Влас Дорошевич. Первая прогулка богдыхана. Китайские сказки. М.: Время, 2019
Мы уже писали об этом авторе, журналисте и литераторе, страстном путешественнике и коллекционере, жившем на рубеже XIX и XX веков. Он объездил множество стран, причем в Азии ему нравилось больше всего, а вернувшись домой, он опубликовывал путевые заметки и — как раз те самые сказки, которые выглядели точь-в-точь как аутентичные образчики изученного фольклора. Штука заключалась в том, что все эти сказки на самом деле были придуманы самим Дорошевичем, который использовал увиденное и услышанное для придания сюжетам экзотической стилистики. Сюжеты же были довольно злободневные, автор поднимал вневременные социальные проблемы, и благодаря этому остался в истории как человек, который ловко обходил цензуру, прикрываясь, как Радищев когда-то, опытом путешествий. Учителем же своим он на самом деле считал Салтыкова-Щедрина.
В библиографии Дорошевича есть сказки, «привезенные» из разных стран, но китайская тема его волновала, пожалуй, больше остальных. Резко реагируя на любые проявления социального угнетения и будучи при этом большим поклонником древних цивилизаций, он критически относился к вторжению европейцев в Китай. Сам он посещал Китай во время поездки на Сахалин; здесь, как и во всех своих поездках, он не боялся погружаться в среду как можно глубже, посещал как светские мероприятия, где собиралась туземная элита, так и курильни, в которых собирался народ совсем другого достатка и образования. Собственно, Дорошевич собирал и настоящие сказки, чтобы потом у него получилось что-то максимально близкое к китайскому народному творчеству.
Основополагающие мифы узнаваемы. В паре сказок верховный правитель заставляет всех поверить в свою смерть, чтобы незамеченным отправиться в паломничество по городам и весям — и ничего хорошего он там, конечно, не встречает. В другой — правитель созывает всех ученых своего государства, чтобы узнать, чем они все занимаются. Да, Дорошевич много корпел над стилистикой, но все же не включался в это дело со слепым фанатизмом, а всегда помнил о современном ему читателе. Может, поэтому по части иронии и саркастических заметок сказки его не сильно отличаются от острых журналистских репортажей.
Колум Маккэнн. По эту сторону света. СПб.: Аркадия, 2018. Перевод с английского Марии Валеевой
«По эту сторону света» — одна из первых книг хорошо известного в России романиста. Это не вершина его творчества, однако текст совершенно маккэнновский, где легко узнаются черты, которые станут потом его фирменными. Писатель разворачивает огромное сюжетное полотно, простирающееся на несколько десятилетий, и связывает судьбы разных людей, волею обстоятельств оказавшихся «в одной лодке». Как всегда, никакие движения в этой вселенной не остаются безответными, и поступки наших далеких предков отражаются на нас в самый неподходящий момент.
Тут развиваются две параллельные истории. В первой — чернокожий рабочий, причастный к стройке тоннелей нью-йоркского метро, проводит все время со своей «бригадой», другими рабочими, среди которых есть и искатели счастья, приехавшие в США из Европы (Маккэнн, конечно, не смог не сделать одного из них ирландцем). Как обычно, писатель погружается в незнакомую ему тему и всесторонне ее изучает, чтобы быть максимально достоверным. В данном случае — это рабские условия труда мигрантов и чернокожих в конце XIX и начале XX века, да и просто будни строителей подземки, которая потом станет самой большой в мире. Во второй — странный тип с загадочным прошлым живет под землей, путешествуя по сети работающих и заброшенных тоннелей, регулярно находя там новых друзей и ввязываясь в разные криминальные, а иногда и наоборот, забавные, истории. Тут действие разворачивается в начале 1990-х. Почему он «прописался» в этих тоннелях и в порядке ли его психическое здоровье — вопросы, которые автор предпочитает использовать для сохранения интриги.
Маккэнн широко раскидывает сети своего повествования, охватывая целый век. При этом он освещает лишь его начало и конец, но «провал» в середине образован не потому, что в это время не происходит чего-то существенного в жизни главных героев, а потому, что эти начало и конец оказываются отражением друг друга; с чего начали, тем и закончили, каким бы содержательным и переломным ни было двадцатое столетие. Маккэнн мыслит эпохами, по-другому ему тесно, а наблюдать любит за крупными и незаметными вблизи сдвигами. Как канатоходец в другом его романе, наблюдать за всеми он предпочитает издалека, откуда видно всё сразу — и наблюдения эти всякий раз не слишком-то оптимистичные.
Джордж Сондерс. Десятое декабря. М.: Эксмо, 2018. Перевод с английского Григория Крылова
Об этом американском писателе русская публика узнала после присуждения ему Букеровской премии в 2017 году за роман «Линкольн в бардо». Сондерс, сам изучающий буддизм, взялся описать непередаваемое состояние между жизнью и смертью, в котором находится большое количество персонажей.
Сондерс, конечно, не всегда пишет о таких «сложных» материях — но вот что у него есть всегда, так это неповторимая манера повествования, в прямом смысле слова не предугадываемая, причем ни по форме, ни по содержанию. Тут нельзя спрогнозировать сюжетный поворот, да и какая словесная конструкция тебя ждет в следующем абзаце, тоже никогда не предугадаешь. Естественно, реакция на подобную прозу диаметрально разная. Кому-то такая «игра со словами» кажется побочным следствием вышедшего из-под контроля литературного приема, в котором дать подножку читателю (и потом еще ударить пару раз) становится самоцелью. Вторые говорят, что это, напротив, единственно адекватный язык для описания сложной гаммы реальных человеческих, а не литературных переживаний. Третьи и вовсе усматривают влияние социальных сетей, изобилующих короткими и быстро стирающимися из памяти сообщениями.
В одном из рассказов идет речь о подростке, который пытается затащить подругу в угнанный фургон, чтобы потом с ней развлечься, а на противоположной стороне улицы за этим всем наблюдает сосед-отличник из образцовой семьи; в другом тексте говорится о некой Преисподней, в которой дети устраивают самосуды друг над другом. Пересказывать это бесполезно, это надо читать. Потому что главное здесь, конечно, не история, а ощущения — атмосфера, в которую тебя погружает автор устройством своего языка. Как правило, это всегда тихо нарастающее напряжение, не спадающее до самого конца — не потому, что нам кто-то ужастики рассказывает, а потому что вокруг сплошные ненормальные, косящие под нормальных. Ну чем не описание настоящих чувств жителя мегаполиса в XXI веке?
Наталья Савушкина. Царское дело. М.: КомпасГид, 2018
Наталья Савушкина давно занимается детской и подростковой литературой, причем не только современной, но и книгами XX и XIX веков. Она работает в Российской государственной детской библиотеке, вместе со своими коллегами наполняет материалами сайт «Библиогид», в котором «рассказывают взрослым о детских книгах». В своей дебютной прозаической книге «Царское дело» Савушкина рассказывает об учениках начальной школы.
Тая только что закончила первый класс и теперь на большое лето впереди она смотрит другими глазами, чем год назад, когда она была еще совсем «малявкой». Во-первых, она набралась новых знаний, во-вторых, стала более смелой, ну а в-третьих, иначе оценивает время, которого почему-то ни на что не хватает. Девочка кажется взрослой самой себе, но в целом, конечно, ей до этого еще далеко, и за лето она успевает поучаствовать в огромном количестве несуразных, забавных — и даже детективных историй. Наивные детские приключения рано или поздно приводят к приключениям недетским, и в итоге Тае с друзьями приходится решать серьезные проблемы без помощи старших.
В остальном же это книга о нормальном детском лете, в котором может произойти все что угодно. У каждого в детстве был свой заброшенный дом, первые похороны, бабушкины грядки, перепутанные таблетки, воображаемый друг, долгожданные визиты в «Детский мир», ссоры с самыми лучшими подругами, игры во вкладыши, драгоценные находки на улице, встречи со злым кондуктором в автобусе. Повесть Натальи Савушкиной на самом деле рассказывает не о каком-то конкретном случае (хотя тут и фигурирует некое «главное», царское дело), а о детстве вообще — о том, насколько мы в детстве умеем радоваться мелочам и принимать их как приключения.