А.Н. Горбунов. Фото: Анна Данилова / Правмир
Вместе с «Гамлетом» трагедия «Король Лир» считается наивысшим достижением Шекспира. Однажды — англичане любят такое — проводили опрос: если бы все пьесы Шекспира исчезли и осталась только одна, то какую вы хотели бы оставить? Большинством голосов было признано, что нужно оставить «Короля Лира», потому что ни одна другая трагедия Шекспира не была такой грандиозной и масштабной. Мало где широкий исторический фон и гражданская война играли такую важную роль. Стоит только посмотреть на список действующих лиц, чтобы увидеть, что он охватывает все общество — от короля до самого жалкого нищего. Действие переносит зрителей из монарших покоев в бескрайнюю степь, где есть только шалаш, в котором живет Бедный Том из Бедлама. Эмоции героев простираются от неуправляемого гнева до звериной жестокости по отношению друг к другу, но есть и примеры бескорыстной преданности, доброты, любви, самоотверженности.
Один из ведущих и самых известных шекспироведов XX века сравнил «Короля Лира» с мифом, сказав, что Шекспир отказался от правдоподобия, чтобы открыть людям истину. И это во многом правильно. Вы, может быть, читали статьи Льва Толстого о Шекспире, в которых он очень критикует «Короля Лира» за отсутствие правдоподобия. Но Толстой мыслил с позиции психологического романа XIX века, а истина поэзии (а Шекспир, прежде всего, — это поэзия, которую нужно читать, а не только смотреть в театре) символичнее, выше точности фактов, какими бы убедительными эти факты нам ни казались. Законы елизаветинской поэтической драмы совсем другие по сравнению с законами психологического романа XIX века. Мифический аспект действия сразу возникает в трагедии, в первую очередь он связан с грандиозной фигурой самого короля Лира, главного героя. Один из известных американских критиков сравнил короля Лира с ветхозаветным богом Яхве, или Иеговой. Этот исследователь считает, что неожиданные приступы ярости короля Лира напоминают пугающий гнев Яхве, что он, как и ветхозаветный Бог, несоизмерим с читателем. О титаническом облике старого короля говорят не только его поступки, взрывы его чувств, но и сама его речь, которая у Шекспира наделена необыкновенной выразительной силой, отличающей его от других персонажей. Чего, например, стоит ответ короля, когда он встречается с Глостером и тот просит поцеловать руку короля, а Лир ему говорит: «Сперва я должен ее обтереть — она воняет бренностью»*Здесь и далее цитаты из трагедии приводятся в переводе Григория Кружкова. Эту титаническую сторону характера Лира зрители и читатели ощущают на протяжении всей пьесы. Конечно же, Лир еще и монарх, который считался в ту пору, когда Шекспир писал свою трагедию, божьим помазанником на земле, и на это особое внимание обращал английский король Иаков, перед которым пьеса была сыграна. Отказавшись от власти, Лир все равно остается королем, недаром и сам он в момент безумия говорит о себе: «Король, до кончиков ногтей король». Наконец, Лир еще и человек, который, как говорит Шекспир, прикован к огненному колесу выпавших на его долю страданий, человек, который растет, меняется в горниле бед.
Исследователи часто сравнивают короля Лира с библейским Иовом. Ветхозаветная Книга Иова — одна из величайших книг человечества, ее любили очень многие великие люди, в том числе, например, Достоевский. Ее нужно знать, без этого никто не может состояться как образованный и культурный человек. Когда мы читаем «Короля Лира», мы видим множество аллюзий на эту книгу, даже можно подумать, что Шекспир держал ее рядом, когда сочинял пьесу. Может, это и не так, но он хорошо ее помнил и цитировал много раз в других своих произведениях, отчасти и полемизировал с ней. Оба героя — и король Лир, и Иов — тектонические фигуры, которые жили в очень далеком прошлом. Время действия книги Иова относят ко временам библейских патриархов Авраама, Исаака и Иакова, это XVIII или XVII век до рождества Христова. Место действия — земля Уц, скорее всего, это Эдом, местность, которая находилась к юго-востоку от Мертвого моря. По всей видимости, в этом регионе родилась легенда об Иове, который не является по своей национальности евреем, но принадлежит к семитскому племени идумеев, что очень важно, об этом в свое время писал Сергей Сергеевич Аверинцев. Иов очень близок по крови и месту жительства к иудейской среде, чтобы верить вместе с иудеями в единого ветхозаветного Бога, но все же он не является членом этой среды, что дает ему возможность более свободно спрашивать о Боге. Анонимный автор книги, которого часто называют ветхозаветным Шекспиром, взял за основу написанную прозой легенду о терпеливом Иове, которого Бог решил испытать: Он отнял у него все богатство, после чего Иов вынужден был уйти в пустыню, потому что еще и заболел проказой. Автор взял эту легенду о том, как Иов, несмотря на все страдания, все же не проклял Бога, а Он потом за это воздал Иову. В середину легенды автор вставил большую поэму, которая составляет 40 глав, и в этой поэме Иов совсем другой: он бунтарь, который пытается добиться справедливости у Бога.
«Иов и его друзья». Илья Репин, 1869
Время действия «Короля Лира» тоже легендарно-мифическое, это седая старина. События разворачиваются в древней Англии, точнее, собственно, никакой Англии тогда еще не было. Это древняя Британия, населенная кельтами-язычниками. Лир тоже язычник, сын волхва; боги, к которым время от времени обращаются герои, — это языческие боги, в основном олицетворяющие силы природы. Дальше примитивного магизма и анимизма в пьесе никто не идет, по крайней мере внешне. Лир поначалу верит в заступничество таких богов, но потом перестает в них верить, а коварный злодей Эдмунд, который предает своего отца, графа Глостера, с самого начала цинично отвергает всякую веру. Вместе с тем в этой пьесе содержится огромное количество библейских аллюзий, она писалась в расчете на целиком христианскую аудиторию XVII века. Эта аудитория была очень чутка к таким аллюзиям — очевидно, языческий фон играл здесь примерно ту же роль, что и идумейское происхождение Иова. Язычество героев, которые жили задолго до рождества Христова, дало возможность Шекспиру довольно свободно задавать вопросы о Боге, но теперь уже о Боге христианского Откровения. Вопросы об установленном Им миропорядке и даже, как считали некоторые критики XX века, о самом существовании этого Бога.
Знаменательным образом в обоих произведениях совпадает важнейший сюжетный ход. Пережив страшные несчастья, потеряв имущество и детей, Иов вынужден покинуть общество — он поселяется в пустыне, куда за ним следуют его друзья, которые пытаются его утешить. И Лир тоже, отказавшись от власти, разделив королевство, поссорившись со старшими дочерями, уходит в степь, а за ним туда отправляются верный ему Кент и Шут. Там, в пустыне, в степи, поросшей вереском, происходит внутреннее перерождение обоих героев. Конечно, и при таком сходстве Лир и Иов все же разные герои. Иов — образец праведности, он непорочен, справедлив, богобоязнен, он не знает о том, что Бог заключил с Сатаной своеобразное пари на его счет, он не знает за собой никакой вины, поэтому его обвинения звучат остро, отсюда его бунт, его дерзкий вызов Богу. Лир — совсем другое дело: на нем лежит трагическая вина, ни о какой праведности здесь нет и речи, в начале действия Лир полон гордыни, капризен, деспотичен, вспыльчив и, главное, слеп к окружающему миру, близким ему людям, за что ему потом придется расплатиться.
Одна из исследовательниц творчества Шекспира написала книгу об образности в каждой из его пьес, и вот она пришла к выводу, что главные метафоры в этой трагедии образованы с помощью слов, обозначающих физическое страдание. Она показала, что мы постоянно встречаем в тексте образы болезненных ракурсов тела — тела растянутого, вывихнутого, избитого, пронзенного, ужаленного, подвергнутого бичеванию, сломанного надвое. И это так, потому что в раздираемом враждой обществе, в жестоком мире этой трагедии страдания — душевные и физические — играют большую роль. Как мне представляется, не менее важными для понимания замысла драматурга являются и другие образы и мотивы — в первую очередь мотивы знания и заблуждения, а также связанные с ними мотивы зрения и слепоты. Они постоянно обыгрываются на протяжении всей пьесы.
Когда Лир появляется в первой сцене трагедии, он исполнен наивной веры в самого себя и окружающий мир, которого король на самом деле не понимает, он не знает ни мира, ни себя. Недаром же его старшие дочери, которые мыслят очень практически, говорят об отце: да, он и всегда плохо знал себя. Фигурально говоря, Лир слеп, и в этой душевной слепоте он совершает сразу несколько ошибок. Прежде всего, ошибкой является замысел разделить государство, потому что он сеет семена вражды, грядущих междоусобиц среди его наследников. Король Иаков, перед которым играли эту пьесу, специально писал (он был автором нескольких книг), что нельзя допустить появления нескольких наследников, и зрители этой трагедии прекрасно это понимали. Но Лир заблуждается не только как монарх, он еще и слеп как отец, он не понимает, что задуманное им испытание — кто же любит его больше? — унизительно для его дочерей. Старшие дочери вынуждены притворяться и лгать, а младшая, Корделия, говорит ему жесткую правду: «Я вас люблю и чту, как подобает / Послушной дочери». Но эту правду Лир, ослепленный лестью старших дочерей, не хочет принять, он лишает наследства Корделию, изгоняет ее, а вслед за ней изгоняет и преданного ему Кента, который попытался возразить королю. Знаменательно, что, изгоняя Кента, Лир говорит ему: «Прочь с глаз моих». Тут опять возникает тема зрения. А Кент отвечает ему: «Смотри, король, изгнав из глаз прицел, / Не промахнись». Эта очень важная антитеза зрения и слепоты переплетается с другой темой, другим важный лейтмотивом. В первой же сцене, пытаясь предотвратить катастрофу, Кент говорит: «Кент будет груб, пока безумен Лир». Так в пьесу входит тема безумия, противоположного мудрости. Эти трагические ошибки короля связаны друг с другом: он просчитался как отец и как монарх. «Ты дочек своих сделал мамками, дал им в руки розги и сам снял с себя штанишки», — говорит ему Шут.
События в трагедии развиваются очень стремительно. Уже очень скоро, после первой же ссоры со старшей дочерью Гонерильей, король поставил под сомнение весь свой былой опыт, он и сам не узнает себя, не доверяет своему зрению, своему рассудку, он говорит:
Кто я такой? Ужели вправду Лир?
Чьи это руки? Разве Лир так смотрит?
Так говорит, так ходит? Нет, не верю,
Не может быть. Какой тяжелый сон!
Эй, кто-нибудь, кто помнит короля,
Скажите мне, кто я теперь?
А когда старшие дочери решают лишить отца свиты рыцарей и Регана, вторая дочка, говорит Лиру, что ему не нужен даже один рыцарь, король ей отвечает:
Вот странный довод:
Потребности в том нет! Последний нищий,
И тот имеет что-то сверх потребы —
Пустяк какой-то, чем он дорожит.
Сведи всю жизнь к потребности насущной —
И люди превратятся в скот. Взгляните
Хотя бы на себя; зачем вам, леди,
То, что не греет, — банты, кружева?
В них нет потребности, ведь цель одежды —
От холода хранить. Зачем вам это?
То есть Лир отталкивается от конкретной ситуации, его вопрос обретает обобщающий характер, здесь речь идет о знании сущности человека, знании его места в обществе, его достоинстве. Властный, избалованный властью король Лир в первой сцене, которого, как он скажет потом сам, все ласкали, как собачку, и уверяли, что он сильнее всех, — такой король в первой сцене задать подобный вопрос не смог бы. Здесь опять возникает очень характерный для этой трагедии парадокс: лишаясь придворной пышности, падая вниз с высоты власти на дно общества, герой в то же время в своем душевном развитии начинает расти, движется вверх, начинает постигать мудрость, у него начинает открываться истинное зрение. Это зрение и эту мудрость он начинает обретать, оказавшись в безлюдной степи. Уже тогда ему угрожает надвигающееся безумие. Буря есть и в Книге Иова, но в шекспировской трагедии она имеет другой смысл. В библейской книге буря — это традиционный для Ветхого завета атрибут эпифании, таинственного и страшного для человека богоявления. Из этой бури Бог отвечает Иову. У Шекспира же в духе ренессансной эстетики гроза в степи как бы проецирует во Вселенную, в макрокосм, душевную бурю, острый разлад в микрокосме, то есть в сознание героя. «Король Лир» взорвал многие привычные представления, в том числе представление о пасторали. В других пьесах Шекспира герои уходили в Арденнский лес, где, столкнувшись с природой, перерождались.
«Король Лир и Шут». Ари Шеффер, 1834
Слова Лира о Бедном Томе цитируют все, кто только пишет об этой трагедии, но редко обращают внимание на скрытую здесь библейскую аллюзию. По сути дела, Лир обыгрывает вопрос, который задает псалмопевец в Псалмах: «...Что есть человек, что Ты помнишь его?» А Лир говорит:
«Неужели это и есть человек? Рассмотрим ближе. На нем ни кожи звериной, ни шерсти овечьей; он ничего не должен ни шелковичному червю, ни английскому барашку. Мы перед ним — раскрашенные куклы, а он являет правду как она есть; человек, по сути своей, — только бедное голое двуногое животное. Долой эти заемные украсы! Помогите мне расстегнуться...»
Казалось бы, вот такой очень неутешительный ответ на вопрос псалмопевца: человек — это только бедное двуногое голое животное. Но это, конечно же, не вся правда, потому что Лир видит в этом бедном голом животном родственного себе ближнего, своего рода символ трагической ситуации. Нужно представить себе контекст этой сцены: для Лира Бедный Том не только человек без прикрас, но еще и благородный философ, с которым Лир хочет поговорить о смысле вещей. Лир называет Тома мудрым фиванцем, добрым афинянином, что вызывает ассоциации с сектой киников, проповедовавших пренебрежение к культуре, возврат к первобытному состоянию. Но у первых зрителей, скорее всего, возникали другие ассоциации, наверное, с нищими духом из Евангелия, может, с юродивыми. Как бы там ни было, Бедный Том, с которым Лир не хочет расставаться, воплощает для него — и это еще один парадокс — сочетание слабости и силы, свойственное человеческой природе. Слабости перед лицом взыгравшей стихии и животного начала, бестиальности, господствующей в человеческих отношениях в пьесе, но также силы духа, которая способна подняться над этой слабостью, способна победить ее. А то, что король раздевается, срывает с себя все «чужое», символизирует его окончательный отказ от всяких иллюзий, от ложной мудрости, по законам которой он жил.
С плачем рождается и другой герой. Это вторая сюжетная линия — о графе Глостере. Его ловко обманул младший сын Эдмунд, и он прогнал старшего сына Эдгара, а затем за то, что он спас бездомного короля, его лишили зрения, и он слеп уже не в переносном, а в самом прямом смысле этого слова. Только теперь, тоже в степи, но в другой части страны, около Дувра, Глостер наконец понял, как плохо он знал людей, как заблуждался в отношении своих сыновей. Он говорит: «Раз некуда идти, зачем мне зрение? / Я был незряч, когда имел глаза». Сломленному страшной бедой, потерявшему веру в высшую справедливость Глостеру кажется, что жестокие боги над ним издеваются только ради своей забавы. Размышляя над этим, он перефразирует знаменитое изречение философа-скептика Монтеня, который сказал: «Боги обращаются с нами, людьми, как с теннисными шарами, швыряя из стороны в сторону». А Глостер говорит: «Для богов / Мы вроде мух для школяров жестоких: / Потешатся над нами и убьют». Скрытая ирония ситуации состоит в том, что сразу, как будто в ответ на эти слова Глостера, — а он говорит еще и о том, что прозрел бы, окажись с ним рядом его старший сын Эдгар, к которому он был так несправедлив, — тот самый старший сын, переодетый нищим Бедный Том, оказывается рядом с ним, но до поры до времени скрывает, кто он такой. И тогда Глостер тоже начинает перерождаться, дает ему деньги и просит помочь беднякам. То есть взамен физического зрения лишившемуся глаз Глостеру приходит зрение душевное, что напоминает те самые перемены, которые произошли с королем Лиром. Но все же Глостер не король, его история частная, она лишена вселенского масштаба и даже трагического измерения, потому что под конец жизни он обретает сына и умирает от счастья. Но совмещение этих двух линий сюжета, их наложение одна на другую, что особенно ярко видно при встрече безумного короля и слепого Глостера, это придает пьесе необыкновенный трагедийный резонанс. На самом деле сцену встречи слепого Глостера и безумного короля многие считают самой сильной в этой трагедии. Параллель с историей Иова тоже выступает на передний план, поскольку тут, как и в библейской книге, не менее выразительно звучит одна и та же тема, которая в философии называется проблемой теодицеи — речь идет об учении, стремящемся объяснить происхождение и существование зла в мире, которым управляет благая божественная воля. А зло все же существует. В чем причина человеческих страданий? Почему жестокие беды преследуют не только грешников, но и невинных? Выражаясь словами Ивана Карамазова, которого тоже очень интересовала эта проблема, — стоит ли слезинка ребеночка всего мира познания.
Попав в критическую ситуацию и не поняв причин обрушившихся на него бед, Иов восклицает, с дерзостью обращаясь к Богу:
«Невинен я; не хочу знать души моей, презираю жизнь мою. Все одно; поэтому я сказал, что Он губит и непорочного и виновного. Если этого поражает Он бичом вдруг, то пытке невинных посмевается. Земля отдана в руки нечестивых, лица судей ее Он закрывает. Если не Он, то кто же?»
И тут еще один шекспировский парадокс: в безумии старый король не расстался с новообретенной мудростью. Недаром же Эдгар говорит о нем: «Все вперемешку — важное и вздор! / Мудрость в безумии». Лир, увидев Глостера, называет его Гонерильей с седой бородой и вспоминает:
«Они ластились ко мне, как сучки. Пели, что каждый мой волосок мудрее целой головы, подхватывали каждое мое „да“ или „нет“. Подпевать да поддакивать — это еще не все благочестие. Когда дождь промочил меня до костей, а ветер выстудил до лязга зубовного, когда я велел грому молчать, а он меня не послушал, вот тогда-то я их раскусил. Они лгали мне: уверяли меня, что я сильнее всех, а я даже лихорадки боюсь».
И в этот момент Лиру открылась так долго скрытая от него правда: не потеряв монаршего достоинства, Лир только теперь стал человеком в полном смысле этого слова. Тоже, как и Иов, не просто человеком, а образцом всякого страдающего человека, который пытается понять причину своих мучений. Как Иов, Лир не находит ответа на свои вопросы, ему тоже кажется, что зло подчинило себе всю Вселенную, власть тьмы всесильна. Иов говорит: «Земля отдана в руки нечестивых, лица судей ее Он закрывает». Словно вторя ему, безумный Лир восклицает: «Вот судья распекает уличного воришку, видишь? Теперь поменяй их местами, раз-два: где судья, а где вор?». А затем он спрашивает у Глостера: «А видел ты, как деревенская дворняжка лает на нищего? <...> А как несчастный бродяга улепетывает от этой дворняжки? Вот вам символ власти. Шавка-то при исполнении служебных обязанностей, верно?». И в воображении шекспировского героя зло, которое захлестнуло мир, принимает чисто животный, бестиальный образ. Секс отождествляется с насилием, правда и добро изгнаны, всякая мораль попрана, в британском королевстве люди, отвергнув духовное начало своей природы, сравнялись со зверями и подчинились силам тьмы.
«Иов на навозной куче». Гонсало Карраско, 1881
Но пути анонимного библейского автора и Шекспира все же не совпадают. Параллели иногда превращаются в контрасты. Прямого и ясного ответа о причинах зла, страдания невинных людей и соотношения этих страданий с благостью Бога, нет ни в книге Иова, ни у Шекспира, ни у Достоевского. Такой прямой и ясный ответ может дать, пожалуй, философия, но этот ответ оказывается не всегда убедительным, а художественная литература обычно дает косвенный ответ, но от того не менее значимый, иногда более глубокий, чем философия. После начала бури Иов слышит голос Бога. Поразительным образом Бог игнорирует все его вопросы, не упоминает даже никаких его грехов, кажется, будто Он вообще его не слышал. Вместо этого он предлагает герою ответить на вопросы, которые Бог ему задает: «Где был ты, когда Я полагал основание Земли? Скажи, если знаешь. Кто положил меру ей, если знаешь?» Такие вопросы должны заставить Иова почувствовать, что он как человек с ограниченным кругозором не может судить Творца. Иов понимает это под конец, и он говорит Богу: «...Я говорил о том, чего не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал. <...> Я слышал о Тебе слухом уха, теперь же мои глаза видят Тебя, поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле». Собственно, таким образом, отношения Бога и человека — это главная тема книги Иова. Они становятся новыми, потому что Иов понимает, что есть некая двойная тайна мира и Бога, тайна, которая мучительна, когда мы смотрим на мир, но она и утешает, коль скоро сам Бог лично открывается и нисходит к нам.
Такого нет и не могло быть в пьесе Шекспира. Король не слышит голос Творца, он может только смотреть на этот самый мир с его мучительной тайной, а божественные откровения ему, как язычнику, недоступны. Но он полностью меняется, обретая новые отношения к миру и Богу. И он говорит совершенно неожиданно: «Никто ни в чем не виноват, ни в чем; / Пусть обвинители замкнут уста!» Эта фраза восходит к Монтеню, который говорил: «Я считаю, что никто не должен обвинять другого, если он сам знает за собой вину. И потому никто не может выступать с обвинениями». А сам Монтень, конечно, опирался на Евангелие от Иоанна, где Иисус Христос увидел женщину, взятую в прелюбодеянии, и сказал: «Кто из вас без греха, первый брось в нее камень». И все отошли в сторону, потому что каждый в чем-то виноват. Несмотря на разную вину власть имущих и бесправных, грехом поражена вся человеческая природа, и потому все грешны, считают король Лир и Шекспир, и потому все должны быть оправданы. Так мог думать еще пока безумный, но уже возродившийся к новой жизни и готовый к встрече с Корделией герой. Он потом с ней встречается, узнаёт, кается перед ней — былая ярость, стремление убить своих обидчиков теперь напрочь забыты. И, попав в плен, отправляясь в тюрьму вместе с Корделией, Лир говорит ей: «Корделия, смиренный наш затвор / Благоуханием наполнят боги». То есть перерождение героя полностью совершилось, страдания научили его смирению, обретенная с их помощью мудрость помогла ему понять смысл любви. Испытание, которое Лир устроил дочерям в первой сцене, чтобы узнать, кто любит его больше всех, только теперь принесло свои неожиданные плоды для старого короля.
Таким образом, перерождаются оба героя — Лир и Глостер. Но это не конец трагедии, впереди финал, где все гибнут. И мрачность этого финала, которая волновала всех исследователей начиная с XVIII века, продолжает волновать нас и сейчас. Почему такой финал? Почему все должны были погибнуть? Одно дело, что погибли старшие дочери короля Лира, Эдмунд, сам король, но погибла и олицетворяющая в пьесе любовь Корделия. Само ее имя представляет собой анаграмму: «cor» на латыни — сердце, «delia» — это анаграмма слова «идеал». Мнения критиков на тему того, почему это произошло, разошлись. Одна часть считает, что в этом страшном мире, чтобы он возродился, нужна жертва, и вот Корделия является такой жертвой, чтобы возродить мир, который должен существовать дальше. Есть и другое толкование, более пессимистическое, — сторонники этой точки зрения отрицают наличие благого Провидения в трагедии и считают, что христианские идеалы любви и добра терпят поражение в жестоком мире «Короля Лира». Финал пьесы исполнен апокалиптического мрака.
Думаю, что и то, и другое толкование грешит крайностью. Я думаю, что финал трагедии продолжает и развивает тему теодицеи, которая поставлена в ней. В чем смысл страданий героя, если все лучшее, что для него было воплощено в Корделии, гибнет? Может быть, прав был Глостер, говоривший, что мы для богов что мухи для мальчишек, их задача только мучить нас, потешаться и убивать нас. Но, как и библейский автор книги Иова, Шекспир не дает прямого ответа на эти вопросы. И позиция Достоевского для него тоже неприемлема, потому что Достоевский противопоставляет Ивану Карамазову Алешу и старца Зосиму. А у Шекспира в этой трагедии олицетворение любви, Корделия, гибнет. Когда Олбани говорит о Корделии «О небо, спаси ее», тут же следует ремарка «входит Лир с мертвой Корделией на руках». Представим себе, что у пьесы другой финал, что удалось спасти Корделию, как это и было в одной из позднейших переделок. Зрители конца XVII века и вплоть до середины XIX века не могли принять такой страшный финал, и на сцене шла переделка этой трагедии. Наум Тейт, средненький драматург конца XVII века, переписал финал «Короля Лира», и в нем все кончалось хорошо, даже Эдгар женился на Корделии. Но тогда пьеса превращается в заурядную трагикомедию и не более того.
«Король Лир и Корделия». Маурици Штенсель, 1892
Пьеса с самого начала была задумана Шекспиром как трагедия, и там не могло быть хорошего конца. Согласно законам жанра, герои должны погибнуть, а что касается этой мрачности, то очевидно, она тоже была частью замысла драматурга. Вселенский масштаб действия, титанический облик героя, своеобразие поэтической образности создавали у читателя и у зрителей на протяжении всей пьесы ощущение, что они стали свидетелями не только столкновения отдельных людей, но и решительной схватки добра и зла, которая раздирает близящийся к концу мир. Эти апокалиптические настроения, ожидания конца мира были очень сильно выражены в литературе того периода не только у Шекспира, но и в поэзии Джона Донна. И первые зрители могли буквально воспринимать слова Глостера в начале трагедии, когда он говорит: «Эти недавние затмения, солнечное и лунное, не предвещают ничего хорошего». Что мы видим?
«Любовь остывает, дружба гибнет, братская привязанность рушится. В городах бунты, в деревнях раздоры, во дворцах измены. Семейные узы рвутся. То сын ополчается на отца, как в моем случае, то отец отвергает собственную дочь — как король, поступивший вопреки природе. Лучшие времена в прошлом. Будущее будет еще хуже».
Хотя Эдмунд смеется над этими словами, но многие видели здесь безусловную отсылку к Евангелию от Марка, где сказано о конце мира, о признаках конца мира:
«Ибо восстанет народ на народ и царство на царство; и будут землетрясения по местам, и будут глады и смятения. <...> Предаст же брат брата на смерть, и отец — детей; и восстанут дети на родителей и умертвят их».
Это как раз и происходит в пьесе, недаром Эдгар называет финальную катастрофу пьесы прообразом конца мира. Может даже показаться, что звуки трубы, которые зовут Эдмунда на поединок с Эдгаром, где он погибает, напоминают трубный глас из Откровения Иоанна Богослова. И тут в силу вступает другая библейская традиция: согласно учению апокалиптиков Ветхого Завета, нынешний век целиком находится под властью темных сил, он обречен на гибель, и потому мы ничего не можем сделать, остается только ждать его конца. А новый век наступит в результате взрыва истории, благодаря непосредственному вмешательству Бога, который будет сопровождаться вселенской катастрофой. Герои «Короля Лира» живут в таком апокалиптическом времени, но еще до взрыва истории, когда силы добра терпят поражение, но не сдаются. В подобной ситуации просто не может быть светлого финала, развязка должна быть мрачной.
Сопоставление и обыгрывание языческих и христианских ценностей помогло Шекспиру вполне и глубоко раскрыть философско-религиозный смысл пьесы, вписав его в контекст мысли того времени. По словам одного из видных английских шекспироведов, Шекспир обратился к дохристианскому миру и воссоздал те самые религиозные и нравственные ценности, которые были поставлены под сомнение в начале XVII века, когда начал рушится привычный мифопоэтический мир Средних веков и эпохи Возрождения, благодаря открытиям науки и событиям истории. Но с другой стороны, еще было религиозное движение, в частности движение кальвинистов, которые учили, что существует жесткое божественное предопределение и спасение доступно только «остатку». Бог действует скрытыми неисповедимыми путями, такой Бог очень далек от человека, его действия кажутся произвольными, вызывают у людей ощущение богооставленности. Такого Бога называли латинским термином, взятым из Вульгаты, латинского перевода Библии, — «deus absconditus», то есть Бог сокровенный, скрытый. Эта концепция Бога скрытого очень широко представлена в литературе XVII века, например у Расина в его трагедии «Федра» и у других авторов. Но Шекспир раньше них ввел эту концепцию в свой театр.
Под конец снова возникает параллель с книгой Иова. Обращаясь к Богу, библейский автор жаловался: «Для чего скрываешь лицо Твое?» То же самое могли бы сказать и ставшие свидетелями грандиозной битвы добра и зла действующие лица «Короля Лира». Вся разница в том, что Иов все же услышал ответ Бога из бури, а для героев трагедии Бог так и остался сокровенным и недоступным. Но эта концепция Бога скрытого, делая упор на неисповедимости путей божьих, вовсе не предполагала резиньяции со стороны человека, отказа от идеалов борьбы или от самих идеалов. Хотя человек наделен свободой воли, даже если все предопределено и развивается по непостижимому для людей плану, нужно продолжать искать правду и творить добро. Это относится и к не знающим Откровения язычникам.
Корделия оказалась слабой и беззащитной в жестоком мире трагедии «Король Лир», но она погибла, не сломавшись духовно, погибла, исповедуя все те же идеалы правды, добра и любви. А сам король Лир, который обрел истинную мудрость, познал глубину зла, подлинную цену любви, умер, четыре раза повторив «взгляните», «look». Последние слова Лира — это приглашение не только к оставшимся в живых персонажам, но и к зрителям — запомнить его историю, быть наготове. Так в фолио*Имеется в виду Первое фолио — первое собрание драматических сочинений Шекспира, куда вошли 36 пьес. Вышло форматом «ин фолио», в половину типографского листа, в 1623 г., через семь лет после смерти драматурга., в более позднем варианте текста. А в более ранней версии, в кварто*Первое издание текста «Короля Лира», вышедшее отдельной брошюрой форматом «ин кварто», в восьмую часть типографского листа, в 1608 г. Между текстами кварто и фолио имеются значительные разночтения, объясняемые тем, что впоследствии Шекспир доработал ранее написанную им пьесу., Лир перед смертью четыре раза говорит «о...», такой протяжный вздох. Этот крик боли не менее значим, а большего Шекспир нам не стал говорить, просто не захотел.