Детской литературе довольно сложно стать по-настоящему сериальной: ее герои имеют неприятное свойство вырастать. До того, как Джоан Роулинг выполнила свой рискованный эксперимент, предъявив публике повзрослевшего героя, писатели пытались обходить эту проблему разными путями. Александр Волков после третьей книги заменил Элли ее младшей сестрой, а Туве Янссон написала последний роман о муми-троллях без самого Муми-тролля. Обычно же оптимальной формой для детских книг неизбежно оказывается дилогия или трилогия — от «Алисы» Кэрролла до «Темных начал» Филипа Пулмана. И хотя Пеппи Длинныйчулок у Астрид Линдгрен в конце третьей книги совершает обряд отмены взросления, мы-то понимаем, что он не подействует — Пеппи вырастет, как и все.
Одному писателю, впрочем, удалось придумать мир, лишенный этого недостатка. Герои носовского цикла про Незнайку — вечные дети. Во вселенной Носова нет взрослых, персонажи не растут, не стареют, не размножаются и не умирают. Это, безусловно, уникальная инновация автора. Хотя злые языки и говорят, что Носов заимствовал своих персонажей из «Царства малюток» Анны Хвольсон, в действительности между сказками двух авторов нет ничего общего, кроме отдельных имен. В сказке Хвольсон действуют привычные читателям XIX века эльфы, обитатели леса: они живут в норках и дуплах, пьют росу с цветов и болтают с русалками. Кроме того, они разновозрастные — у некоторых седые усы и бороды. Герои же Носова — обычные дети, живущие в современном городе, но уменьшенные в размерах и избавленные от необходимости расти.
Это действительно гениальная находка, которая теоретически позволила бы продолжать сериал до бесконечности: ведь Незнайка и его друзья не меняются. И все же Носов, как его многие предшественники, ограничился трилогией (фанфики оставим в стороне). В чем же дело?
Как представляется, дело в самом внутреннем устройстве мира Носова — вернее, миров, потому что мир каждой из повестей устроен по-своему. Мир первой книги («Приключения Незнайки и его друзей») во многом сохраняет условность литературной сказки. Там не объясняется, кто построил дома для коротышек, кто и как изготавливал детали для машин Винтика и Шпунтика. Герои первой части «Незнайки» — это дети, играющие во взрослых. Охотник Пулька не только никого не убивает — нам вообще не сообщают о том, на кого он охотится и есть ли в окрестностях Цветочного города дичь. Он просто отыгрывает ролевые стереотипы «охотника»: ходит с ружьем и собакой. Доктора Пилюлькин и Медуница более «настоящие», но в тех рамках роли доктора, на которые способен ребёнок, — позировать в белом халате и мазать чем-нибудь синяки и царапины. Что касается Тюбика и Цветика, их профессиональная деятельность — искусство — и так максимально близка к игре.
Впечатление «мира понарошку» не перебивают даже описания постройки воздушного шара и выращивания фруктов, поскольку все это подано опять же как увлекательная игра. Современного читателя может удивить технологическая компетентность Винтика и Шпунтика, однако в эпоху, когда писалась книга, иметь базовые навыки механика считалось для мальчиков хорошим тоном: умение собрать радиоприемник или починить мопед не было особой экзотикой. Носов просто утрирует привычные занятия детей того времени.
Совсем иначе дело обстоит в следующем романе. Парадоксальным образом, хотя завязкой «Незнайки в Солнечном городе» служит появление волшебной палочки, мир в этой книге предельно рационализирован. Еще по дороге в Солнечный город герои встречают множество чудес, но это чудеса, созданные человеческим разумом, причем способы их создания подробно разъясняются. Эта модель по сути не сказочная, а научно-фантастическая, и, как водится в фантастике 60-х, персонажи вынуждены каждый раз выслушивать продолжительные лекции о том, как все эти достижения техники работают.
Основные чудеса, конечно, поджидают их в Солнечном городе — взрослый читатель без труда улавливает в этом названии отсылку к «Городу Солнца» Кампанеллы. И, разумеется, Солнечный город представляет собой утопию — как научно-технологическую, так и социальную. На читателя обрушивается лавина информации об устройстве фабрик, домов, быта, досуга и самого общества этого города. Становится наконец ясно, для чего автор подсунул Незнайке в попутчики Пачкулю Пестренького с его правилом ничему не удивляться: цель рассказа о Солнечном городе — именно удивлять. А в 24-й главе разговор Незнайки с местной жительницей сворачивает в неожиданную сторону:
«— Значит, вы должны дать портному за брюки, скажем, грушу, — продолжал Незнайка. — Но если портному не нужна груша, а нужен, к примеру сказать, стол, то вы должны пойти к столяру, дать ему грушу за то, что он сделает стол, а потом этот стол выменять у портного на брюки. Но столяр тоже может сказать, что ему не нужна груша, а нужен топор. Придется вам к кузнецу тащиться…»
Это не что иное, как изложение начал экономики в детских популярных книжках того времени. Получается, в Цветочном городе меновая экономика? Это совершенно противоречит игровой условности первой книги, где не объясняется, откуда берутся столы и брюки (да объяснения и не требуется).
Если в первой книге мы видим компанию детей, играющих условные социальные роли доктора, механика, художника, то во второй изображено взаимосвязанное, системно функционирующее общество с налаженным бытом. Дома проектируют архитекторы, одежду разрабатывают дизайнеры и производят фабрики. В Солнечном городе есть развитая сфера услуг (отели, такси, столовые) и даже органы охраны правопорядка, хотя и довольно недотепистые. Кроме того, мы впервые узнаем о том, что у коротышек есть документы: водительские права Коржика по ошибке попали к милиционеру Свистулькину, что привело к череде недоразумений. В первой книге ничего не говорилось о том, что в мире коротышек для вождения автомобиля нужны права, да и Незнайка приезжает на своей магической машине без всяких документов.
Мир Солнечного города скорее подростковый, чем детский: он лежит где-то в области молодежных утопий, построенных комсомольцами городов будущего. Симптоматично, что и Незнайка в этой книге проявляет себя скорее как подросток, чем как «малыш»: он ведет мучительные разговоры с собственной совестью (интересно, знал ли Носов стихотворение Ахматовой «Одни глядятся в ласковые взоры…»?) и переживает первую любовь: объяснение с Кнопочкой и необычный открытый финал служат постскриптумом ко всем приключениям в Солнечном городе.
И совсем уж взрослым оказывается мир третьей книги, неожиданно приобретшей статус культовой в постсоветской России, — «Незнайки на Луне», народной энциклопедии капитализма. Начнем с того, что там почти полностью исчезает слово «малыш» / «малышка» — на весь роман это именование встречается всего один раз, в самом начале. Отметим, что в первой книге это слово употреблено 378 раз, а во второй 86. Взросление мира Носова отражается на уровне лексики!
Героев «Незнайки на Луне» и правда затруднительно назвать малышами: не только коренные лунные жители полностью дублируют взрослый мир Земли с его социальными и экономическими отношениями, медиа и рекламой, но и Пончик, ранее умевший лишь объедаться сладостями, обнаруживает нешуточные способности бизнесмена. Излишне напоминать о фантастическом антураже полета на Луну, прописанного не только детально, но и по-взрослому наукообразно: герои обсуждают уже даже не архитектуру и дизайн, как в предыдущей книге, а проблемы физики и астрономии.
Самое же примечательное, что мир коротышек в «Незнайке на Луне» вывернут наизнанку по отношению к первой книге. Вначале Носов убеждает нас, что его герои маленькие: они гуляют под одуванчиками и перевозят одно яблоко на грузовике. Но в «Незнайке на Луне» вдруг оказывается, что это не человечки маленькие, а растения на Земле гигантские: на Луне флора пропорциональна людям. (Автор хоть и не настаивает впрямую на том, что гигантские размеры овощей на Земле — заслуга коммунистического строя, но подталкивает читателя к этой мысли). Постойте, а как же измерение роста в ногтях, упомянутое во второй книге? Осел-хулиган Калигула в своей человеческой ипостаси был ростом в 9 ½ ногтей — чьих ногтей? Явно не коротышачьих; но вопрос, предусмотрены ли во вселенной Носова люди обычного роста, повисает в воздухе.
А вот что видит Незнайка, возвратившись на Землю: «зеленый луг с пестревшими среди изумрудной травы желтенькими одуванчиками, беленькими ромашками и синими колокольчиками, и деревья с трепещущими на ветру листочками, и синевшая вдали серебристая гладь реки». Минуточку, какого он роста в этой сцене? Он же не с вершины горы смотрит… Носов словно и вовсе забыл о гигантском размере растений.
Мир коротышек, таким образом, утрачивает всякую сказочность и сливается с миром обыкновенным — до полной неразличимости. Носов, по-видимому, и сам это чувствовал: как бы спохватившись, что сказочности маловато, он вставляет в роман эпизод с Дурацким островом (наспех позаимствованный у Карло Коллоди — с заменой ослов и в романе смотрящийся инородным телом). Вымывание сказочности разрушает сказку: вселенная Носова исчерпывает сама себя. И хотя Незнайка, едва вернувшись с Луны, тут же изъявляет готовность отправиться в новое путешествие, продолжение невозможно. Незнайка приземлился в обыденной взрослой реальности, в которой его ждут старение и смерть. В полете он ведь действительно едва не умирает — никогда Носов раньше не описывал с таким натурализмом и драматизмом болезнь в мире коротышек.
Итак, проблема взросления все-таки догнала Незнайку с неожиданной стороны. Тот, кто вернулся на Землю, почти что восстав из мертвых, уже не Незнайка. Вместо мифологического вечного ребенка — юноша с посттравматическим синдромом. Непреднамеренное сошествие во ад и спасение Луны, которой учинили судный день в лучших традициях новозаветной эсхатологии, обошлись слишком дорого. Сказка истребила сама себя. Вот почему попытки вернуть Незнайку в игровой мир Цветочного города обречены оставаться на уровне фанфиков.