Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
1
Виктор Шкловский в восьмом письме «Zoo» (Берлин, 1923) отвечает возлюбленной Эльзе Триоле (урожд. Каган), упрекнувшей его по телефону за дурные манеры, «библейскими параллелями». Аля, отчитывающая его за то, что он низко наклоняется к тарелке, уподобляется ангелу Божию, запретившему Гедеону взять в бой тех, кто лакает воду из реки, как собака. «Страшен суд судом Гедеона! — иронизирует Шкловский. — Что, если он не возьмет нас в свое войско?»
Библия вообще «любопытно повторяется», продолжает плести свои ассоциативные кружева автор. Древний еврейский «патруль» спрашивал пробегавших «филистимлян»: «Скажи слово шабелес». Но те «не умели говорить „ш“, они говорили „сабелес“. Тогда их убивали».
И далее — развивая военно-лингвистическую тему — Шкловский рассказывает новейшую историю на тему рокового фонетического разоблачения:
«На Украйне видал я раз мальчика еврея. Он не мог без дрожи смотреть на кукурузу. Рассказал мне: когда на Украйне убивали, то часто нужно было проверить, еврей ли убиваемый. Ему говорили „скажи — кукуруза“. Еврей говорил „КУКУРУЖА“. Его убивали».
Как филистимлянина.
2
Примечательно, что Шкловский в своем пересказе этого сюжета из Книги Судей о Иеффае Галаадитянине зачем-то запутывает читателя или сам путается в библейском контексте. Во-первых, евреи у брода тестировали не филистимлян, а родственных, но вероломных ефремлян. Во-вторых, влюбленный литератор, спорящий с требовательной возлюбленной, использует здесь не традиционные в русской и западной литературах транслитерации «шибболет» и «сибболет» («Шиболет народный» у Пушкина), а какие-то новые звуковые комбинации «шабелес» и «сабелес».
Что же касается кукурузы, то и с ней не все понятно. Этот шибболет времен Гражданской войны неоднократно упоминается в русской и украинской литературах начала 1920-х годов. Одно из первых, насколько мы знаем, упоминаний этого испытания встречается во втором томе книги знатока крестьянской среды Сергея Маслова «Россия после четырех лет революции» (Париж, 1922). «В самом низшем (по развитию) слое русского населения, — рассказывает автор, — активность юдофобских настроений приобретает боевой характер», выражающийся в одном жутком слове «резать!». «По всей Украйне», когда повстанцы совершают налеты на поезда и «лицо, документы или речь того или иного пассажира» вызывают у народных «контролеров» сомнения «в его племенном происхождении», появился «обычай заставлять подозреваемых произносить слово „кукуруза“»: «Если „р“ произносится чисто, заподозренного в еврействе оставляют в покое, в противном же случае, не слушая уже никаких возражений, его увозят и пристреливают».
Об этом же испытании сообщается в 1-м номере «Нового мира» 1922 года в очерке З. С. Ингулова «Под пятой. (Из хроники подполья во времена деникинщины)» (в том же номере, к слову, находится рецензия на книжку Шкловского):
«Незадолго до нашего отъезда из Одессы внешкольный подотдел Губнаробраза получил извещение, что труппа музыкантов в 16 человек, посланная в деревню для пропаганды симфонической музыки, вся вырезана в какой-то деревне, так как большинство из них не могло сказать слово „кукуруза“, не картавя».
Действительно, во всех почти примерах (жутких в своей обыденности и комичности, с точки зрения убийц) подразумевается или прямо транскрибируется артикуляция „куку’уза“ (с картавящим произношением).
«„А ну, скажи „кукуруза“, — издевается махновец в повести В. Финка «Евреи на земле» (1927). — Ага, сука, не вмеешь! „Кукухуза“ — говоришь?“ И айда его сашками рубить и секти прямо в доску». Или в опубликованном в Нью-Йорке и Берлине в 1923 году отрывке из книги М. Ирчана «Трагедия Першого Травня (спомини з горожанської вiйни на Україні)»: поймали казаки еврейку, «кажуть сказати її „кукуруза“, а вона в плач i каже „кукухуза“. Значить жидівка. Піймалась». Этот антисемитский шибболет, возникший, по всей видимости, не раньше 1919 года, потом специально обсуждался на комсомольских собраниях как вражеский мелкобуржуазный прием, но сохранился, судя по воспоминаниям современников, до конца Второй мировой войны и «антикосмополитической» истерии позднего сталинизма, а в менее кровавой форме — вплоть до 1960-х годов, славных хрущевской реабилитацией «царицы полей». «Кукурузный тест» вошел в мрачные предания многих еврейских семей, упоминается в известной книге Солженицына и обыгрывается в разных невеселых анекдотах: «В армии определяют национальности солдат. Еврею говорят: „Скажи кукуруза“. Еврей отвечает: — Зачем мне сказать „кукугуза“? Я лучше скажу три раза — пшенка, пшенка, пшенка»*Алек Флегон, Юрий Наумов. Русский антисемитизм и евреи. Сборник. Лондон, 1968. С. 30.. Действительно, диалектное название кукурузы по-украински — «пші́нка».
3
Но почему Шкловский связал старый пароль шибболет со словом времен Гражданской войны, с помощью которого бандиты отсеивали и убивали евреев? Только ли по ассоциации? Замечательно, что вопрос о происхождении этого испытательного слова относительно недавно сформулировал с присущей ему концептуальной остротой Лев Рубинштейн в навеянном рассказом Шкловского тексте под названием «День рождения воздушной кукурузы»:
«Погромщики ловили на улице мальчишку подозрительной, на их взгляд, наружности и велели ему произнести слово „кукуруза“. Если звук „р“ он произносил картаво, его убивали. Почему-то именно „кукуруза“, а не, например, „красный“, или „корова“, или „карандаш“, или „керосин“, или „кровь“, наконец. Почему не рама, не радость, не прогресс, не рыба, не ворота, не робеспьер, не прерогатива, не перерегистрация, не круглый, не крест? Почему кукуруза?»*Лев Рубинштейн. Целый год. Мой календарь. М., 2018. С. 23..
Выскажем гипотезу, что Шкловский в письме к Але продемонстрировал не только библейские познания (как мы видели, не вполне точные), но и филологическое чутье. В словарях XIX — начала XX века в качестве основного значения соответствующего еврейского слова указывался «колос», а в специальной филологической литературе — «початок кукурузы», «ear of corn» (конечно, имеется в виду не современная кукуруза-маис, а злак, несколько раз упоминавшийся в греческой Библии). Кукуруза в таком случае не что иное, как современный перевод, историческое обновление или филологическое воскрешение архаического шибболета. Вопреки мнению одного секулярного цадика, доказавшего, как он думал, что история движется стадиально, через классовую борьбу и к лучшему, филолог с революционным прошлым и еврейским происхождением, кажется, хорошо понимал, что история движется остранением старого, и если и повторяется, то не как фарс, а как современная трагедия, которую можно только наблюдать, переживать и проговаривать.
4
И все же почему у «полукровки» Шкловского еврей говорит «кукуруЖа»? Ведь в карикатурной передаче еврейской речи (от Булгарина до Булгакова) евреи, помимо картавости, как раз вместо «ж» стереотипно произносят «з». У Тургенева, например: «Как зе мозно, васе благородие! — Я цестный зид». И у Достоевского в «Преступлении и наказании» тоже («А-зе, сто-зе, эти сутки (шутки) здеся не место»). Иначе говоря, как объяснить фонетические неточности Шкловского в этом нашпигованном библейскими параллелями письме?
Несколько версий на выбор.
1. Шкловский забыл, что стереотипные евреи картавят.
2. Еврей в его рассказе говорит с каким-то особым акцентом.
3. Это был не еврей. Вообще приведенное произнесение названия этого злака ближе к западно-украинскому «кукурудза» [кукуруджа]*См.: Гринченко Б. Д. Словарь украинскаго языка, собранный редакціей журнала «Кіевская старина». Т. 2. Кiев, 1908. С. 322.: «Кукуру́дза сі́ється, кукуру́дза ро́диться»). Или просто человек с логопедической особенностью. Помню, что русская староста нашей университетской группы не могла произнести фамилию «Дзержинский»; у нее выходило что-то вроде «Жыжынский».
4. Еврей перестраховался и, правильно произнеся «р», заодно еще и продемонстрировал, что может сказать сложное «ж», о котором его и не спрашивали. Что все равно ему не помогло. Так, много лет спустя Борис Стругацкий вспоминал, как в детстве думал, что, едва он скажет на требование хулиганов «кукуруза», ему тут же «с торжеством завопят что-нибудь вроде: „А вот тебе в пузо!!!“ — и радостно врежут в поддых»*А. и Б. Стругацкие. Собрание сочинений. Т. 11. С. 528..
5. Оговорка (невольная метатеза) от ужаса — возможно, связанная в еврейском сознании с русско-польско-украинским словом на букву «ж» (скаЖи кукуруза > кукуруЖа). Обратим внимание на фонетическую (сказовую) инкрустацию звуков опорного слова в этом фрагменте: «Он не мог без дрожи смотреть на кукурузу. Рассказал мне: когда на Украйне убивали, то часто нужно было проверить, еврей ли убиваемый. Ему говорили „скажи — кукуруза“. Еврей говорил „КУКУРУЖА“. Его убивали».
6. Описка Шкловского.
7. Написание «кукуружа» — опечатка в берлинской публикации, не замеченная автором (в первом издании «Zoo» это слово набрано вразрядку; могли спутать).
8. А может быть, это остранение (деавтоматизация, усиление эмоционального переживания, или даже заумизация — вроде «кукуружа пелись губы») привычного словца. (Так, друг Шкловского Маяковский «вертел», по воспоминаниям Н. А. Брюханенко, слово «кукуруза», превращая его в «ру-ку-ку-за, зу-ку-ку-ра», напоминающее что-то вроде зиккурата). Иначе говоря, вызов традиции и приглашение комментатору-пуристу — вроде меня — придраться.
В любом случае никто, насколько мы знаем, не говорит «кукуружа» (только в звательном падеже этого слова в сербско-хорватском языке «ж» пробивается). Правда, у черемис, писал П. И. Мельников-Печерский, главного бога звали Куружа (вседержитель), но он вольным казакам по четыре стороны войны был неинтересен.
Кстати, в литературе о Гражданской войне упоминается еще одно тестовое выражение тогдашних антисемитов «скажи: ну, муха!». О прагматике этого шибболета говорит анекдот о командарме Буденном, который по пути следования военного поезда расстреливал начальников станций:
«Заходил в кабинет к начальнику и говорил: — Скажи слово „муха“!
Если ему отвечали: „Ну, муха, ну?“ — он стрелял и говорил, что это еврей, русский бы просто ответил: „Муха“».
Бытовал и более развернутый вариант этого фонетического испытания, в какой-то степени дополняющего коллекцию антисемитских мотивов «Мухи-Цокотухи» в провокационной интерпретации Михаила Золотоносова:
«Ройзлер, а ну-ка скажи: муха-барабанщик! — Ну, муха-багабанчик! Мы все в хохот, в крик, в гоготанье»*Михаил Миров. Повесть о дружбе // Недра. Кн. 11. М., 1927. С. 213..
А что же с нетрадиционным шабелесом-сабелесом? Никакого модернистского «шабли во льду» или грубого «шабла» тут нет. Видимо, Шкловский ориентировался не на книжное произношение שיבולת на иврите, а на то, как он мог слышать это слово на идиш, где такое звучание, насколько мы знаем, возможно. (У Мойше Галперна был рассказ «Шиболес одер сволес» [«Шибболет или терпение»], напечатанный в газете «Дер юд» в 1899 году). То есть вполне логичный в контексте библейской притчи о живой разговорной речи прием.
Впрочем, может быть, автор лирических писем с фамилией на букву «Ш» сыграл тут с адресаткой в обещанную в предисловии эротическую вербальную игру. Он говорит «шабелес», а она в ответ «сабелес!» (вроде «селебас» — caelibis, — если читать справа налево). «Сравните с эротическими сказками», — подмигивал в финале предисловия к этой странной книжке Шкловский.
Даже если предложенное толкование и фантастично (не верьте ему!), шибболетная история — древняя и новая — все равно вписывается в общую концепцию книги о трагическом взаимонепонимании культур, классов и полов. «Филистимлянина от еврея, — шутит Шкловский, — тогда трудно было отличить» (в отличие от православного и еврея в шуточном библеическом обещании Пушкина), потому что оба они, вероятно, «были голые».
Но как вернуть этот утраченный руссоистский телесный рай без разделяющих людей языков, акцентов, колен, предрассудков, классов, границ, условностей и братоубийственных шабелесов? (Утопия мира «без россий и латвий», близкая друзьям писателя.)
Гарвардский культуролог Светлана Бойм в работе о космополитическом языке и жестокости удачно назвала анекдот полуеврея Шкловского политической и даже философской притчей. В центре внимания писателя, утверждает исследовательница, находится не соссюровская структуральная фонология, но проблема жизни и смерти. Более того, в своем рассказе Шкловский предвоcхитил интерпретацию шибболета как пароля, обозначающего пересечение границы, предложенную в известном эссе Жака Деррида о стихотворении Поля Целана, адресованном Осипу Мандельштаму, которого он переводил в то время. Бойм полагает, что это стихотворение немецкозычного автора затрагивает ту же самую проблему, что и анекдот о шибболете в «Zoo» Шкловского, — «конфигурацию еврейской космополитической памяти, возвращающей нас к библейскому вопросу о меж-„израилитском“ недоверии и недопонимании»*The Svetlana Boym Reader. New York, London, 2018. P. 424.. Между тем ставка Шкловского кажется нам более высокой. Не услышал ли он в истории современного шибболета своего рода фонетическое пророчество о еще более жутком систематическом отсеивании «чистых» от «нечистых», случившемся потом в тех же краях и грозящем в своих позднейших ипостасях оставить мир без галаадитян, ефремлян, филистимлян, эллинов, иудеев и — перефразируя гендерную аббревиатуру Ролана Барта — без S и Z? «I say either, you say neither»?
5
И еще о страшном слове, напоминающем об известном фильме ужасов на сюжет рассказа Стивена Кинга о демоне полей. В одной из болезненных дореволюционных книжек «о наших отношениях к евреям вообще» (СПб., 1878), посвященной кровавому навету, изображен грубый полтавский антисемит-помещик, почитатель клеветника Ипполита Лютостанского, из книги которого Лиза Хохлакова Достоевского выудила кошмарную историю о распятом мальчике с отрезанными пальчиками. Фамилия этого антисемита была... КУКУРУЗА.
О, шиболет народный!
Злак зла!
Само воплощение фонетического ужаса истории, идущей по кругу.
Изыди!
Ррррррр!
Жжжжжж!