской поэзии и действительно сохранятся надолго, пережив неизбежные испытания — придирчивость будущих антологистов, да и вообще «дыхание времени».
14. Американская писательница Мег Вулицер рассказывает журналу Time о своем голливудском опыте и голливудских планах. Фильм по ее роману «Жена» только что претендовал на «Оскар» в номинации «Лучшая актриса» (статуэтка могла достаться Гленн Клоуз, но уже в седьмой раз не сложилось). Между романом и фильмом прошло 14 лет, хотя разговоры об экранизации начались сразу после выхода книги. Вулицер уверяет: дело в том, что ни один актер не брался за роль мужа главной героини — преуспевающего писателя и «редкостного козла». (Согласился в конце концов Джонатан Прайс — он же Его Воробейшество из «Игры престолов» и еще один муж-козел из «Завтра не умрет никогда».) У Вулицер купили права еще на три фильма — сопродюсером в экранизации последнего ее романа «Женское убеждение» станет Николь Кидман.
15. В Lapham’s Quarterly — текст Элизабет Деллы Заззеры о географии «Одиссеи». Догадки, где именно с героями Гомера приключалось то-то и то-то, даже показаны на онлайн-карте. «„Одиссея”, если пренебречь аллегориями и мифологией, сойдет за путеводитель по Эгейскому морю: каких островов избегать, если вы ненавидите квест-румы, каким маршрутом не плыть, если вы забыли беруши, где попробовать говядину, от которой звереют боги», — замечает Заззера. Она пересказывает заочную полемику Полибия с Эратосфеном (Полибий, в отличие от греческого математика, полагал, что картографировать Гомера вполне возможно), перечисляет заметные прецеденты (определить места действия «Одиссеи» пытались Птолемей, картограф XVI века Авраам Ортелий, будущий премьер Великобритании Уильям Гладстон, французский дипломат и политик Виктор Берар) и задает важнейший вопрос: «А где была Итака?» (многие ученые отрицают, что реальный остров Итака — то самое царство Одиссея). Одна из последних карт поэмы создана филологом-классиком Питером Страком: «из нее наглядно следует, что Одиссей блуждал кругами».