1. От ковида умер поэт Игорь Шкляревский, ему было 83 года. «Новая газета» цитирует Михаила Синельникова: «Он был человеком резкой выходки, дерзкого поступка, большой и смертоносной игры. И — доброго дела»; в свое время получив Госпремию, Шкляревский отдал ее на высаживание леса в Беларуси — это было после Чернобыльской катастрофы. «Новая» также публикует три стихотворения Шкляревского:
Бессильны великие книги,
Бессильны великие мысли.
Опять озверелые крики
Над улицей темной повисли.
Бессильны цветы, облака,
И полная неба река,
И желтые листья березы,
И красные листья осины,
Плывущие в заводи синей.
Бессильны Тургенев и Блок.
И Пушкин почти одинок.
О Шкляревском пишет в «Литературной России» Александр Балтин («Казалось, он не писал, а ваял стихи — используя различные варианты словесного материала: и глину, и мрамор, и гранит»); в своем ЖЖ о знакомстве с поэтом вспоминает журналист Александр Мальгин. Стоит предупредить, что максиме «или хорошо, или ничего» Мальгин не следует.
2. В один день 10 сентября умерли двое известных колумбийских литераторов: Хайме Харамильо Эскобар и Антонио Кабальеро. Об этом сообщает Окружной институт искусств в Боготе. Поэт Эскобар, печатавшийся под псевдонимами Папа Хайме и X-405, принадлежал к движению надаистов (если переводить, получатся прямо «ничевоки») — контркультурному течению, которое сравнивают с футуристами и битниками, — и был, вероятно, самым среди них сдержанным. Кабальеро, родившийся в литературной семье, был одним из самых известных журналистов Колумбии (решающее воздействие на него оказали парижские события 1968 года), много работал в Европе, писал влиятельные тексты о колумбийской наркоторговле и безуспешной борьбе с ней. В 1984-м он опубликовал единственный роман «Без исцеления» — героем которого, как ни странно, был поэт по имени Эскобар. Кроме того, Кабальеро был карикатуристом и страстным защитником корриды.
3. «Нож» публикует четыре монолога молодых писателей — о начале их литературной карьеры, об общении с книжной индустрией и о заработках. «Сейчас моя писательская зарплата — 2000 рублей в месяц. Если бы я посвящала этому всё свое время, возможно, она была бы 15 или 20 тысяч рублей», — рассказывает писательница, работающая под псевдонимом Нелл Смит-Уайт в жанре стимпанк. Здесь же своим опытом делится Вера Тихонова, пишущая книгу о покойном муже: «Для меня это было чем-то вроде собственной терапии, но оказалось, что многое созвучно моим читателям. Мне говорили, что я описываю словами то, что люди чувствуют, но не могут назвать, сформулировать, признать».
4. Три сильных журнальных выпуска. В «Зеркале» — стихи Сергея Жадана, Игоря Ильина, Натальи Емельяновой, Сергея Ануфриева, отдельно отметим поэму Евгения Сошкина «Оленной и морской» — попытку реконструкции северного эпоса. Здесь же — небольшая повесть Ольги Медведковой «Путешествие в Пальмиру» и большая статья Дмитрия Сегала о визуальной/знаковой/художественной культуре первобытных людей.
В «Знамени» — довольно суровые рассказы Елены Долгопят, стихи Дмитрия Тонконогова, Шамшада Абдуллаева и Андрея Полякова:
Я боялся страха
Мне казалось
страх — плохая голому броня:
с каждой ночью меньше оставалось
бедного (хорошего) меня
Жевать, жевать, жевать свой страх
и чувствовать его происхождение —
змéя в сердце скользкое движение
яблочную шкурку на зубах
В критическом разделе Наталья Иванова размышляет о литературном капитале и литературном каноне (почему в нем, например, не нашлось места Фридриху Горенштейну?); здесь есть наглядные свидетельства того, как рушился канон советский и складывался постсоветский. Олег Лекманов, готовящий книгу «Мандельштам в воспоминаниях современников», публикует предварительные соображения на эту тему: «…на свидетельские показания современников о личности Осипа Мандельштама можно взглянуть и как на сырье для комментария к стихам и прозе поэта». Илья Виницкий затрагивает тему сверхъестественных персонажей в русской литературе — недостаточно исследованную, «о чем персонажи эти, насколько нам известно из надежных источников, крайне сожалеют». Предмет этой статьи — маленькие демонологические «кабиасы» из одноименного рассказа Юрия Казакова: следует почти детективная история их происхождения. Среди рецензий — отзывы Кирилла Ямщикова на сборник прозы Линор Горалик «Мойра Морта мертва», Артема Комарова на роман Алексея Слаповского «Недо» и Александра Чанцева на книгу Анатолия Рясова «Едва слышный гул: введение в историю звука».
Наконец, в «Звезде» — новые стихи Александра Кушнера, впервые публикуемая обширная переписка Сергея Довлатова с Игорем Смирновым, воспоминания покойной Марины Ефимовой о советской деревне и советском голоде. Константин Азадовский вспоминает, как в СССР издавали книгу статей и писем Рильке, Наталья Бонецкая пишет о мистицизме Николая Бердяева. Есть в номере и две пушкинские публикации: Александр Жолковский разбирает эпиграмму на Воронцова («Полу-милорд, полу-купец…»), а Александр Мелихов рецензирует книгу Николая Гуданца о политической биографии Пушкина (посыл книги — Александр Сергеевич был приспособленцем, пошел на сделку с совестью и вообще был, кажется, не вполне нормален; Мелихов горячо возражает).
5. Российский Playboy вдруг решил назвать лучших современных писателей России. Список достаточно предсказуемый; неясно, почему там нет, например, Сорокина — зато есть сразу Данилов и Данилкин. Еще есть Оксана Васякина и Евгения Некрасова.
6. Кстати, о Некрасовой. На «Медузе»Признана СМИ, выполняющим функции иностранного агента. — рецензия: Галине Юзефович не понравился аудиосериал «Кожа», по сюжету которого американская рабыня и русская крепостная крестьянка меняются кожей («оказывается, она легко снимается через рубцы от порки на спине») и идут творить справедливый суд. «Кажется, Некрасова не столько пишет о чем-то волнующем ее как человека, женщину и писателя, сколько проходит публичное собеседование на замещение позиции самой прогрессивной и актуальной фемавторки сегодняшней России. И, как часто бывает на собеседованиях, держится при этом скованно и неестественно», — считает Юзефович. Для сравнения: гораздо более комплиментарная рецензия Егора Михайлова («С большой формой Некрасова справляется мастерски. <…> Поэтический язык Некрасовой, знакомый по прежним работам, здесь остается тем же, но развивается»; NB — как это?) и круглый стол на «Кольте», где Некрасова рассказывает, почему решила написать эту вещь.
7. Три радикальные поэтические публикации. На «Грезе» — текст Дмитрия Голынко с очень длинным названием и анафорическими хэштегами:
#имеет ли право властный некогда дискурс прижать лоханутого к стенке — чтобы расчехлился паскуда
#имеет ли право холобионт откреститься от фенотипа
#имеет ли право белый супремасист прикинуться демшизоидным толерастом
#имеет ли право неклеточный инфекционный агент раздолбать белковый контейнер
#имеет ли право изголодавшийся каннибал полакомиться человечьей голяшкой
На «Сигме» — два препринта из новых книг «Порядка слов»: очень-очень гетероморфный текст Дмитрия Герчикова («Головоногов и Оксана / по бескрайнему полю лжи и бэби картофеля / по ложному картофелю и бэби полю без края») и очень-очень жесткие стихи Фридриха Чернышева: «какая разница как назовут наш концлагерь / ведь даже с выбитыми зубами я смогу тебе / отсосать».
8. В «Снобе» Сергей Николаевич пишет о книге классика латышской поэзии Александра Чака «Задетые вечностью»: этот сборник поэм, посвященный латышским стрелкам, впервые выйдет в русском переводе Ольги Петерсон в «Издательстве Яромира Хладика». Николаевич пишет и о Чаке, чьи стихи о стрелках долгое время лежали в советском спецхране, и о самих латышских стрелках, часть которых воевала за красных, часть — за белых. «В своей книге Чак сознательно выбрал позицию наблюдателя. Причем наблюдает он не с какой-то астральной поэтической высоты. Он все время в гуще событий. Он дышит пеклом и гарью смертельно опасного боя. <…> Хотя доподлинно известно, что в военных операциях он по возрасту не принимал участия, а был лишь медбратом в передвижном военном госпитале». Две опубликованные поэмы (из задуманных четырех) ждал успех, о Чаке говорили «как о большом поэте, который способен изменить местоположение Латвии на карте европейской литературы» — но в 1945-м, в советской Латвии, книга попала под запрет. Чака это потрясло и подкосило.
9. В «Афише» Наталья Бесхлебная рассказывает, как в России выпустили детскую книгу об ЛГБТ-семьях. «Впервые кто‑то решился довести эту ситуацию до абсурда и поставить такую маркировку [18+] на книжку для малышей», — пишет Бесхлебная. О книге Лоуренса Шимела и Элины Браслиной в переводе Дмитрия Кузьмина уже вышла заметка в The Guardian (тут рассказывают, что в Венгрии сеть книжных магазинов за торговлю этой же книжкой оштрафовали) и сюжет на Первом канале, где участники перекрикивают друг друга в рассуждениях о гнилой толерантности.
Бесхлебная поговорила с автором (который объясняет, что не собирался заниматься пропагандой или нравоучениями: «Мне хотелось создать историю, в которой квир-семья просто радуется жизни»), переводчиком («Не стоит относиться к этому как к шедевру на все времена. Но стихи для детей — это лишь часть того, чем занимается Шимел, он яркий и исключительно работоспособный автор и сочинил целую бездну всего») и издателями: включенный в список иноагентов фонд «Сфера» был вынужден зарегистрировать собственную издательскую марку, потому что ни одно издательство не согласилось работать с такой книжкой. Тираж — 500 экземпляров, но, судя по вниманию к книге, будет допечатка.
10. Меньше чем через месяц объявят нового лауреата Нобелевской премии по литературе, а пока в Penguin вышло большое собрание лауреата прошлогоднего — Луизы Глик. В The Guardian книгу рецензирует Кейт Келлауэй. «Чтение ее стихов — это встреча с тишиной и замедленным временем. В ее письме ощутимы голые ветви, середина зимы, безлиственность, у которой собственная красота». Келлауэй отмечает, что до прошлогодней награды Глик не была известна «широкому читателю», и говорит о ее преемственности по отношению к Эмили Дикинсон: «В отличие от Дикинсон, Глик лишена экстатичности: она — скорее трезвая, чем выспренняя, ее вера в возвышенное вовсе не очевидна. А еще она — поэт не тире, но точек: она постоянно останавливается, чтобы поразмыслить об увиденном».
11. Среди возможных номинантов на Нобелевскую премию у букмекеров высоко котируется Маргарет Этвуд. На Lithub вышло ее эссе о Симоне де Бовуар — предисловие к роману «Неразлучные», впервые опубликованному только в этом году. «Бовуар написала роман в 1954 году, через пять лет после публикации „Второго пола“, и имела неосторожность показать его Сартру. Тот подходил к большинству текстов с политической меркой и не мог понять значения книги: для марксиста-материалиста это довольно странно, потому что книга описывает физические и социальные условия, в которых живут две молодые героини. Но в то время единственные средства производства, которые принимали всерьез, были связаны с фабриками и сельским хозяйством, а не с неоплачиваемым и недооцененным трудом женщин». Этвуд вспоминает, что в годы ее молодости Бовуар казалась ей олимпийским божеством — только такой могла быть женщина, державшаяся на равных с парижскими олимпийцами Сартром и Камю. «Бросить bon mot, шлепнуть по шаловливой руке, ни к чему не обязывающая интрижка, или две, или двадцать, а после всего — сигарета, как в кино… Мне такая жизнь была не по плечу, моим потолком были скромные запросы клуба дебатов в колледже. А кроме того, от курения я начинала кашлять».
Но затем это чувство страха и преклонения сменилось жалостью: прочитав в 1960-е «Второй пол», Этвуд осознала, «какая трудная жизнь выпала молодой Симоне»: вечные ограничения, необходимость соответствовать ожиданиям, поражение в гражданских правах (французские женщины получили право голосовать только после Второй мировой). «Оказалось, что у жизни провинциальной канадской девчонки есть свои преимущества». Она сравнивает жизнь Бовуар с жизнью своей матери, почти ровесницы французской писательницы. Мать Этвуд вела жизнь гораздо проще и практичнее, чем парижские экзистенциалисты: примерно любую обуревающую их проблему она бы посоветовала лечить прогулкой на свежем воздухе. Ей едва ли понравился бы «Второй пол» — но вот другие тексты Бовуар, такие как «Воспоминания благовоспитанной девицы» или те же «Неразлучные», пришлись бы ей по вкусу. А мсье Сартру, воскресни он в наше время, следовало бы зарубить себе на носу, что женская дружба, талант, успех — это очень важные вещи.