Стоит произнести «Пруст», и вас накрывает огромная волна имен и названий мест, как вымышленных, так и реальных; различных предметов; волна переливается красками, она пронизана запахами, густым ароматом сирени, звуками, музыкальными фразами; сквозь нее проглядывают силуэты элегантных мужчин и женщин; лики с картин старых мастеров и насыщенные светом пейзажи импрессионистов; в ней слышен гул светских раутов и ожесточенных политических споров; волна несет в себе размышления о любви, искусстве, смерти, феномене времени, человеческой психике; в ней чувствуется непреодолимость страстей. Она уносит читателя в водоворот ни на что не похожего всепоглощающего текста, в лабиринт фраз и фразу-лабиринт, из которой не так-то легко выбраться, но при выходе из которой вас ждет награда: вы вдруг осознаете, что стали любознательнее, умнее, богаче, потому что прикоснулись к тайному смыслу бытия, впервые различили неуловимое, вдруг увидели что-то очень красивое.
Библиография — перечень книг, биографических и научных исследований — о Марселе Прусте безмерна. О нем пишут, его творчество исследуют ученые (психологи, языковеды, литературоведы, такие как Жерар Женетт, Юлия Кристева, Антуан Компаньон и многие другие*Среди отечественных исследований, помимо известных трудов Л. Г. Андреева и А. Д. Михайлова, хотелось бы обратить внимание на монографию А. Н. Таганова «Марсель Пруст в русском литературном сознании (1920–50-е годы)» (Иваново, 2013) и статью Ю. С. Степанова «Марсель Пруст, или Жестокий закон искусства» // Пруст. М. Под сенью девушек в цвету. М., 1982. C. 5–29.), писатели (Андре Моруа, Клод Мориак, Владимир Набоков), философы (Мераб Мамардашвили, Жиль Делез, Венсан Декомб). Чтение этих работ доставляет порой не меньшее удовольствие, чем сам предмет их исследования. Пруст — часть национального достояния Франции. Вы найдете его фотопортреты в отелях (таких как «Риц», например), ресторанах, кафе, любимых местах писателя в Париже и других городах, цитаты из его романа выгравированы на циферблатах часов: «Долгое время я ложился спать рано» (Longtemps je me suis couché de bonne heure). В марте 2021 г. в музее истории Парижа была воссоздана комната Пруста с одной панелью из коры пробкового дерева, которой она была когда-то отделана целиком (пробка, как считалось, предохраняла писателя, больного тяжелой формой астмы, от проникновения запахов и звуков), с его знаменитой кроватью, служившей письменным столом, так как с какого-то момента Пруст мог работать только по ночам и только лежа из-за затрудненного дыхания. Сохранились также его не менее известная шуба (пальто на меху с огромным выдровым воротником, закутавшись в которое зябкий денди появлялся в свете и которым накрывался в постели), трость, пенал... Одним словом, предметы культа.
Написать о Прусте коротко просто невозможно. Так что мы возьмем один предмет, одну единицу хранения, как сказали бы музейные работники, а именно маленькое пирожное под названием «мадлен», «мадленка», которое стало и научным феноменом, и прецедентным словом — «мадленка Пруста» (la madeleine de Proust), этот спусковой крючок, «включающий» воспоминание или целый пласт воспоминаний. Юный герой-рассказчик романа «В сторону Свана», первой части прустовской эпопеи «В поисках утраченного времени», одним унылым зимним днем, против обыкновения, как бы случайно (хотя жизнь далеко не всем дарит такие «случайности»), съедает припасенный мамой кусочек пирожного, размоченного в чае. И происходит чудо, возникает невыразимое чувство блаженства: все неприятности повседневности, размышления о конечности и ничтожности бытия исчезают, и постепенно, пробиваясь сквозь слои прожитого и, казалось, навсегда ушедшего, в памяти всплывает в мельчайших подробностях, пространственных, временных и сенсорных, местечко Комбре со всеми окрестностями и дом, где его семья проводила летние месяцы, о чем до этого мгновения он почти ничего не помнил и не мог рассказать, кроме одного болезненного навязчивого воспоминания, связанного с отходом ко сну и напряженным ожиданием мамы, дарившей, подобно причастию, поцелуй душевного спокойствия. Благодаря вкусовому ощущению возникает зрительный образ пирожного, размягченного в травяном отваре, которым угощала рассказчика тетушка Леони, хозяйка дома в Комбре, по воскресеньям перед мессой. Вызванные одним и тем же ощущением (визуальным, тактильным, слуховым, вкусовым, двигательным) сходятся аналогичные моменты настоящего и прошлого. Значит, человек способен «поймать», вновь обрести утраченное в силу особенностей своего сознания. Прустовский герой проносит этот поиск и осмысление механизма «непроизвольной памяти» (mémoire involontaire) через все семь томов цикла: «В сторону Свана» (1913), «Под сенью девушек в цвету» (1918, удостоен Гонкуровской премии в 1919 г.), «У Германтов» (1920—1921); «Содом и Гоморра» (1921—1922), «Пленница» (1923), «Беглянка / Исчезнувшая Альбертина» (1925), «Обретенное время» (1927). Последние три романа изданы посмертно.
«Мадленка Пруста» отчасти отвечает также на очень непростой вопрос, которым задается критика, — о жанре романа. Что это: эпопея, серия или цикл романов, один большой роман, конец которого означает его начало (ведь именно в «Обретенном времени» немолодой рассказчик осознает свои писательские возможности, а читатель понимает, что прочел книгу в книге)? Насколько он историчен, автобиографичен (кто говорит «я»: рассказчик под именем Марсель или сам автор, Марсель Пруст)?
В полемическом сочинении (романе-эссе) Пруста «Против Сент-Бёва» есть сцена автобиографического характера: как-то раз продрогшему на холоде рассказчику кухарка приносит чай и поджаренный хлебец, и на него вдруг накатывается вал воспоминаний, наполненных светом и запахами цветов, воспоминаний о летних месяцах, проведенных в одном загородном доме, где его потчевал этим «кушаньем» дедушка, когда он заходил к нему в комнату, чтобы проведать. В «Поисках» возникает похожий эпизод, но с принципиально другими составляющими: вместо кухарки — мама повествователя, вместо дедушки — тетушка Леони, т. е. важнейшие персонажи романа, а вместо сухарика — мадленка. Почему именно она? Потому что мама читает Марселю роман Жорж Санд «Франсуа ле Шампи», главную героиню которого зовут Мадлен. Путем сложных ассоциаций ее имя оборачивается названием пирожного. Это одно из доказательств того, что «Поиски» — вымысел, самый настоящий роман. И как не вспомнить лишний раз слова Владимира Набокова: «Усвойте раз и навсегда: эта книга не автобиография; рассказчик — это не Пруст собственной персоной, а остальные герои не существовали нигде, кроме как в воображении автора... Книга, которую будто бы пишет рассказчик в книге Пруста, все-таки остается книгой в книге и не вполне совпадает с „Поисками утраченного времени”, равно как и рассказчик не вполне Пруст. Здесь фокус смещается так, чтобы возникла радуга на гранях — на гранях того собственно прустовского кристалла, сквозь который мы читаем книгу. Она не зеркало нравов, не автобиография, не исторический очерк. Это чистая выдумка Пруста, как „Анна Каренина” Толстого или „Превращение” Кафки...»
О чем еще может рассказать «мадленка Пруста»? Конечно, о стиле, об одной из его особенностей: о том, как Пруст сочетает слова.
«Мама велела подать мне одно из тех кругленьких и пузатеньких пирожных, называемых Petites Madeleines, формочками для которых как будто служат желобчатые раковины моллюсков из вида морских гребешков»*Здесь и далее перевод Адриана Франковского.. Бороздки появляются оттого, что изделие печется в специальных формочках. У Пруста всегда возникает узкоспециальная лексика, если она необходима для воспроизведения формы предмета: рифленая створка раковины морского гребешка (la valve rainurée d’une coquille Saint-Jacques). Кругленьким (соurt, букв. коротким) и пузатеньким (dodu, букв. пухлым; полным, упитанным) бывает человек, и прилагательное dodu, употребляется прежде всего по отношению к животному и человеку (частям тела: рукам, щекам, подбородку). Происходит оживление неживого, возникает игра с именем собственным.
Эта форма снова возникает в метафоре: «раковинки пирожных, таки[е] ярко чувственны[е], в строгих и богомольных складочках». Наречие grassement, буквально означающее «жирно», употреблено здесь в переносном значении, в русском переводе «ярко», при этом сохраняется коннотация, связанная с текстурой, с тем, из какого сдобного теста делаются мадленки: сливочного масла и яиц. Внешний вид пирожного сохранил форму раковинки с бороздками, но превратился в одеяние со строгими, буквально «благочестивыми» (dévot) складками. Духовный регистр, возникающий, казалось бы неожиданно, вполне оправдан: мадленка (даже если мы не будем затрагивать символизм библейских имен: Мадлена/Магдалена) связана в памяти рассказчика с его посещением тетушки Леони перед воскресной мессой. Религиозная практика оказывается соединенной с «телесностью» печенья в его филигранно выписанной форме. Совместить несовместимое в компонентах сравнения или метафоры — непревзойденное очарование прустовских описаний. При этом Пруст весьма сдержан в словотворчестве, изобретении новых или употреблении редких слов: у него насчитывается около двухсот окказионализмов, сравнительно небольшая цифра для огромного корпуса романа. Кроме того, его окказионализмы, как правило, понятны читателю: в них видна корневая основа и узнаваемы аффиксальные элементы (bizarroïde, barbotis, transvertébration). Пруст предпочитает не столько выдумывать, сколько сочетать, неожиданным образом комбинировать лексические единицы. «Эпитеты Пруста (и прилагательные, и глаголы) редки... не сами по себе, напротив, это обычные, широко употребительные слова, а потому, что они применены необычно», — писал Юрий Степанов. Это мы и видим на примере мадленки, это и есть одно из наслаждений при чтении романа.
Скажем еще два слова о переводах на русский язык. Самыми известными являются переводы Адриана Антоновича Франковского, Николая Михайловича Любимова и Елены Вадимовны Баевской. То есть мы имеем дело с явлением так называемого множественного перевода. Из-за сложности текста, прежде всего синтаксической, переводчики снова и снова «подступаются» к Прусту. Все перечисленные переводы имеют свои неоспоримые достоинства, но читаются по-разному. Если вы имеете дело с Прустом впервые, начните с перевода Баевской, а потом сравнивайте полюбившиеся отрывки. Ее стратегия, по словам Веры Мильчиной, — идти навстречу читателю: «французские конструкции и обороты она заменяет своими — адекватными, но удобочитаемыми... не упрощает Пруста, но облегчает общение с ним».
И пусть маленькое пирожное приведет вас к новому большому знанию!