Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Первым о необходимости создания «новой детской книги» заговорил писатель Леонид Кормчий. Спустя всего несколько месяцев после победы большевиков «Правда» (№28, 1918) опубликовала его статью «Забытое оружие», где говорилось о вреде буржуазной детской литературы. Кормчий обвинял дореволюционных авторов в том, что их книги создавали благоприятную почву для «укоренения символов веры капитализма и монархизма», навязывали детям из богатых семей роль господ, а бедняков готовили к жизни рабов. «Высоко поставлен и недурно отделан вопрос „о гражданском” долге, — иронично замечал Кормчий, — подготовка серого пушечного мяса, окруженного соблазнительным ореолом подвига и героизма». Кроме того, автор статьи утверждал, что буржуазная власть ограничивала творческую свободу писателей.
Призыв Кормчего не нашел отклика. Проблему детской литературы стали обсуждать только в начале 1920-х, когда начались гонения на «пинкертоновщину» — популярную в начале XX века детективно-приключенческую беллетристику, названную так по имени популярного жанрового героя сыщика Ната Пинкертона. Заказ на создание новой литературы для юных читателей был окончательно сформулирован на XIII съезде партии, состоявшемся в мае 1924 года. Из резолюции съезда:
«Необходимо приступить к созданию литературы для детей под тщательным контролем и руководством партии с целью усиления в этой литературе моментов классового, интернационального трудового воспитания. В частности, развернуть дело издания пионерской литературы, привлекая к этой работе в помощь комсомолу партийные, профессиональные и советские организации».
Часто читают дрянь
Чтобы очистить путь для «новой детской книжки», следовало как можно скорее расправиться со старой, и одной из первых жертв стала писательница Лидия Чарская, прославившаяся благодаря сентиментальным романам для девочек. Ее произведения, нередко повествующие об осиротевших или брошенных детях, очень эмоциональны: герои много плачут, вскрикивают, горячо обнимаются, падают на колени и в обмороки. При этом персонажи Чарской добры, честны и отзывчивы, а сами истории всегда имеют счастливый конец. В начале XX века ее книги пользовались невероятной популярностью, однако после революции их объявили «вредными». В 1912 году Корней Чуковский посвятил Чарской обличительную статью, в которой назвал ее «гением пошлости». Он писал:
«Она так набила руку на этих обмороках, корчах, конвульсиях, что изготовляет их целыми партиями… И мне даже стало казаться, что никакой Чарской нет на свете, а просто… где-нибудь в потайном шкафу имеется заводной аппаратик с дюжиной маленьких кнопочек, и над каждой кнопочкой надпись: „Ужас”, „Обморок”, „Болезнь”, „Истерика”, „Злодейство”, „Геройство”, „Подвиг”, — и что какой-нибудь сонный мужчина, хотя бы служитель редакции, по вторникам и по субботам засучит рукава, подойдет к аппаратику, защелкает кнопками, и через два или три часа готова новая вдохновенная повесть…»
Вопрос о том, стоит ли читать Чарскую, неоднократно поднимался на страницах детской прессы. Ни одного «за» найти не удалось. Все как один были солидарны с Чуковским. В «Пионере» (№3, 1927) появилась большая статья деткора [«детского корреспондента», школьника. — Прим. Л. Е.] Гельмана «Выбирай хорошую книгу», где говорилось:
«Девочки же особенно увлекаются книгами… Лидии Чарской. В них описывается про буржуев, про барских детей, которые ведут пустую бездельную жизнь. Воспитываются они под охраной нянек, прислуг, гувернанток и лакеев. Родители их говорят: „Не убий”, „Люби ближнего своего”, а сами, небось, так любят рабочих, как кошка мышку».
Лидия Чарская
Чарскую все равно продолжали читать тайком, что не могло укрыться от глаз бдительных сверстников. «Ученики 4-х классов 7-й великолуцкой школы читают такие книги, как „Записки институтки” Чарской и другие вредные книжки», — докладывал в газете „Баклажка” (№11, 1930) деткор Гессель. Его коллега, деткор Игнат, сообщал в «Пионерской правде» (№30, 1927):
«У нас ребята сравнительно мало знают новую книжку, советскую, а читают старые, вплоть до Чарской. Это девчата, конечно, потом сами на себя частушки пишут:
Что-то солнышка не видно,
Туча темная легла.
Книжку Чарской я читала,
Вся слезами изошла.
Так вот, надо стараться, чтобы они слезами не исходили, а читали бы книжки помоложе да повеселее».
«Баклажка» № 11, 1930
Много недовольства вызывала и зарубежная приключенческая литература. В опале оказались Майн Рид, Конан Дойль, Жюль Верн и другие похожие авторы. Тот же деткор Гельман утверждал, что подобные книги «отзываются сильно на дальнейшем развитии ребят». В доказательство он приводил рассказ Чехова «Мальчики», где дети, «начитавшись книг Фенимора Купера и Майн Рида убежали из дома», а также рассказ Грина «Детство Темы», юные герои которого пытались уехать в Америку. «А во всем виноваты книги, которые они читали», — заключает Гельман. Приключения, по его мнению, вредны еще и потому, что от них сложно оторваться: захваченные историей, дети целый день просиживают за книгой, портят зрение и забывают о еде.
Рядом со статьей Гельмана напечатан рассказ деткора Спартака Лениненко, в котором мальчики обмениваются впечатлениями о прочитанном. «Заснешь — все видишь индейцев во сне, — жалуется Колька, прочитавший недавно 5 книг Майн Рида. — Прямо хоть бросай учиться». «Я вот уж уроки целую неделю не учу, и уже две слабые отметки получил», — соглашается с ним Петька, увлекшийся детективами о Шерлоке Холмсе. Затем друзья беседуют о русской классике. «Мне вот давай 10 рублей, и то не стану читать, — говорит Колька о Салтыкове-Щедрине. — Спать над ними, что ли — да я и так высплюсь».
К сожалению, неизвестно, какого именно Шерлока Холмса с таким интересом читал Петька. Помимо Конан Дойля о великом сыщике писало множество авторов, среди которых были Петр Никитин и Петр Орловец, создавшие в начале XX века цикл повестей о приключениях Холмса в России. Так или иначе, тексты Гельмана и Лениненко очень показательны и соответствуют официальной позиции советских идеологов относительно приключенческой литературы: такие книжки действительно отвлекают от «хорошего» чтения (русской классики или современных советских авторов), а также вредят здоровью и неокрепшей психике подростка.
«Баклажка» № 11, 1930
Увлечение приключенческими романами считалось постыдным, что, впрочем, не влияло на их популярность. «Зайдешь в детскую библиотеку. Смотришь в каталог. Сказки, книжки Жюль Верна, Буссенара…» — сетовал на страницах «Ленинских искр» (№6, 1925) деткор Кулаковский. «Часто читают дрянь», — возмущался в «Пионерской правде» (№26, 1926) деткор И. Слоним и ругал сверстников, обожающих «всякие приключенческие романы, начиная с Жюль Верна и кончая Пинкертоном». На заметку Слонима вскоре откликнулся некий А. Зысман (№29, 1926), вставший на защиту любимого автора:
«Приключенчество приключенчеству рознь. Жюль Верна нельзя ставить рядом с авантюрными писателями <…>. Книги Жюль Верна очень увлекательные и содержат в себе много ценного материала о географическом, этнографическом и экономическом положении разных стран. Книги Жюль Верна очень развивают ребят, и не в плохую сторону».
«Пионерская правда» № 26, 1926
Похожие аргументы высказывали защитники Майн Рида. В «Ленинских искрах» появился ответ поклонникам английского писателя (№47, 1925):
«Многие ребята такого мнения, что Майн Рид приносит при чтении пользу своими географическими описаниями. Я лично считаю, что Майн Рид никакой пользы не приносит, ибо ребята увлекаются приключениями и на эти описания не обращают внимания».
Автором заметки указан деткор Н. Таубе из Минска. Интересно, что позже в «Пионерской правде» (№5, 1926) напечатали заметку пионера С. Белоусова из города Кирсанова, где слово в слово были повторены слова Таубе. То ли Белоусов просто решил «занять» пару удачных строчек у коллеги по цеху, то ли редакторам детских газет приходилось писать заметки самостоятельно по общим инструкциям, спущенным сверху.
Одним из немногих зарубежных авторов, приключенческие романы которого поощрялись, был Джек Лондон. Выходец из низов, бывший рабочий, член Социалистической трудовой партии и автор критических статей о внешней политике США, он служил хорошим примером для подрастающих советских граждан. Не последнюю роль в этом сыграла и тематика его произведений. «Ленинские искры» (№14, 1927) писали:
«Во многих своих произведениях Лондон говорит о тяжелой жизни рабочих. Недаром он сам по восемнадцати часов в сутки работал на жестяной фабрике или возил тачку с углем в кочегарку электрической станции.
Он знал и ненавидел капитализм».
Черный Шакал вырыл томагавк войны
Но одного Лондона было недостаточно для того, чтобы отвлечь детей от «вредных» книжек. Несмотря на усилия Наркомпроса и развернутую в детской прессе кампанию по борьбе с «бессистемным чтением», Шерлок Холмс и Майн Рид не теряли популярности. Пришлось пойти на хитрость и взяться за создание советских авантюрных романов для юных читателей, пряча идеологические установки под яркой пинкертоновской оберткой.
Впервые эту идею озвучил Николай Бухарин. Выступая на V съезде РКСМ в 1922 году, он призвал советских авторов обратиться к опыту западных беллетристов:
«…перед нами встает вопрос о всяких революционных романах, об использовании материала из области военных сражений, приключений во время подпольной работы, из области Гражданской войны, из области деятельности ВЧК и т. д. <...> Если дать одно конкретное описание жизни какого-нибудь из наших революционных авантюристов в хорошем смысле слова, то это будет в тысячу раз интереснее всех Пинкертонов».
В том же году вышла книга Павла Бляхина «Красные дьяволята», повествующая о подвигах детей в Гражданскую войну. Это была одна из первых попыток создания новой детской книги, адресованной поклонникам Купера и Буссенара. Главные герои романа — подросток Мишка и его сестра Дуняша — в перерывах между драками с детьми кулаков зачитываются приключенческими романами об индейцах. Когда их брата Федю убивают белые, дети решают отомстить врагу. Они загораются идеей пробраться в лагерь Буденного и присоединиться к походу против батьки Махно. Перед тем как покинуть дом, Мишка берет себе прозвище Следопыт, а Дуняша становится Оводом. Ребята раскуривают «трубку мира» (обычную трубку, набитую «чем-то вроде табака»), после чего брат Следопыт произносит пламенную речь:
«Слушай, брат Овод. Одиннадцать лун тому назад Черный Шакал вырыл томагавк войны, а проклятая Голубая Лисица разоряет наши родные вигвамы и села. Бледнолицые собаки не щадят ни жен, ни детей наших и даже стариков предают лютой смерти у столба пыток. Не пора ли и нам взяться за томагавки? Или мы трусливые бабы, что сидим дома у костров мира? Смерть бледнолицым собакам!»
Голубой Лисицей подростки называют Махно, Черным Шакалом — Врангеля, белогвардейцев — бледнолицыми. Буденный становится Красным Оленем, а Ленин получает звание Великого Вождя краснокожих воинов.
Книга не имела никакого отношения к реальной истории Гражданской войны, но долгое время пользовалась огромным успехом. В 1923 году по ней был снят одноименный фильм, который оказался не менее популярным. Позже «Красные дьяволята» послужат основой для картины «Неуловимые мстители», где одного из героев, китайского мальчика Ю-Ю, заменит Яшка Цыган. В фильме 1922 года китайца тоже нет — его место занял темнокожий Том Джексон. И в том, и в другом случае причиной исчезновения Ю-Ю были напряженные отношения СССР с Китаем.
Федьки и Ваньки
Большинство авторов, писавших в жанре «красной романтики», давно забыты. В некоторых случаях не удается найти даже полного имени писателя. Так вышло с М. Михайловым, который написал рассказ «Апчхи» («Пионер» №3–5, 1924), по сюжету напоминающий «Красных дьяволят» — пытаясь найти ушедшего на войну отца, мальчик Федька попадает к красноармейцам и начинает сражаться с белыми:
«И вот в ту минуту, когда белые уже торжествовали победу, где-то сзади них раздался страшный взрыв. <…> Это Федька, в суматохе прокравшись к ним в тыл, швырял захваченные с собою бомбы. <…>
Победа красных была полной.
Федька, прилегший после взрыва, встал и изо всей силы бросил последнюю бомбу.
Сквозь дым он успел заметить, как взлетала кверху чья-то взорванная голова».
По количеству подвигов герои повести Федора Каманина «Ванька Огнев и его собака Партизан» (1924) переплюнули бы, пожалуй, не только Федьку с «дьяволятами», но и самого Чапаева. Чего стоят одни только названия глав: «Ванька и Партизан в вихрях революции», «Ванька и Партизан дерутся с махновцами», «Ванька и Партизан берут в плен двух белых», «Ванька и Партизан берут Перекоп»… Помимо этого юный красноармеец Ванька успевает обстрелять из винтовки вражеский аэроплан, сходить в разведку, попасть в плен и бежать из него, подраться с ворами и, наконец, получить орден Красного Знамени. Его верный четвероногий друг лишается хвоста и взамен получает новый ошейник.
В конце книги Ваньку приглашают на прием к товарищу Троцкому. Тот благодарит мальчика за подвиги и отправляет его в детский дом, куда пристраивают и Партизана. Ванька становится пионером, активистом и всеобщим любимцем. Примечательно, что в экземпляре книги, хранящемся в Российской национальной библиотеке (издательство «Молодая гвардия», 1924), имя Троцкого в двух местах жирно перечеркнуто простым карандашом.
В 1920-х истории о Федьках и Ваньках были чрезвычайно популярны. Далеко не все они рассказывали о Гражданской войне, но неизменно затрагивали тему классового неравенства и очень часто — мести, причем обычно это была месть сына за убитого отца.
В рассказе Виктора Горного «Колька-шаромыжник» («Пионер» №9, 1924), действие которого происходит незадолго до революции, описываются мытарства нищей шахтерской семьи: отец умирает от туберкулеза, а его маленький сын вынужден заниматься тяжелым физическим трудом, чтобы прокормить себя и родителей. Автор в красках описывает страдания больного:
«…отец шептал:
— Умру я, мать… Не жилец я на свете… Береги Кольку, заместо меня робить будет. — И закашлял. Как глину размокшую выхаркивал. Бороду сгустками замазал, как сырыми яйцами. Глаза провалились и светятся, как вода в шахтах».
Узнав о том, что недалеко от деревни казаки организовали золотой прииск, Колька отправляется туда в надежде заработать денег на лечение. Конец у рассказа печальный: казаки ловят старателя, отводят его к деревенскому старосте и добиваются изгнания Колькиной семьи из деревни. «Вырасти бы мне большому, сильному, — мечтает будущий революционер. — Прогнал бы казаков, управителя, и зажить бы без них, чтобы земля была не ихняя, а всех, кто работать хочет».
«Пионер» № 7, 1925
Главным героем рассказа Льва Гумилевского «Сенька Уж» («Пионер» №9, 1924) снова оказывается мальчик из бедной семьи, отца которого до смерти замучил деревенский староста. Сенька швыряет в дочь старосты серпом, проламывает ей голову и скрывается в городе у родного дядьки. Начинается тяжелая жизнь: дядька оказывается эксплуататором и почти замаривает Сеньку непосильной работой в чесальной мастерской. Мальчику удается найти место получше, скопить денег, окрепнуть и вернуться в деревню. Наказания за инцидент с серпом не будет — напротив, Сенька еще раз накажет старосту и откроет собственную мастерскую.
Отец героя антирелигиозной повести А. Кожевникова «Губахин Кузька» («Пионер» №18–21, 1926) умер, не выдержав тяжелой работы на Каменском чугунолитейном заводе (в повести он назван Железновским). Завод, по версии автора, принадлежал Далматовскому Успенскому монастырю:
«Передавали отцы сыновьям ненависть к монастырю. Умер Кузькин отец в лесу, когда жег уголь на завод и на монастырь. Умирая, он показал на монастырь и сказал:
— Вот наш враг. Он вытянул мои жилы, и твои вытянет. Спалить его надо. Того, кто спалит его, не забудут! Поверь мне — не забудут!»
Монастырь действительно какое-то время владел чугунолитейным заводом — правда, только до 1699 года. Также известно, что до революции в Успенском монастыре помещалась тюрьма, куда отправляли в основном раскольников. Автор повести упоминает этот факт и с негодованием рассказывает об ужасах жизни заключенных, которых заставляли работать на рудниках или ставили к раскаленным домнам. «У домн и в руднике, и в лесу были солдаты, они следили, чтоб никто не убегал, — писал Кожевников. — А кто убегал, того ловили, пускали на него собак и били палками».
Нетрудно догадаться, что Кузька в конце концов решился на поджог. Пострадала только деревянная церковь на территории монастыря, которую Кузька сжег вместе со слепым звонарем:
«Соборный купол накалился и начал жечь слепого звонаря. Он завертелся и полез на крест, но и крест был горячий, тогда звонарь спустился по лестнице и нырнул через окно в бушующий пламень, который пожирал остатки потолков и балок. Упал звонарь, как и его колокол, а купол качнулся и слетел, как сшибленная шапка».
В конце повести Кузька погибает — монахи толкают его котел с жидким чугуном. Несмотря на реальность описанных в повести мест, происшествие с большой долей вероятности является вымышленным: информации о пожарах на территории монастыря в конце 1910-х — начале 1920-х годов найти не удалось.
Встречались среди этих трагических историй и довольно забавные вещи. «Пионерская правда» (№41, 1925) советовала ребятам прочитать фантастическую повесть Иннокентия Жукова «Приключения пионеров в Египте», герои которой совершают путешествие во времени и попадают в страну фараонов. Возмущенные положением местного «пролетариата», который живет в нищете, топит печи навозом и лечится молитвами, они агитируют египтян восстать против угнетателей. Ребята помогают новым знакомым написать прокламацию к рабочим и занимаются антирелигиозной пропагандой: жреца гонят со словами «Долой поповское отродье!», а его пастве дарят «Библию для верующих и неверующих» (хотя такой книги во времена Древнего Египта еще не существовало).
Примечательно, что аналогичных произведений, героями которых были какие-нибудь Таньки или Маньки, практически не было. Одним из немногих исключений является рассказ Льва Гумилевского «Лушина воля» (1925) — о девушке, которая организовала в деревне детские ясли. Сергей Григорьев сделал неожиданный реверанс в сторону Чарской и написал захватывающую повесть «Тайна Ани Гай» (1925) о приключениях бывшей институтки.
Наркотическое чтение
Начиная с 1926 года «красные» приключения начали стремительно терять популярность. Авторов обвиняли в том, что их книги слишком далеки от реальности: уж очень неправдоподобными выглядели героические похождения отважных Федек и Ванек. «Писатель не всегда должен писать о том, что случилось на самом деле, но он должен во всяком случае описывать то, что, по крайней мере, могло случиться», — наставлял беллетристов «Пионер» (№16, 1927).
В детской периодике появились рубрики «Что не читать». Претензии к книгам были одни и те же: надуманно, неправдоподобно, шаблонно. В рецензии на пьесу Сергея Кремнева «Юные революционеры» «Пионерская правда» (№26, 1926) писала:
«Пьеса вся насквозь фальшивая… Все пионеры называются Трибун, Красновцев и т. д. Разговаривают друг с другом пышными революционными фразами и между тем все похожи на маменькиных сынков, по недоразумению нацепивших красные галстуки. Между прочим, автор утверждает, что все они — герои, и, когда им было по девяти лет, они пробирались зачем-то через фронтовую полосу, по три дня не ели и т. д. Герои да и только».
Авторов, которые писали о положении крестьян и рабочих за рубежом, могли обвинить в незнании истории и культуры другой страны. В статье «Развесистая клюква», опубликованной в «Пионерской правде» (№38, 1926), раскритиковали несколько произведений, посвященных жизни современного Китая. Автора книги «О китайчонке Тао» Алексея Колосова уличили в незнании принципов китайского имяобразования:
«По-китайски первой идет фамилия… А вот Колосов думал, что в Китае по-нашему — сначала имя, потом фамилия. Он написал о двух братьях — Ги-Чин-Тао и Ма-Шио-Тао. Все равно, если бы по-русски написали: жили два брата, одного звали Сергей Титов, а другого Сергей Куропятов».
Надежде Дмитриевой указывали на то, что в рассказе «Чай» она «одела» богатого китайца в вышитый шелковый халат. «Вышитых халатов в Китае не носят несколько сот лет, — возмущалась «Пионерская правда». — Одеть китайца в такой халат все равно, что сухаревского купца в воскресенье одеть в боярский костюм».
Николая Каринцева, который написал рассказ о Китае для сборника «Вокруг света на аэроплане», упрекнули в чрезмерном увлечении шпионской темой:
«Вместо союза недовольных крестьян у Каринцева «Красные пики». Это какое-то таинственное братство, имеющее всюду шпионов. У них свои тайные квартиры, особые амулеты, в каждом городе действуют их агенты. В таком описании слишком много экзотики. «Красные пики» — это вовсе не собрание красных пинкертонов».
Книгу Л. Лариной «Джонни смельчак» о помощи советских рабочих английским углекопам «Пионерская правда» (№15, 1929) назвала «неинтересной и слащавой». История о международной дружбе действительно вызывает вопросы:
«Дети углекопов выражают свою благодарность русским детям и свою радость такой идиотской песенкой:
Динь-дон — звонок звенит,
В колодце кошечка лежит,
Кто же, кто виновен в том?
Ну конечно, гадкий Том.
А потом один из ребят самым чудесным образом направляется к нам в Союз».
«Пионер № 20, 1926»
Под горячую руку литературной критики вскоре попали и легендарные «Красные дьволята». Всеобщая любовь сменилась прохладным «занимательно, но неправдоподобно». «Красные дьяволята… интересно написаны, но в них больше фантазии, чем правды. На самом деле Гражданская война не такая была», — делился своими впечатлениями не подписавшийся читатель «Пионерской правды» (№14, 1927). Библиотекарь и писательница Анна Покровская назвала Бляхина «талантливым продолжателем Лидии Чарской», который «вместо институтского жаргона употребляет жаргон комсомольский». В обзоре произведений новых детских авторов, который она составила для сборника «Новая детская книга» (выпуск 4, 1926) «Красные дьяволята» названы «поверхностным, наркотическим чтением», которое «не культивирует детскую душу».
Покровская была отчасти права. Ее слова применимы не только к Бляхину, но и ко многим его коллегам: по сути, приключения (точнее — злоключения) осиротевших, потерявшихся, одиноких, голодных, но чистых душой мальчишек строились по той же модели, что и надрывные истории Чарской, и зачастую были похожи даже по сюжету. Как правило, в конце главный герой обретал семью: у Чарской — родителей или добрых опекунов, у советских авторов — Красную армию, пионерию или Советский Союз в целом.
Спустя некоторое время в журнале «Книга детям» (№6, 1929) напечатали Декларацию ленинградской группы детских писателей-коммунистов, где беллетристы были названы приспособленцами и обвинены в «спекуляции на революционных темах», создании «антихудожественных и антипедагогических вещей» и «фальсификации революционного пафоса». Год спустя в том же журнале (№4, 1930) критик Дмитрий Ханин призвал советскую общественность обратить внимание на работу Московской центральной детской библиотеки, которая «стала оплотом той части писателей, которая пыталась на мотив старинного романса петь революционные песни».
Усилиями советских литераторов слово «беллетристика» вскоре приобрело резко негативную окраску и стало синонимом низкой бульварной литературы. На смену «красному пинкертону» и «красной романтике» пришел реализм (разумеется, социалистический). Первая пятилетка требовала новых героев — не революционеров, а трудолюбивых работников. В конце первого десятилетия советской власти журнал «Красный библиотекарь» (№5-6, 1929) писал:
«Давно уже отпраздновали 11-ю годовщину власти советов, давно уже идет мирное строительство СССР, а наши ребята все еще живут в эпохе военного коммунизма. <…> И естественно, конечно, что приключения Макара Свирепого [герой, придуманный Николаем Олейниковым. — Прим. Л. Е.] или „Красных дьяволят” будят в них страсть к военным похождениям. А так как в мирной обстановке нет нормального выхода такого рода порывам, приходится наблюдать драки, мордобития и, к сожалению, поножовщину. И невольно напрашивается вывод, что мальчики — военные герои — отжили свой век, что их пора сдать в архив. На их место должны прийти новые герои — герои мирного строительства».