1. Главная тема недели — несуразное обвинение Гузель Яхиной в плагиате: историк, исследователь голода в Советской России Георгий Циденков заключил из интервью писательницы, что ее новый роман «Эшелон на Самарканд» «состоит из компиляции и пересказа с минимальными изменениями публикаций моего блога в ЖЖ». Самого романа Циденков не читал. Яхина написала в своем фейсбуке: «Считаю эти обвинения клеветой и диффамацией. Я — добросовестный исследователь»; критики (Анна Наринская*Признана властями РФ иноагентом., Констанин Мильчин, Галина Юзефович) напоминают, что, если писатель создает исторический роман о периоде, которым занимается такой-то историк, он, скорее всего, и будет пользоваться теми же источниками, что такой-то историк. А «Новая газета» публикует развернутые комментарии Яхиной к роману, показывающие обширную работу писательницы с архивами и историческими исследованиями.
Тем временем Галина Юзефович, хоть и солидарна с Яхиной в истории с обвинениями Циденкова, опубликовала на «Медузе» весьма прохладную рецензию на книгу: «Новый роман Гузель Яхиной щедро проливает целительный елей на плохо зарубцевавшиеся раны российской исторической памяти, предлагая такую трактовку голода в Поволжье и борьбы с ним, которая, по идее, должна устраивать всех, кроме совсем уж радикальных ненавистников СССР на одном фланге и не менее рьяных его поклонников на другом. Однако эта разлитая по тексту универсальная благодать имеет свою оборотную сторону. Для того чтобы доходчиво транслировать подобные идеи, автор не может позволить себе ни малейшей сложности или неоднозначности. Как результат, „Эшелон на Самарканд” — книга предельно простая и наивная, почти полностью лишенная глубины, оттенков и полутонов. Елей не предполагает исторической достоверности, поэтому, хотя в конце книги Яхина и приводит список использованных источников, ее роман — не исторический в полном смысле слова, ни на уровне фактологии, ни на уровне психологической достоверности».
2. За короткое время вышли два музыкальных трибьюта великим русским поэтам XX века — Осипу Мандельштаму и Анне Ахматовой. В «Афише» Егор Михайлов пытается разобраться в этом явлении: он припоминает курьезный трибьют Лермонтову («и скучно, и грустно, и некому руку подать», — резюмирует результат сам поэт) и альбом, на котором стихи Бродского поет Олег Митяев. В отличие от этих попыток, спродюсированный Ромой Либеровым мандельштамовский альбом «слушать интересно». «Леонид Агутин превратил стихи Мандельштама в ресторанную версию Стинга [мама! — Л. О.]; IOWA нашла в них мощный танцевальный хук [мама!! — Л. О.]; даже к песне Shortparis „Эта ночь непоправима” только одна претензия: ее невозможно отличить от любой другой песни Shortparis». Есть тут, по мнению Михайлова, и политический смысл: «Пока российское государство то пассивно, то агрессивно враждует с Украиной, Грузией и Прибалтикой, музыканты разных стран игнорируют эту вражду, объединяются, создавая на уже давно не русскоязычном пространстве мандельштамоязычное». Ахматовский же трибьют, в отличие от мандельштамовского, «невдумчив, неизобретателен и попросту неинтересен. Строки Ахматовой не растворяются в этих песнях и не высвечиваются новыми красками, а неловко лежат, накинутые сверху на музыку, никак с ними не взаимодействующую». Особенно не понравился Михайлову финальный номер — мелодекламация в исполнении популярной поэтессы Ах Астаховой. Вместе с тем подобные альбомы, считает критик, нужны: «Такие эксперименты могут актуализировать наследие запылившихся классиков, вывести на передний план недооцененных (было бы очень интересно услышать трибьют Николаю Олейникову, Зинаиде Гиппиус и Семену Кирсанову)».
3. Появился новый выпуск «Артикуляции», где, как всегда, очень много интересного. В поэтическом разделе, например, — Полина Андрукович, Олег Шатыбелко, Влад Гагин, Юлия Тишковская, Екатерина Боярских:
Хотя бы на уровне разговоров,
хотя бы так: понедельник, вторник,
рабочий полдень, блокада смысла.
Хрустальным эхом касаясь русла,
плывет гигантская арапайма —
льется тела вода живая, тяжелая, сквозь мертвую воду,
дыры дней и событий числа,
молнией медленной, тайной в каждую точку бьется.
Знать желаю, где она обитает,
как ей, зеркальной, сквозь долгую тьму живется.
В переводном разделе — поэты второго поколения нью-йоркской школы в переводах Яна Пробштейна, Джим Моррисон в переводе Татьяны Виноградовой, много переводов Ии Кивы — например, вот Сергей Жадан:
Не называй языком звериный вопль
любовных признаний,
выкрики просьб о прощении за предательство,
ветхозаветный плач политиков
над городами,
которые они после сожгут.
Это что угодно, только не язык.
Это может быть ропотом камней,
лежащих на речном берегу
в полном неведении
о глубине русла.
Это может быть песнопением домов,
из которых выселили целые семьи.
Это может быть шрифтом
сообщений в газетах,
идущих на протопку бараков.
Но говорить на этом языке —
то же, что разговаривать с железом,
то же, что препираться с липами.
В прозе — Олег Копылов, Света Литвак, Анна Гринка, начало нового романа Марии Елифёровой, грустный цикл миниатюр Владимира Тучкова «Обыкновенный садизм» — например:
Жена по пьянке убила мужа. Сунула по ошибке нож не туда, а он и коньки отбросил. Похрипел немного, да и затих.
И что теперь делать, ума не приложит. Допила невеликий остаток водки. Поспала чуток. Проснулась. А он, сука, никуда не девается. При жизни осто..., так и сейчас, козел, куражится.
Много всего в критическом разделе: например, Анна Голубкова классифицирует современную русскую женскую поэзию, взяв за основу таблицу Менделеева (жду, что из этого кто-то сделает картинку для «Современной поэзии в мемах»: V — ватутий, De — делаландий, Rb — рымбий и так далее); Татьяна Бонч-Осмоловская пишет о Романе Арбитмане и Свете Литвак; Лена Малорик анализирует стихотворение Ивана Жданова «Пустая телега уже позади…»; Анна Орлицкая рассказывает об испанском поэте Сандре Сантане, чья книга вышла на русском в переводе Натальи Метелевой: Орлицкая находит в его текстах множество перекличек с философией Ролана Барта.
4. В «НЛО» выходит первый роман Оксаны Васякиной «Рана», рассказывающий о смерти матери поэтессы и захоронении ее праха. На «Прочтении» с Васякиной говорит Полина Бояркина: разговор идет о создании текста, о его развитии («начала беспредельничать и впихивать туда вообще все, что считаю необходимым»), об актуализирующих себя в нем идентичностях («лесбиянка, поэтесса, феминистка... И сибирячка еще, получается») и о мотивирующем его сложном и непроявленном конфликте: «Меня не смешило — меня изнуряло, что все то, что происходит, не соответствует реальности произошедшего. То есть я живу в нескольких мирах одновременно. Одновременно есть бюрократическая машина. Одновременно есть человеческая реакция на событие. И есть еще Я ко всему прочему. Это три мира, которые между собой не совпадают». Васякина объясняет, страшно ли ей быть в тексте предельно откровенной: «Я, когда иду по берегу моря, всегда нахожу мертвую чайку. Это то, что выделяет мой взгляд. Я могу пятнадцать минут стоять, ее рассматривать, пытаясь понять, от чего она умерла. Возможно, это мое отклонение, но я продуктивно его использую. О мертвой чайке нужно писать как о мертвой чайке. О боли нужно писать болью. И в этом смысле, конечно, я за предельное обнажение».
Среди других тем разговора — документальная проза и поэзия, инклюзивное восприятие феминистской литературы («Кажется ли мне, что, например, Каменская — это феминистская литература? Да! Умная, классная женщина, которая, конечно, испытывает одиночество. Она еще и раскрывает преступления. То есть очень даже феминистский текст. Просто мы его не воспринимаем как феминистский»), пересмотр классических текстов, феминистское письмо и мировоззрение вообще: «Оно будет так сильно влиять на наше будущее, как мы даже не представляем. Мы даже не представляем, что за бомба у нас в руках. Очень классно чувствовать себя частью этого! И свидетельницей».
Кстати, на прошлой неделе на «Кольте» было напечатано предисловие Полины Барсковой к «Ране»: «Оксана Васякина держит речь об исчезнувших, но и об оставшихся и переживших; в первую очередь она говорит о своей жизни — перед нами записки молодой персоны, особы, сироты, если мы осмелимся сопоставить это с попытками главного для нас русского прозаика Лидии Гинзбург (филолога, мыслителя, лесбиянки) сформулировать своего блокадного человека Оттера: нечто среднее между собой и всеми остальными. <…> Текст Васякиной — смелая человеческая сильная проза о сегодняшнем состоянии языка о любви и смерти. Некоторым из нас такая проза сейчас остро необходима».
5. «Новая газета» поговорила с молодыми поэтами, которые занимаются в студии Андрея Родионова и Екатерины Троепольской при Центре Вознесенского. «Главные темы — свобода, протесты, будущее. Будущее туманно. Свобода — это когда не трогают и можешь делать, что хочешь. А протесты… Хорошая вещь, но опасная. Строго по Цою: „ждем перемен” и „страшно что-то менять”». Разговор отображает эту мучительную неопределенность: «Нет смысла пускать в себя столько информации, которую не можешь обработать, и каждый раз убеждаться в своей беспомощности» (Маша Птицына); «Я за свои 24 года жизни не смогла придумать ничего, что можно улучшить не в себе, а в окружающих. И я не думаю, что у меня есть право улучшать что-то в других» (София Третьякова); «Высшая ступень разговоров о политике — это мемы, чуть-чуть пониже — стендап-комедия, стендап-комиков слушают, чтобы посмеяться, у них аудитория 100% больше, чем у тех же поэтов. А поэтов читают только другие поэты» (Рина Денисова). Отдельно — про запрет мата в СМИ и публичных выступлениях: «В итоге все начали материться в два раза активнее, типа всех не посадят. А я поставила лайк посту Моргенштерна, где он матерится против этого закона».
6. Сергей Лебеденко запустил сайт Booktrigger — о сложных отношениях книг и общества. Единственный пока текст — о казусе Аманды Горман, которой в Европе забраковали уже второго переводчика за то, что он белый. Лебеденко выступает в жанре «у каждого тут своя правота»: «Тут есть соблазн выбрать сторону: либо соцсетей, которых не устроили белые переводчики, либо правых комментаторов, везде ищущих происки „этического рейха”. Этому соблазну стоит противостоять: в первую очередь потому, что обе точки зрения основаны на эмоциях». И выигравшей, и виноватой стороной в этом раскладе оказываются соцсети (как некая коллективная сущность, где постоянно рождается shitstorm): «...абсурдный характер скандала и его последствия вовсе не означают, что проблем нет, а активисты возмущаются на пустом месте. Очевидно, в западном книгоиздании все еще мало цветных авторов, которые делились бы своим опытом. Но соцсетям невыгодна здоровая дискуссия, потому что спокойное обсуждение не приносит трафик».
7. В журнале «Шрифт» — разговор с Сергеем Бесовым, руководителем мастерской «Демоны печати». В мастерской не так давно вышел перевод романа американской писательницы Аликс Кристи «Подмастерье Гутенберга». Роман посвящен истории первой печатной книги — Библии Гутенберга. По словам Бесова, его чтение можно сравнить с просмотром интересного сериала, каждую новую главу хочется пересказывать. На русский книгу перевел Максим Немцов.
«Ну что я знал о Гутенберге? Заходишь в Вики, читаешь все эти скучные справки. Они довольно сухие, и, если ты не добавляешь каких-то подробностей и образов, ты не можешь себе представить масштаба изобретения Гутенберга. Аликс Кристи, конечно, реконструирует события, многое придумывает, но есть обстоятельства, в которые я лично верю. Они вдруг начинают резонировать с вещами, которые происходят с нами сейчас. Может быть, конечно, она и сама исходила из знаний о современном мире — о стартапах, новых технологиях и прочем. С другой стороны, есть некие универсальные темы, которые спустя 600 лет не сильно изменились. К таким вещам относится и человеческая природа», — говорит Бесов. В материале подробно показана работа над книгой, в том числе над специально созданной для издания гарнитурой. Все-таки мастерская высокой печати.
8. The Los Angeles Times посвящает статью интернет-клубу иранских писателей и переводчиков, которые занимаются контрабандой запрещенных в Иране книг. В стране установлена строгая религиозная цензура, которая призвана защищать исламскую республику от «западного культурного вторжения». Некоторые участники клуба живут в Иране, некоторые — в эмиграции. Среди них — живущий в Америке писатель Омид Фаллахазад, на родине подвергавшийся дискриминации из-за веры (он исповедует бахаизм), и Шахриар Манданипур, мечтающий об утопической «Республике Литературы», основанной на великой персидской традиции. Чтобы донести свой недавний роман до иранских читателей, Манданипур обратился к живущему в Лондоне писателю и издателю Хади Ходжиняну: «тот сказал, что его группа из двадцати подпольных издателей осуществит публикацию за четыре дня». Сейчас в Иране продано уже около 1 000 экземпляров книги Манданипура; обрадованный успехом, тот провел виртуальный писательский мастер-класс — две трети участников оказались из Ирана. Еще одна писательница, Мониро Раванипур, называет себя «воином, сражающимся за утраченные права и человеческое достоинство»: она проводит в онлайне бесплатные встречи с иранскими женщинами, обучая их искусству мемуаров. Каждая из учениц Раванипур в прошлом году потеряла близких, когда иранская ракета сбила украинский авиалайнер.
9. Недавно стартовал проект «50 лет истории текстовых игр» — ведет его писатель и автор, собственно, текстовых игр Аарон Рид. В очередном выпуске можно прочитать о возникновении Choose Your Own Adventure, успешнейшей серии книг-игр с нелинейным нарративом, где следующий ход выбирает читатель — и этот ход может оказаться фатальным. В России самый известный автор этого жанра — Дмитрий Браславский.
Рид рассказывает историю юриста средних лет Эдварда Паккарда, который в конце 1960-х решил сделать книгу-игру на основе сказок, которые придумывал для своих дочерей. Хочешь идти дальше по пляжу — переходи на страницу 5, хочешь взобраться на гору — тебе на страницу 6. Паккарду не первому пришла в голову такая идея: интерактивные романы и пьесы существовали еще в 1930-е (одну из таких пьес сочинила Айн Рэнд). Но его эксперимент оказался удачным — может быть, именно из-за его упорства: прошло десять лет, прежде чем книга Паккарда «Пещера времени» вышла в крупном издательстве Bantam Books. Рид подробно объясняет структуру книги, многочисленные развилки сюжета. У истории сорок возможных финалов: «Вас может съесть Лох-Несское чудовище, вы можете стать капитаном корабля или верхом на мамонте сверзиться с утеса. „Спустя тысячу лет знаменитый палеонтолог Карлтон Фрисби найдет ваши кости рядом со скелетом шерстистого мамонта и поразится, до чего вы похожи на человека двадцатого столетия”». Чтобы раскрутить серию, книги сначала раздавали бесплатно. Их небольшой формат, кроме того, производил впечатление «взрослой книги». Это сработало: серию ждал успех, продлившийся до 1990-х. Ей вполне удавалось конкурировать с первыми коммерческими видеоиграми.
10. Вы ведь такое любите: на Lithub — очередная галерея уродливых и нелепых обложек классических книг. Среди прочего — «Гордость и предубеждение» с американским флагом, «Портрет Дориана Грея» с татуированным хипстером-ламберсексуалом и «Маленькие женщины» с юной маоисткой.