Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Евгений Петров
В уходящем году читал много, в основном от безделья и желания заткнуть литературой постоянно появляющиеся бреши в сознании.
Поставил себе абсолютно идиотскую цель прочитать энное количество книг за календарный год. Немного недовыполнил ее, так как имею свойство читать пару месяцев взахлеб и потом получать отвращение к чтению еще на пару месяцев, но цели такие ставить больше не буду, лучше пить элитный алкоголь и слушать группу Emerson, Lake & Palmer через золотые провода.
Год начал с того, что наконец прочитал сборники статей и эссе Александра Тимофеевского «Весна Средневековья» и «Книжка-подушка». В целом основное впечатление сложилось такое, что вроде вот еще недавно умные люди писали умные слова за гонорары в условных единицах, а сейчас, прости господи, все и умные, и тупые, просто нищие и никаких пресс-туров на Сицилию нет.
Зимой прочел воспоминания Альберта Шпеера (думаю, большинство людей за последние два года зачем-то садились читать книжки про фашизм). Как сборник баек про Гитлера очень интересно, но краткое саммари можно получить быстрее, вбив на ютубе «Юрий Стоянов рассказывает анекдот про Гитлера».
Дочитал две последние части «Дневника» Александра Маркина, получил какое-то просто нечеловеческое удовольствие. Уважаю вообще жанр путевых заметок на обрывках туалетной бумаги и мужских прокладок — эти дневники одни из лучших книг на русском языке, которые я прочел за последние несколько лет.
После возникло желание повторно ознакомиться с творчеством Владимира «Адольфыча» Нестеренко и перечитать «Огненное погребение». Мысль сия возникла, когда начал наблюдать за последней активностью Адольфыча, у него как раз открылось второе дыхание в интернете, он теперь воюет с наркокартелем «Химпром» и одесским «драматургом» Домбровским.
Творчество не понравилось (как и в прошлый раз): чтобы писать хорошие заметки на обрывках туалетной бумаги, надо все-таки обладать не только богатым жизненным опытом, но и каким-то талантом.
После Нестеренко вспомнил о таком писателе, как Валерий Примост, — авторе известного в узких кругах романа о позднесоветской армии «Штабная сука», и решил перечитать его. Тут он меня не разочаровал, так как он действительно до сих пор читается с интересом, да и в целом является чуть ли не единственным произведением на подобную тематику, которое не скатывается в ненужное морализаторство и прочие грехи.
Решил прочитать его другую книгу под названием «Приднестровский беспредел». Тут вот понял, что зря автору выдавали такие авансы. Это оказался приключенческий роман про то, как парень пошел воевать в Приднестровье, вступил в какой-то мифический спецназ и в итоге убил на войне свою бывшую любовь из Литвы, которая стала той самой прибалтийской снайпершей из газет 90-х. Мы такое читать не хотим (только если в электричке дальнего следования).
Изучил, чем живет автор, оказалось что он перековался в известного рекламщика и написал еще книги «Хозяева мира. Сторителлинг и Цивилизация» и «Jopa Mira... або Шлях до зірок», не стал так глубоко погружаться в его творчество далее.
Дальше пришло время серьезной литературы, и я сел за «Конец режима» Александра БауноваПризнан «иностранным агентом» — книгу, безусловно, важную, но настолько же скучную. Зато восполнил пробелы в своих познаниях об истории Испании и Португалии, можно теперь хвастать этим в политических спорах в кабаках.
Чтобы как-то вернуться в родные реалии, решил перечитать «Чешежопицу» Вячеслава Майера. (Вообще, советую это делать всем русским людям на постоянной основе, можно вместо другой книги держать в прикроватной тумбочке и читать на ночь отрывки каждый день.)
Коротко можно сказать так: господин Майер умеет говорить простым языком о вещах не менее важных, чем о тех, о которых пишет господин Баунов, но писательский талант у него гораздо выше.
Весь год думал, что надо бы перечитать творчество французского писателя Вельбека, но руки так и не дошли. Вспомнил о том, что, помимо Вельбека, есть великий французский писатель Венсан Равалек. Перечитал его «Гимн шпане», это как фильм Рефна «Дилер», только книга. Замечательный вообще автор, жалко, не перевели его до конца на русский. Если знаете французский — советую прочесть его трилогию «Перст Божий в белом небе» (на русский «Иностранка» почему-то перевела только финальный роман «Ностальгия по черной магии», где Левиафан плавает по городу Парижу).
Есть определенно книга года — это опус магнум многоуважаемого Эдуарда Лукоянова про Мамлеева. Есть книги, которые ты читаешь и хочешь, чтобы они не заканчивались. Крайне редкий случай, но именно таким получился «Отец шатунов», потому что только такая литература может сделать четырехчасовую поездку в маршрутке по Киргизии увлекательной. Сила искусства, добавить нечего.
Осенью я люблю читать свою любимую писательницу Габриэль Витткоп, но в этом году заменил ее на Ладислава Климу: впервые прочитал «Путешествие слепого змея за правдой» и перечитал «Страдания князя Штерненгоха», очень понравилось. «Страдания» — это просто образец трансгрессии по пути на литературный Олимп, очень рекомендую.
Хотел бы отметить нонфикшн Андрея Знаменского Red Shambhala: Magic, Prophecy, and Geopolitics in the Heart of Asia. Это одна из лучших работ на тему красного оккультизма, читается местами как неснятая часть советского Индианы Джонса. Если хотите выйти в плане понимания истории Центральной Азии за пределы барона Унгерна и семьи Рерихов — рекомендую к прочтению.
Скорее всего, последней книгой прочитанной в 2023 году станет Cinema Speculation Квентина Тарантино. От книги «Киноспекуляции», как ее перевели на русский, ты ожидаешь какого-то «Кайе дю синема», а в итоге это (неплохая) книга про то, как Квентин Тарантино ходил с мужиками своей мамки смотреть блэксплотейшн в долларовые кинотеатры — и к чему это привело. У нас нельзя ругаться матом, но книга бы отлично смотрелась с названием «****** [словоблудие] про кино».
В этом году я переехала из России во Францию. Год был турбулентным и щедрым на проверку моей психической устойчивости. По большей части весь год я читала психоаналитическую литературу — семинары Жака Лакана и Жака Аллена Миллера, профессиональные статьи и журналы. Но что интересно — единственная книга, которую я привезла с собой, это книга стихов Григория Дашевского. Я всегда подозревала себя в любви к патетике и думаю, что не зря.
1. Григорий Дашевский. Стихотворения и переводы
Хлебников, конечно, чемпион, но Дашевский выигрывает даже не ступая на ринг и особо не нуждаясь в регалиях. В книге собраны его стихи и переводы, а также программное эссе «Как читать современную поэзию», где он пишет, например, что ключ к пониманию поэзии — это то, что человек думает о себе или своей жизни. Многое из его поэзии я знаю наизусть, стихи ложатся на язык сами собой, их хочется знать, их хочется помнить, говорить ими, искать их. Абсолютная честность собственного слова, очень герметичная, достаточная поэзия. Я не преувеличу, если скажу, что счастлива, что на русском возможно было писать поэзию и о поэзии так.
2. Magali Nachtergael. Poet Against The Machine. Une histoire technopolitique de la littérature
Название этой книги — отсылка к музыкальной группе Rage Against The Machine. Замена Ярости на Поэта — метафора опыта поэзии как практики освобождения от диктата машины: машины дискурса, машины капитализма, машины автоматизма языка... В этом эссе философ Магали Нахтергаэль реконструирует историю современной неолитературы (термин Нахтергаэль), занимаясь археологией взаимодействий между поэтами и технологическими инструментами. Она исследует тактики поэтического письма, определяемые ей в книге как преимущественно «контркультурные» — от дада к слэму, от рэпа к телу, — не записывая их как маргинальные, но предлагая пересмотреть пессимистическое отношение к технологиям и совершить эстетическое реинвестирование, заменив меркантильное и отчуждающее использование техники личным знанием и опытом поэтической эмансипации. Короче: Lights out! Guerilla radio! Turn that shit up!
3. John Jefferson Selve. Meta Carpenter
Джон Джефферсон Селв — основатель литературно-художественного журнала Possession Immédiate. Что тут интересно — живописный подход автора — широкие мазки, канаты желания, сплошные метафоры, ничего прямо. Книга целиком и полностью посвящена экрану, алгоритмам, эросу в цифре и безудержной, живой вере в возможность встречи с человеком. Ménage à trois: Meta Carpenter, вебкам-модель (названная именем одной из любовниц Фолкнера) с мужчиной, который одинаково боится быть как схваченным, так и освобожденным, и неким третьим — Corsaire-Satan. Очень психоаналитический роман о единстве трех регистров: символического, воображаемого и реального, где в самой середине, как в середине современности, Взгляд.
4. Анни Эрно. Во власти
Она дала мне успокоение. Книга-метафора о Другой женщине в жизни женщины. Книга о ярости и ревности, ничего не объясняющая, но дающая увидеть со стороны. Эрно к себе безжалостна, что я особенно люблю.
5. Катя Петровская. Кажется Эстер
Я читала ее, пока ехала в Париж из России на машине со всеми своими вещами. Уроженка Киева Катя Петровская обласкана критикой за этот автофикшн-роман, написанный изначально на немецком, и я разделяю это признание. Опыт памяти о войне и своей семье в войне, этот роман построен вокруг трагедии Бабьего Яра — «когда позвали, бабушка просто пошла». Роман восстановления памяти посредством собственной судьбы, интереса к судьбе, любви. Книга-посвящение Необходимости — необходимости именования, необходимости провести черту между тем, что скрывается за кажимостью, и тем, что можно знать и передавать. Это роман Имени — «кажется, говорил отец, ее звали Эстер».
6. Геннадий Гор. Обрывок реки
Геннадий Гор, поэт и писатель-фантаст (в конце жизни), родился в тюрьме, куда его родители попали за революционную деятельность, и на протяжении жизни и карьеры был вынужден выживать в тисках советского. Гор выявляет серьезность поэзии — опыта языка на пределе, языка который может и должен быть ради жизни и на стороне жизни. Поэзия и проза Гора вызывает почти физическое чувство резонанса со словом, читать часто неприятно, неудобно. За чтением Гора мне стало ясно, что такое материальность (Motérialité) языка. Необходимость сохранить и передать, зафиксировать чудовищный, непереносимый, бесчеловечный, немой опыт выражена средствами самого этого опыта проживания катастрофы. Только тело и язык — больше ничего.
7-8. Жорж Диди-Юберман. То, что мы видим, то, что смотрит на нас; Georges Didi-Huberman. La Peinture Incarnée
Сейчас я читаю Диди-Юбермана — французского философа, который занимается исследованием образа и методологией художественных исследований. Много работает с психоаналитической теорией. Я читаю его, чтобы понять, как говорить о живописи — обе книги ставят вопрос об «объекте-ничто», пустоте объекта живописи или искусства вообще. Как говорить о пустоте и как быть с тем, что нельзя помыслить? Как осмыслить отсутствие? Как показать, что чего-то нет, через форму, если то, что есть, всего лишь остаток того, что было? Эти исследования для меня — большие опыты понимания утраты, и в каком-то смысле — опыты мысли об утешении малым.
Этот год был годом смены локаций, поэтому вся моя библиотека осталась в одной стране, а я — в другой. Все-таки переезжать с книгами очень муторно. Так что с собой я захватил только книгу Томаса Метцингера «Тоннель эго: наука о мозге и миф о своем Я», купленную с рук втридорога (эдак книга станет библиографической редкостью), так как захотелось посидеть с ней с карандашиком и почеркать всякие маргиналии на полях. Все остальные приобретенные в начале года бумажные книги я просто не успел прочитать, за одним исключением: книгу Антона Секисова «Зоны отдыха. Петербургские кладбища и жизнь вокруг них» я прочитать таки успел, но пожалел о приобретении. Либо я слишком много гулял по петербургским кладбищам, либо Секисов не дожал с задором и гонзо-стилем, но книга очень водянистая, состоит из скромного количества баек, которые как будто без изменений перекочевали в книгу из интернета. Кроме того, отсутствуют реально важные кладбища Петербурга, ну что же это такое?
Все остальное читал в холодном окне Moon Reader, и было это либо буддологической литературой, либо фантастикой. Из первой категории очень зашли две книги Рональда М. Дэвидсона про развитие эзотерического буддизма: «Индийский эзотерический буддизм: социальная история тантрического движения» и «Тибетский ренессанс: тантрический буддизм и возрождение тибетской культуры». Перевод обеих книг закончил в прошлом году один уважаемый энтузиаст, книги лежат в открытом доступе на его сайте, было бы круто, если б кто-нибудь издал. Также понравились две книги австралийского бхикшу Шравасти Дхаммики: «Сломанный Будда. Критические размышления о Тхераваде и призыв к новому буддизму» и Footprints in the Dust: The Life of the Buddha from the Most Ancient Sources. Очень искренние и интересные книги.
Из примечательной фантастики — две трилогии Ричарда Скотта Бэккера «Князь Ничто» и «Аспект-Император»: темное фэнтези про антигероя из секты детерминистов-манипуляторов, противостоящего секте ценобитов из космоса; теория подковы на гностический лад; отсылки к нейронаукам, сеттинг крестовых походов в альтернативной вселенной — все было бы совсем хорошо, если бы не чудовищная затянутость произведения. Но чем дальше развивается серия «Второй Апокалипсис», тем мрачнее: надеюсь, продолжение будет не таким тягучим и персонажи наконец уничтожат обозримую Вселенную.
Еще одним махом прочел всю серию «Пространство» от коллективного Джеймса Кори — хороший научфант, неудивительно, что его экранизировали; а также неудивительно, что его экранизировали не до конца. Последнюю книгу цикла перевели на русский в прошлом году, и это оказалось хорошим завершением истории. Жалко, что таки не уничтожили обозримую Вселенную.
Тем, кто постоянно и профессионально работает с литературой, знакомо желание «почитать для удовольствия». Обычно это «чтение для удовольствия» потом тоже куда-то да приспосабливается, для исследования. Но еще более тяжелый случай, когда ты долгое время занимаешься преимущественно русской эмиграцией межвоенных десятилетий и уже перестаешь понимать, что отделяет захватывающе безопасную книжную страницу от просто захватывающих случаев из сегодняшней жизни.
Летом я взялся перечитывать объемный коллажный роман Анатолия Вишневского «Перехваченные письма». Дело «романиста» здесь — собрать, отсортировать и разложить в правильном порядке реальные документы, касающиеся жизни нескольких поколений семьи Татищевых. Документы взяты из семейного архива. Время действия — бесконечный двадцатый век. Главные действующие лица: Николай Татищев, сестры Шрайбман, из которых наиболее известна художница Ида Карская, Наталья Столярова и Борис Поплавский (ему отдан большой кусок в середине книги). Щедрые фрагменты из дневников последнего, хранившиеся в архиве, перемежаются записями других участников шумных монпарнасских лет. Книга эта для многих и ассоциируется с Парижем между двумя войнами и фигурой эмигрантского «проклятого поэта», что справедливо, но недостаточно: действие доходит до XXI века, и за долгое время чтения ты становишься поверенным самых разных героев этого архива.
Еще одно чтение «по профессии, но для удовольствия» — первая монография о жизни Ильи Зданевича, написанная американкой Джоанной Дракер, «Ильязд: Метабиография модерниста» (Johanna Drucker. Iliazd: A Meta-Biography of a Modernist). Она вышла в 2020 году на английском, но писалась большей частью на рубеже 1980–1990 годов. В книге вполне в модернистской традиции мы найдем не только рассказ о жизни Ильязда, но и занимательную историю о том, как молодая исследовательница приходит ко вдове Зданевича Элен, как они вместе мучаются с архивными завалами и придумывают биографический нарратив. Вставки повествовательницы сохраняются на протяжении всего текста. Это биография, исследование и вместе с тем метароман. Джоанна то и дело выходит из тени рассказа о чужой жизни и начинает избыточно делиться своими рассуждениями о том, почему она не брала интервью у самой Элен, не спрашивала об их семейной жизни, или о том, что она думает о жанре биографии. В какой мере она совпадает с человеком. Кто такой Ильязд. Где находится этот человек, о котором она пишет. Ход не бог весть какой уникальный. Но ее сверхосторожное отношение к Зданевичу и его «другости» за счет всех этих «выходов на сцену» и авторских сомнений не может не вызывать симпатию. Наибольшее наслаждение от этой книги получит тот, кого интересуют livres d’artistes Ильязда — его типографские шедевры, созданные в сотрудничестве с самыми первоклассными художниками XX века: в них авторка наиболее профессионально разбирается.
Спасительное чтение этого года — заново переведенные и изданные записные книжки Вернера Херцога «О хождении во льдах». В этих подневных записях рассказана экстравагантная и реальная история о том, как чудо-немецкий-режиссер Херцог, узнав о тяжелой болезни своей старшей коллеги и подруги Лотте Айснер, живущей в Париже, решил спасти ее, пройдя пешком из Мюнхена в Париж и храня это почти в полной тайне. Шел в декабре. Ночевал где попало, стоптал ноги, попадал в странные ситуации, переполнился живительным одиночеством, галлюцинировал от усталости и воодушевления наяву, но дошел. И Айснер выжила. Когда читаешь такую и подобные им истории, думаешь, что как-то так, наверное, и должна быть устроена жизнь.
Самые сильные впечатления от стихов — книга Варвары Недеогло «Русские девочки кончают свободной землей». Эту книгу хочется посоветовать прочитать без всяких объяснений и толкований: отдайтесь этому безудержному потоку. Сломанный и острый режущий алфавит этих стихов наряду со злой и умной разъедающей иронией и трансгрессивной автобиографической лиричностью всякого приведут в чувство.
Другое увлекательное чтение — книга «Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей» Виктора Вилисова. Все чаще теперь это будущее кажется почти людоедским, с учетом новых принимаемых законов, правого поворота в мире и до обидного зацикленной логики любовных историй, где часто главенствует обладание. В книге так щедро и умело собран настоящий компендиум современных cultural studies с особенным фокусом на близости и любви, что ты можешь по меньшей мере обзавестись надежными теоретическими союзниками для того, чтобы додумывать до конца неудобные мысли.
Захотелось в этом году перечитать также и что-то из «прошлого» человеческих интимностей. Лидия Гинзбург в начале «Записок блокадного человека» пишет о том, что в годы войны люди жадно взялись за «Войну и мир» Толстого — как бы проверить себя в «осажденной» жизни. Перечитать сейчас «Войну и мир» — значит подарить себе хотя бы какое-то освобождение. Казалось бы, пронизанный чуждыми тебе условностями мир толстовских героев должен действовать раздражающе на тех, кто хочет не отворачиваясь пребывать в 2023 году, однако Толстой вопреки всякой логике оказывается не менее современен, чем семейная хроника в архивном коллаже Вишневского. По меньшей мере эта хрестоматийная и потому мало прочитанная книга помогает дойти до ясности и безжалостности во взгляде на свою собственную реальность.
Каждый год я стараюсь перечитывать хотя бы двух-трех поэтов из обоймы классической русской литературы. На этот раз ими стали Афанасий Фет и Борис Поплавский. На мой взгляд, Фет — это очень странный человек, который бывает настолько одержим воспоминаниями, что перестает замечать разницу между присутствием и отсутствием, прошлым и будущим, здесь и там, сном и явью, «да» и «нет» и так далее. Несмотря на очевидную шизофреничность подобной ситуации, благодаря этому он способен видеть мир таким, какой он есть, точнее таким, каким он является, а затем проходит, оседая где-то в глубинах памяти. Примерно то же самое можно сказать и о Поплавском. Главное помнить, что поэзия — это очень конкретное искусство, поэтому любые обобщения вроде приведенных выше на самом деле не имеют к ней почти никакого отношения.
В силу фатальных отклонений в интеллектуальном развитии я давно интересуюсь литературами Африки и Ближнего Востока, поэтому не мог не обратить внимание на переиздание книги Николая Альбертовича Куна «Мифы и сказки народов Африки». Как многим хорошо известно, читать африканские народные сказки — все равно что оказаться в голове у трижды сошедшей с ума бешеной собаки, и в данном случае все так и есть. Если в этом году вы еще не сошли с ума, хотя вся окружающая действительность всячески в этом вам потворствовала, а отдельные личности проявляли прямо-таки нездоровый энтузиазм, в следующем обязательно почитайте африканский фольклор и литературу — результат, как говорится, не заставит себя ждать. Единственное, что несколько смущает, так это колониальная оптика Николая Альбертовича, которая широко представлена в описаниях африканских народов, предваряющих сами мифы. Все-таки не очень понятно, чем африканские племена, сочиняющие мифы, отличаются от тех же древних греков или римлян, занятых ровно тем же.
Также я ознакомился с автобиографией Пола Боулза «Без остановки», из которой не без удивления узнал, что Боулз, сочиняя свою блистательную малую прозу, вдохновлялся все теми же африканскими легендами и мифами. Правда, перевод у книги очень плохой. Жаль.
Ну а книгой года для меня стала биография Юрия Мамлеева «Отец шатунов», написанная моим товарищем и коллегой Эдуардом Лукояновым. Кажется, «Отец шатунов» даже не столько про Мамлеева, сколько про саму реальность, которая постоянно трансформируется во что-то иное и незнакомое. Что-то вроде дьявольского кубика Рубика с тысячами граней, собирая который рискуешь превратиться в один из его разноцветных квадратиков. Чтобы такого не произошло, реальность нужно постоянно проверять на прочность, ставить под сомнение и пытаться увидеть ее под другим углом, то есть сопротивляться ей всеми возможными способами. Если бы зловещие метафизические карлики позволили мне выбрать книгу, которую я смог бы взять с собой в Черный Вигвам, я не задумался бы ни на секунду. Но вряд ли они окажутся настолько великодушны.
С Новым годом! Не спи — кругом змеи.