Алексей Гастев — революционер-подпольщик, поэт, публицист, человек, освоивший десятки рабочих профессий перед тем как создать свое главное художественное произведение — Центральный институт труда. Больше всего, наверное, он известен как автор сборника стихов «Поэзия рабочего удара» — книги, переизданной при жизни автора шесть раз, и многократно — уже в эпоху оттепели. Его тексты, написанные верлибром, соединяющие поэтическую образность со стилистикой рабочих инструкций, Максим Горький считал вершиной пролеткультовской поэзии. Одновременно Велимир Хлебников в журнале Эль Лисицкого и Ильи Эренбурга «Вещь» представлял Гастева как наследника Пушкина: «Это обломок рабочего пожара, взятого в его чистой сущности. Это не „ты” и не „он”, а твердое „я” пожара рабочей свободы. Это заводской гудок, протягивающий руку, чтобы снять венок с головы усталого Пушкина — чугунные литья, расплавленные в руке».
I
Алексей Капитонович Гастев (1882–1939) хорошо известен всем, кто занимается политической историей ХХ века. С другой стороны, его также хорошо знают специалисты по истории организации труда и профсоюзных движений. Но у него множество и других ипостасей, которые не вмещаются в какие-то одни рамки. Он абсолютно неуловим: путал следы, изобретал псевдонимы и партийные клички, менял даты в анкетах и автобиографиях; после ареста его архив был уничтожен, документы, фотографии разбросаны по разным местам, от Бремена до Томска. Главная сложность заключалась в том, что от Гастева не осталось каких-либо личных вещей, писем, дневников, есть только различные документы, рассеянные по архивам.
Гастев был репрессирован в 1939 году, как и все члены его семьи: бывшая жена Анна Васильева, жена Софья Гастева, трое сыновей, не был репрессирован только четвертый сын — он погиб на войне. Все, что было изъято у них дома, уничтожили практически в тот же день. Чудом в семье сохранились личные фотографии, которые хранились у правнука — поэта Алексея Ткаченко-Гастева. На выставке они представлены: это семейные фото, где Гастев не железный человек, каким привычно представляет его биография, а абсолютно живой.
Он родился и детство провел в Суздале, а в Москве, где поступил в учительский институт, и началась его подпольная деятельность — вступление в РСДРП. Надо сказать, что Гастев довольно быстро вышел из партии, потому что с большевиками себя не ассоциировал. Он был анархистом-синдикалистом. Даже на допросах в 1938 году Гастев поразительным образом доказывал следователям, что анархо-синдикализм лучше, чем большевизм. Но до смерти Ленина сохранял довольно близкие отношения с ним и с Крупской, сохранился большой объем их шифрованной переписки.
Дом Гастевых в Суздале
В 1904–1905 годах он был одним из главных организаторов стачек во многих городах: в Иваново-Вознесенске, Наро-Фоминске, Ростове, Ярославле, Костроме, Суздале он был одним из тех.
Гастев был типичным интеллигентом, решившим освоить множество рабочих профессий. Для этого он много раз устраивался на заводы, чтобы наблюдать и учиться; его тут же увольняли, но ему и этого было достаточно. Так, в Париже Гастев успел «попробовать» 16 заводов. В итоге он освоил массу профессий — от токаря и слесаря до вагоновожатого в трампарке в Петрограде. Работал в Финляндии, на заводе «Айваз». Вообще, карта его перемещений обширна. В Стокгольм Гастев приезжал по партийным делам (а в 1920-е — уже как директор Института Труда). Были Берлин, Прага, Женева, Териоки, куда он ездил к Ленину. Живя в Париже несколько лет, он вместе с Луначарским создал Лигу пролетарской культуры. Множество раз был арестован, бежал из всех мест заключений, из ссылок. Самая длительная ссылка была в Сибири — в Нарыме, откуда он тоже сбежал в Ново-Николаевск (Новосибирск), где работал редактором в газете «Голос Сибири». Биограф Гастева Александра Кулаева рассказывала, что, как только в архивах его следы терялись, она проверяла, не открывались ли в районе, городе чайные-читальни — их всегда открывал Гастев: только в Петрограде чуть ли не десяток, и даже в Нарыме. По сути, он всегда занимался организацией — объединением людей, сплоченных его пассионарными идеями о новой форме труда и быта, о новом сознании, которое построит будущий СССР.
II
В автобиографии Гастев описывал всю свою жизнь как цепь лабораторий, где он чему-то учился. Нарымскую ссылку он назвал пятой лабораторией, которая была для него самой продуктивной, потому что там он больше всего думал и писал. Во всех этих ссылках он много занимается публицистикой, пишет эссе и стихи. Все это была очень разная литература, практически ничего из этого не переиздано, и найти ее сложно. На выставке мы сделали микробиблиотеку текстов Алексея Гастева.
Алексей Гастев за сверлильным станком
Одна из самых первых и известных его публикаций, которую все знают по названию, но никто не читал — это «Проклятый вопрос», посвященный женщинам в эпоху революционных преобразований и отношениям между полами. Написана эта работа по просьбе Ленина в 1904 году. Это абсолютно сентиментальная эссеистика на тему тяжелого существования женщины в Петрограде. Лирический герой — революционно настроенный юноша — влюбляется в подругу по подпольной работе, но не находит ответных чувств, ходит к проституткам и постоянно терзается. Это пример ранней публицистики Гастева, которой он занимался до масштабных текстов, таких как «Платформа рабочего индустриализма», который стал программным документом синдикалистов.
Идея о свободном рабочем, описанная в этом тексте, не оставляет его всю жизнь. Его ключевая мысль заключается в том, что рабочий не должен быть идеальным винтиком большой государственной машины, от идеальной организации своего тела и жизни он должен дойти до позиции интеллектуального центра — управляющего, директора своего станка, потом конвейера, а затем и всего завода. Таким образом, рабочий, по его концепции, становится независимым от власти, потому что он сам по себе совершенен и способен руководить. В этом его принципиальное отличие от концепций Форда и Тейлора, хотя на последнего Гастев часто ссылался.
Большой пласт публицистики Гастева связан с Сибирью — он там много писал, революцию застал в Ново-Николаевске. На страницах газеты «Голос Сибири» под псевдонимами (в основном — Зарембо) он печатал как художественную прозу и поэзию, так и публицистические тексты, стараясь объяснить читателям, что происходит в стране.
Еще одно известное произведение Гастева на грани художественной прозы и публицистики — это утопия под названием «Экспресс-панорама. Сибирская фантазия». На выставке ей посвящена отдельная маленькая экспозиция, приехавшая к нам из Красноярска.
III
На выставке мы сделали карту литературных связей, чтобы был понятен контекст, в котором работал Гастев. Для него были важны Есенин, которого он очень ценил, но все же не публично, и Маяковский, на которого ориентировался официально. Я прослушала многочасовое интервью Виктора Дувакина с вдовой Гастева Софьей Абрамовной Гастевой, записанное в начале 1970-х годов. Оно обрывается на фразе: «И вот он шел по улице и встретил Маяковского...». Мы уже никогда не узнаем, что это была за встреча, но в любом случае понятно, что двух поэтов постоянно сравнивали.
Самое близкое Маяковскому произведение Гастева — «Пачка ордеров». В Москве, насколько мне известно, сохранился только один экземпляр — в Музее книги Российской государственной библиотеки. Это самый жесткий «красный» поэтический текст Гастева, который широко известен в перепечатках — сама книга, странным образом, была издана в начале 1920-х в Риге, где печатались вовсе не обласканные новой властью авторы, например, Булгаков. Почему так произошло с «Пачкой ордеров» — непонятно, ведь в те же годы весь СССР переиздавал «Поэзию рабочего удара». Какое место занимал Гастев в поэтических, литературных кругах становится понятно, например, из сборника «Новое искусство», изданного в 1919 году в Харькове, где собрано все новое и авангардное — от живописи до поэзии, — где гастевский текст «Манифестация» находится рядом с текстами Маяковского, Пастернака, Хлебникова, Асеева, графикой Гуро и Матюшина.
Максим Горький во время визита в ЦИТ, 1928. Справа — Алексей Гастев
Отдельный раздел выставки — Пролеткульт, а также литературные связи с Максимом Горьким и споры с Александром Богдановым о сущности пролетарской культуры. На самом деле, судя по всему, Гастев был далек от пролеткультовского движения, потому что в момент создания Пролеткульта занимался уже совершенно другими вещами. Мне очень нравится его объяснение: «...Когда зрение переходит в пространство, а пространство во время, когда каждый мальчишка может наяву увидеть, что такое абсцисса, а что такое ордината, и может интуитивно после занятий над ремонтом радиоаппарата понять, что значит теория Эйнштейна, в это время придавать значение такой оранжерейной проблеме, как пролетарская литература, — просто зряшное провинциальное дело».
IV
Переехав в 1920 в Москву, Гастев занимается уже не поэзией и не публицистикой, а организацией Центрального института труда. ЦИТ — экспериментальный институт, исследовавший трудовые процессы, и создавший методики рационализации производств — от унификации документов и обучения порядку на рабочем месте до новейших психотехнических методов обучения концентрации внимания и эффективности движений. Он был невероятно важен для процесса индустриализации, но позже его значимость была затерта именно потому, что организатор института был репрессирован, а институт ликвидирован в 1940-м.
Сам Гастев говорил, что его главное художественное произведение — это ЦИТ. Именно поэтому основной раздел выставки мы посвятили ему и собрали его как любимую Гастевым схему — структуру института.
Экспозиция выставки
Ключевая книжка Гастева того периода «Как надо работать», по сути, учебник. Специфика ЦИТа заключалась в том, что это была экспериментальная интеллектуальная структура которая не была замкнута, а которая сумела расшириться и эффективно работать по всей стране. Первая лаборатория — кино-фото, где фиксировались все трудовые движения, анализировалось, как их упростить и сделать более эффективными. Это были психотехническая и биомеханическая лаборатории, в которых работали лучшие ученые своего времени — Исаак Шпильрейн и Николай Бернштейн. Педагогическая лаборатория претворяла все методики в действие. В физиотехнической лаборатории работал Алексей Кулябко — великий физиолог, который еще до революции мог оживлять сердце автономно от тела. Были техническая и социотехническая лаборатория, в которых использовались аппараты для тренировки курсантов. Издательский и педагогический отдел выпускали огромное количество журналов, книг и пособий, где объяснялась эта методология.
ЦИТовских филиалов было очень много по всей стране, институт выпустил тысячи курсантов — инструкторов производств (говоря современным языком — менеджеров), перезапускавших процессы более рационально, эффективно, эргономично повсюду: от «Уралмаша» до Запорожья.
Научная организация труда (НОТ), возрожденная в эпоху оттепели, была сформирована в стенах ЦИТа и его филиалов. С 1920-го по 1940 год вся страна была обучена системе НОТ и работала по этим методикам. Проанализировав все это, я пришла к выводу, что весь индустриальный рывок 1929–1931 годов был осуществлен благодаря методике ЦИТа, и этот рывок был совершенно не связан со стахановским движением. Более того, на мой взгляд, то, что делали Гастев и его институт, в некотором смысле противоречило стахановскому движению. Оно было основано на идее чудесного свершения, подвига, порыва, который может по вдохновению снизойти, в то время как методы ЦИТа основывались на реальных возможностях человека.
Мы обнаружили, что у Дзиги Вертова в «Симфонии Донбасса» есть фрагменты, представляющие ЦИТовскую систему — работа в шахтах и обучение курсантов трудовым навыкам.
VII выпуск курсов для инструкторов производственного обучения ЦИТа, 1926 год
Были там и экспериментальные пространства, лаборатории и мастерские — например, мастерская Проекционного театра, ею заведовали художники Соломон Никритин, Сергей Лучишкин, которые пришли в ЦИТ из ВХУТЕМАСа с предложением сформировать совершенно новый тип театра, где будет театрализовано само рабочее движение. Их биомеханика была ближе мейерхольдовской, хотя они ориентировались на работу лаборатории Бернштейна. Гастев говорил, что есть два вида трудового движения — нажим и удар. Его пьесу, которая так и называлась «Нажим и удар», пытался поставить Никритин. Это был удивительный синтез науки и театра на базе ЦИТа.
Институт был уничтожен после того, как Гастева репрессировали. Его закрыли и перенаправили в узкую сферу обороны и разработки вооружения, назвав Оргавиапром, где вся методология была использована только для авиационных технологий. В 1940 году вышла книга, посвященная 20-летию ЦИТа, где не упомянута ни одна фамилия его создателей. ЦИТ совершил невероятный переворот в плане организации труда, к этому кратковременно вернулись уже в конце 50-х — начале 60-х годов, а потом, к 1970–1980-м, забыли вновь.
Возможно, нынешние попытки вернуть имя Гастева, представить его как ярчайшую фигуру эпохи авангарда, не пропадут даром. Уже есть выставка, которую мы надеемся повозить по другим городам, коллеги уже второй раз провели Гастевские чтения, и, надеюсь, в скором времени о нем выйдет книга.