Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
О жизни Харрингтона известно не так много, в основном — от другого английского философа, Джона Толанда (1670–1722), издавшего в 1700 году первое харрингтоновское собрание сочинений, снабженное биографией. Толанд также был биографом и редактором работ других видных республиканцев эпохи: знаменитого поэта Джона Мильтона (1608–1674) и казненного за свои идеи Элджернона Сидни (1623–1683). Джеймс Харрингтон родился 3 января 1611 года в городе Аптон, Ньюхэмптоншир в семье крупного землевладельца, выходца из старинной йоркской семьи. Получил образование в Оксфорде. В молодости путешествовал, был впечатлен республиканским устройством Голландии и особенно Венеции. В 1639 году сопровождал короля Карла I в путешествии по Шотландии. Прямого участия в политической жизни Харрингтон не принимал, но в 1647 году стал камергером уже арестованного Карла I. По-видимому, на такую должность требовался человек, пользующийся доверием обеих партий. По свидетельствам современников, король любил его общество, они обсуждали различные формы правления, однако Карл не выносил разговоров о республике. Известно, что Харрингтон не участвовал в гражданской войне и глубоко сожалел о казни короля (1649), к которому имел личную привязанность. Несмотря на это, спустя семь лет после установления республики он активно включается в обсуждение преимуществ нового типа политического устройства. В 1656 году опубликован его главный труд «Республика Океана», затем выходят «Прерогатива народного правления» (1657) и «Искусство законодательства» (1659), примерно в 1660-м разрабатывается опубликованная посмертно «Система политики» (1700). Хотя ключевые работы Харрингтона хронологически вписываются в период существования первой и единственной английской республики, не следует считать его творчество сугубо апологетическим. Скажем, публикация «Океаны» столкнулась с цензурными трудностями даже несмотря на посвящение Кромвелю: в тексте автор выражал надежду на то, что Кромвель, достигнув высшей власти, отречется от нее, чтобы учредить по-настоящему свободную республику, в которой, согласно ключевой максиме Харрингтона, будут править законы, а не люди.
На промежуток между Протекторатом и Реставрацией приходится последний период литературной активности Харрингтона. Тексты этого времени отражают агонию английской республики; мыслитель с прагматических позиций оппонирует Мильтону и тем, кто все еще надеется на «правление святых», однако он настаивает, что без избирательной реформы невозможно преобразование политической системы и возврат к парламентской монархии неизбежен. В этом Харрингтон оказался прав, а дебаты о недемократическом характере избирательной системы в Великобритании то и дело возникают по сей день на самых разных уровнях. После Реставрации Харрингтон как республиканец попал в опалу, в 1661 году он был арестован. После освобождения в 1662 году находился в состоянии физического и психологического истощения, к творчеству больше не возвращался, скончался 11 сентября 1677 года. Хотя дебаты о республике на тот момент были прекращены, все будущие возвращения республиканских идей в Англии так или иначе были сопряжены с возрождением интереса к проектам Харрингтона.
На русском языке существует некоторое количество источников как о классическом республиканизме вообще, так и о республиканизме Харрингтона (см. список в конце), поэтому мы не будем останавливаться на этом подробно. Однако несколько замечаний все же стоит сделать. Прежде всего, нужно понимать, что в контексте Англии XVII века «республика» — это не просто антоним «монархии». Республика в данном случае — не форма государства, но альтернативная государству политическая форма и альтернативный проект нового политического устройства. На тот момент современное государство находилось на ранних стадиях формирования, и, хотя главный философский оппонент республиканцев Томас Гоббс вслед за Жаном Боденом и другими теоретиками суверенитета уже использовал слово «commonwealth» (английская калька латинского «res publica») как синоним «государства», Харрингтон настаивает именно на «республике» и на классической политической философии. Ключевое различие состоит в первую очередь в идее смешанной конституции, восходящей к античному историку Полибию и затем развитой авторами итальянских республик эпохи Возрождения. Государство основано на идее неделимого суверенитета и на связи между защитой и повиновением, которая в конечном счете уравнивает гражданина и подданного, а вслед за этим прекращает внутреннюю политическую жизнь как синонимичную гражданской войне в пользу регулирования и администрирования. Где-то здесь начинает кристаллизоваться современное различие государства и общества, в том числе такого конструкта как «гражданское общество», параллельное государству.
В отличие от государства, в республике сочетаются элементы всех трех «правильных» политических форм, выделенных еще Платоном и Аристотелем: аристократии, политии и монархии. Смысл смешения трех «правильных» форм правления состоит в том, чтобы прекратить считавшееся неизбежным циклическое вырождение «чистых» форм в «неправильные» формы олигархии, демократии и тирании. Иначе говоря, в том, чтобы достичь стабильного, а в пределе бессмертного политического порядка, устойчивого к превратностям фортуны. В республиканских идеях проводится четкая разница между гражданством и подданством, здесь нет отдельного от политической жизни общества, здесь нет публики как сообщества наблюдателей, но есть публичное дело, объединяющее сообщество граждан в классическом смысле; в республике сохраняется политическое напряжение, борьба и конфликт считаются чем-то плодотворным, они не тождественны гражданской войне и разрушению порядка. Разумеется, речь здесь идет о государствах и республиках XVII века: последующая история этих понятий и соответствующих им политических образований гораздо более прихотлива — с течением времени государство и республика то и дело меняют свой облик. Достаточно сказать, что конституции практически всех современных государств являются смешанными, однако это отнюдь не означает триумфа республиканских идей в классическом смысле. Скорее можно говорить о том, что идея государства и соответствующий ей политико-юридический словарь исторически одерживает победу над параллельно развивавшейся идеей республики, однако впитывает в себя некоторые ее положения. Это хорошо видно на примерах конституций революционной Франции и независимых США, вдохновленных классическим республиканизмом.
Специфика республиканизма Харрингтона, если говорить совсем кратко, состоит в следующем: центральное место занимает идея о смешанной конституции как наиболее устойчивой политической форме, основанной на балансе властей, которому соответствует баланс собственности и разделения земли. Харрингтон подчеркивает тесную связь гражданства, ношения оружия и хозяйственной субъектности; он делает ставку на представительное правление, которое обеспечит равенство и соблюдение интересов всего народа, на двухпалатную систему законодательства и принятия решений, а также предпочитает привычным уже на тот момент выборам древний республиканский институт жребия. Харрингтон сформулировал несколько ярких максим своей программы: его идеалом было «верховенство законов, а не людей»; он полагал, что «хорошие законы делают людей хорошими», а плохие способствуют порче нравов (люди скорее добры и дружелюбны от природы, чем злы — с этим не соглашался теоретик государства Гоббс); он также считал, что «каково соотношение или баланс в собственности на землю, такова и природа верховной власти в республике». Оглядываясь на полумифические образы античных законодателей Солона и Ликурга, Харрингтон полагал желательным наименьшее количество законов. Наконец, нужно подчеркнуть, что идеальным Харрингтон считал учреждение республики заново, посредством воли одного мудрого законодателя. Это принципиальный момент: хотя Харрингтон противостоит теоретикам государства и не использует слова «революция», он сходится с ними в том, что политический порядок предпочтительно учреждать с чистого листа, прекращая предшествующие ему устоявшиеся формы общежития. Впрочем, в отличие от того же Гоббса, который собирался «подвесить государство на геометрии» (и в этом смысле был бóльшим утопистом), Харрингтон намного более склонен учитывать уже фактически сложившийся баланс сил и не настаивать на преимуществе новой фикции над действительностью. Именно поэтому республиканизм Харрингтона опирается среди прочего на феодальные традиции английского баронства, видя в нем естественный аристократический элемент будущей республики. Понятно, что в концепцию государства не вписываются независимые от него носители древних политических привилегий, и раннемодерные государства, в том числе Англия, активно стремились подавить все старые сословия и сделать политическое поле гомогенным.
Итак, главное произведение Харрингтона — «Республика Океана». В ней с опорой на учение о смешанной конституции, идеи «Размышлений о первой декаде Тита Ливия» Макиавелли и реальный образец Венеции излагается модель идеального политического устройства. Эта модель воплощена в образе беллетризованной, но хорошо узнаваемой Англии-Океаны. Очень часто «Океану» характеризуют как утопию, что, однако, не вполне точно. Начальные главы похожи скорее на историю в духе античных и ренессансных авторов. Вообще история — очень важный для республиканской традиции жанр: как правило, республиканцы не выступали с философскими трактатами о всеобщих принципах политики (такими как, например, «Левиафан» Гоббса), но предпочитали историческую и риторическую аргументацию. Для них во вполне античном духе не было зазора между чистой политической наукой и практикой благой жизни. История позволяет не занимать внешнюю по отношению к событиям позицию, и в то же время предполагает известную беспристрастность при описании событий. Метод исторического повествования позволяет не предъявлять всеобщие принципы в готовом виде, не учить ничему в открытую, однако демонстрирует эти принципы по мере их исторического развертывания, обнаруживая всеобщее в единичном, и с этой точки зрения история сближается с искусством. Харрингтон пишет подобную полибиевской всеобщую политическую историю, однако задействует некоторые художественные приемы, смешивает реальность с вымыслом. Делается это для того, чтобы показать, что в истории еще может быть сделано, но также и с сатирическими целями, поскольку предлагаемый идеал может быть осуществлен превратно или не осуществлен вовсе. Впрочем, художественные особенности «Океаны» и самого Харрингтона как писателя принято оценивать весьма невысоко, в отличие от Томаса Гоббса, которого то и дело относят к числу наиболее выдающихся стилистов английской прозы.
Нужно сказать, что в Англии того времени к утопии прибегали довольно часто, причем с самыми разными политическими целями: скажем, Фрэнсис Бэкон в своей незавершенной «Новой Атлантиде» (1627) вообще не описывает политического устройства, но, словно бы доводя идею Томаса Мора до предела, ведет речь скорее об идеальной «республике ученых», понятой буквально. В 1641 году вышла республиканская утопия «Описание славного королевства Макарии» Сэмюэля Гартлиба, имели место пуританские и откровенно мистические произведения вроде «Новой Солимы» Сэмюэля Готта (1648) и «Ольбии» Джона Сэндлера (1660). С другой стороны, появлялись и роялистские утопии, такие как анонимное продолжение «Новой Атлантиды» (1660) и «Антифанатичная религия и свободная философия в продолжение Новой Атлантиды» (1676) кембриджского платоника Джозефа Гленвилла. Неизвестно, кто впервые назвал «Республику Океану» (1656) утопией. Это точно был не сам Харрингтон: он говорил об «Океане» как о «модели», и в этом был по-своему точен. Речь действительно идет в первую очередь не о недостижимом идеале, но о вполне конкретном проекте: большая часть книги — это, по сути, модель конституции, сформулированная на основе предшествующего ей исторического повествования. Здесь идеализируется не республика вообще и не какая-то вымышленная республика, исключенная из всеобщей истории, но непосредственное настоящее и самое ближайшее будущее, которое, согласно представлениям Харрингтона, может ждать Англию. С этой точки зрения «Океана» вписывается в ряд других попыток разработать конституцию Англии, наряду с «Народным соглашением» или уже упоминавшейся «Макарией». Именно к периоду республики относится вторая и последняя на сегодняшний день кодифицированная конституция Англии — «Скромная петиция». То было время, когда многие видели возможность учредить новый политический порядок; Харрингтон был одним из тех, кто не просто отреагировал на этот вызов, но попытался объяснить его возникновение, исторически объяснить случившийся кризис и наметить пути к его преодолению.
«Океана» лишена фабулы, в ней нет персонажей, нет привычных утопических тропов вроде путешествия в далекую страну, а наряду с вымышленными именами правителей и названиями стран, за которыми очень легко узнаются исторические прототипы и географические соответствия, употребляются вполне реальные: по имени названы ключевые для Харрингтона и республиканской традиции авторы от Полибия до Макиавелли, прямо именуются республики Венеция и Голландия. Место действия «Океаны» — самая настоящая Европа, а ее фабула — европейская история, увиденная под особым углом. Что действительно можно назвать утопическим, так это харрингтоновское видение истории. «Океана» предлагает рассмотреть ее такой, какой она не была, и предлагает модель грядущей республики как возможный результат этой истории, позволяющий установить бессмертное правление. Короче говоря, «Океана» утопична, поскольку располагается в зазоре между опытом и возможностью, между историей и свободой политического мышления. С одной стороны, Харрингтон был одним из наиболее воодушевленных почитателей древних авторов и античных представлений о политике, так называемой древней мудрости. Пришедший на смену разрушенному Риму средневековый порядок варварских королевств Харрингтон называет готическим балансом — ущербной по сравнению с Античностью, практически полностью порвавшей с классическим наследием, но все-таки относительно стабильной моделью политической жизни. «Океана» пишется в контексте недавнего краха английской монархии, но для Харрингтона это лишь симптом общего кризиса в политической истории мира. Все соответствующие «готическому балансу» государства так или иначе находятся в состоянии распада, даже бывшие «правильными» формы правления вырождаются в дурные. Единственное, что можно противопоставить этому порочному кругу, — мудрость древних, которая позволит достичь устойчивого правления. Пример венецианской республики, существующей веками и, предположительно, в неизменном, изначальном виде, не задетом «готическими» влияниями, прибавляет Харрингтону оптимизма в этом отношении.
С другой стороны, Харрингтон не был обычным ретроградом и не считал возможным восстановить античные порядки в чистом виде. Времена изменились, однако это не значит, что учению классиков нет места. Мыслитель реабилитирует непривычный для Англии республиканский политический словарь, отыскивая в реальной английской истории те события и процессы, которые можно истолковать как соответствующие античной мудрости. Тем самым он помещает историю Англии в абсолютно неожиданный контекст прямой преемственности по отношению к миру классической древности, и тогда идея изменения мира в согласии с мудростью древних не кажется слишком радикальной. Короче говоря, он предлагает иной взгляд на историю: это история того, что могло случиться, а не того, что случалось необходимым образом. Тогда кризис английской политики и крах привычных устоев выглядит как возможность впервые в новой истории воссоздать республику по античному образцу. Харрингтон одновременно и своего рода консерватор, и оптимист-прожектер. Это не очень характерная для зрелого модерна идеологическая комбинация, зато отчетливо ренессансная по духу. Стоит заметить, что похожие тенденции в интеллектуальной истории возникали не раз под именем неогуманизма. Скажем, почти одновременно с Харрингтоном действует группа кембриджских платоников во главе с Генри Мором и Ральфом Кадуортом, выступающая за творческое переприсвоение античного наследия в качестве нормативного, но включенного в модерный культурный контекст. В XVIII-XIX веках по всей Европе возникают подобные движения, в рамках которых то и дело рождаются неотъемлемые атрибуты современной европейской культуры: науки о классической древности, научные методы искусствознания, классические гимназии, современные университеты и т. п. Примечательно, что участь неогуманистических и республиканских тенденций похожа — они никогда не доминировали в культуре в чистом виде, но постоянно вносили решающий вклад в современный облик Европы, и до сих пор определяют то, как мы представляем себе культуры Великобритании, Германии, Франции, Нидерландов и др.
Харрингтон оказывается в ситуации коренного слома устоев: крах монархии был не просто неким переворотом, он сопровождался религиозными столкновениями и вполне отчетливыми хилиастическими или апокалиптическими ожиданиями, ощущением, что «мир не будет прежним», если вообще будет. Искать причины катастрофы в прошлом свойственно скорее историческому сознанию зрелого, позднего модерна и в особенности нашей эпохе. Харрингтон сделал обратный ход: он искал в прошлом корни того, что может катастрофу преодолеть, что может породить «новое начало» среди руин старого мира. Контекст написания «Океаны» — не революционный, это период своеобразной реакции, оглядки на то, что произошло. Как утверждает авторитетный исследователь Джон Покок, до казни Карла I в Англии не существовало доктринального республиканизма. Он расцветает именно как попытка дать один из ответов на фактическую проблему краха монархии. Делом республиканцев было не подготовить или осуществить падение монархии, но объяснить его, когда все уже произошло. «Океана» в этом контексте свидетельствует о смене парадигм в историческом и политическом сознании, поскольку Харрингтон не полностью отвергает старое представление об истории как фортуне, но и не принимает безоговорочно уже нарождающееся линейное представление об истории. Так возникает специфическая философия истории на стыке «языческой» цикличности и модерного эсхатологического прогрессизма, позволяющая видеть не просто цепь событий, неизбежно приводящих к современности как кульминации, но историю того, что не привело к современности, что заявило о себе как альтернативе, но «проиграло». Таким образом, мы обнаруживаем в тексте Харрингтона смесь истории и утопии: анализ взлетов и падений различных политических форм, перемежающийся описаниями положения дел, в котором люди, поскольку они способны действовать в согласии с разумом, могут творить реальность вопреки инерции событий. Текст Харрингтона содержит политическую философию в классическом смысле: как исследование идеального способа устроить политическое общежитие в согласии с разумом. Что действительно выделяет Харрингтона на фоне эпохи, так это новаторское историческое сознание, позволяющее включить схемы фактических социальных изменений (Английских гражданских войн) в долгосрочный и даже универсальный исторический процесс. Описание идеальной, не существующей в таком виде Англии вплетено в повествование в духе античных и ренессансных историков, автор которого стремится извлечь из настоящей исторической фактуры всеобщие законы, поняв которые можно увидеть, в каких условиях описываемый идеал все-таки удастся осуществить. Внутри одной и той же истории действительность могла бы быть устроена иначе, чем она имеет место теперь. Тем самым Харрингтон конструирует утопическое мышление как мышление о структурной исторической возможности «нового начала», выражаясь словами обращавшейся к его творчеству Ханны Арендт.
Чтобы по-новому задействовать стратегию Харрингтона, необходимо особое видение истории и места настоящего в ней, чего мы сегодня скорее не имеем. Харрингтон писал в эпоху, когда модерное историческое сознание только зарождалось; сегодня, судя по всему, мы живем во время его распада. Однако это не только время лишений, но и время возможностей. Республиканцы находили опору в таком прошлом, которого не существовало, пока о нем не заговорили снова. Строго говоря, никакого прошлого не существует. Это не значит, что можно заниматься мифотворчеством или выискивать исторические аналогии. Речь о том, чтобы по-новому, вопреки инерции устоявшихся нарративов, увидеть историю как связную, укорененную в действительности, и заново актуализировать то, что было возможным. Кризис — это нарушение нормального отношения между ожиданием и опытом. Обычно мы склонны менять ожидания под влиянием обстоятельств, а также подчас пренебрегаем опытом в пользу ожиданий, возводя их в ранг теории или веры. Харрингтон предлагает изменить сам исторический опыт, ведь он так же сконструирован, как и наши ожидания от истории. В этом смысле «Республика Океана» может называться утопией: как история, превосходящая наличный опыт, как проект исторического сознания, альтернативный современности. Сегодня историческая аргументация чересчур наивно опирается на «то, как все было» в стремлении вывести из этого «то, как все суть и должно быть». Возможно, как раз «утопии прошлого» не хватает сегодня тем, кто стремится преодолеть кризис исторического сознания. Возможно, было бы правильным в очередной раз вернуться к идеям классики, пусть даже исторически проигравшим, но все еще имеющим шанс выиграть в удельном весе среди иных представлений о том, что правильно и должно. Ведь ничему другому история нас уже не научит.
Некоторые источники о Харрингтоне и классическом республиканизме на русском:
- Дж. Г. А. Покок. Момент Макиавелли. М.: НЛО, 2020 (1975)
- А. Л. Мортон. Английская утопия. М.: Иностранная литература, 1956 (1952)
- К. Скиннер. Свобода до либерализма. СПб.: Издательство ЕУСПб, 2008 (1996)
- С. Одье Теории республики. СПб.: Издательство ЕУСПб, 2021 (2004)
- Б. Манен. Принципы представительного правления. СПб.: Издательство ЕУСПб, 2008 (1997)
- О. Хархордин. Республика. Полная версия. СПб.: Издательство ЕУСПб, 2021