...В начале 2000-х я, шагнув из одной своей (косовской) жизни, оказалась в другой. Почти мирной. По крайней мере, в ней не было тех грозовых ночей, которые будили нас в неуютном для Балкан 1999-м.
Эта другая моя жизнь началась в Нише — важном балканском городе на Via Militaris ( да-да) и месте, где у императора Констанция Хлора и жены его Флавии Юлии Елены родился сын Константин — будущий великий основатель великой империи и великого города, который он назвал Новым Римом, но который потом (город, не Константин) сменил множество названий.
В Нише же образца начала новенького, с пылу с жару, века о прежних временах напоминали разве что беженцы, которые, вероятно, и в римские времена селились на обочинах военной дороги. Но войны на Балканах всегда способствовали развитию культуры. Культура появилась даже там, где раньше о культуре и слышать не хотели. А после бомбежки ничего: поохали и стали привыкать к демократии, миру, бумажным салфеткам и другим одноразовым вещам. А так как в Нише был университет, а кафедры русского языка, как ни странно, не было, то я стала создавать вокруг себя, как ныне говорят, зону комфорта. В зоне комфорта было весело. Обычное лицейское состояние случайно получивших материальное воплощение идей. Студентов мы набрали из кафедры сербского языка и литературы старым добрым миссионерским способом: «А вы любите русскую литературу? А хотите поговорить об этом?».
И как-то в один скучный учебный лекционный день я вынула из рюкзачка листы и начала читать им:
«Пригласили четверых; Толстого, Достоевского, Тургенева и меня. Почему пригласили Тургенева — не знаю. Кажется, я сам и настоял на Тургеневе. Может быть, был пьяный, а может быть, для контраста. Тургеневу среди нас, конечно, делать было нечего, но тут нужен был контраст, а для контраста подойдет даже Тургенев.
Все это называлось интернет-конференция. Нам через интернет задавали вопросы, а мы через интернет на них отвечали».
Это был Яркевич.
Игорь Яркевич.
Имя ни мне, ни им в нашей балканской глуши не известное.
Загорелись сразу.
Мол (дерзкие), сделаем антологию (молодо-зелено) современной русской прозы (совсем сумасшедшие).
Короче, Винтик и Шпунтик (подключили студентов университета Нови-Сад) стали делать космический корабль. Посадили в него Яркевича (в честь его рассказа и назвали корабль), совсем неизвестного в Сербии Горчева, посадили известных Сорокина и Пелевина, посадили любимых Кантора и Толстую, посадили Курчаткина и Попова с Белобровым, посадили (студенты не дадут соврать) часто цитируемого мной Пьецуха. Картинку для обложку сперли у Кулика (времена такие были, ага).
И знаете, он полетел. И даже критики заметили.
И антология — состоялась. И кафедра — жива. И бывшие студенты — дерзкие переводчики — солидные доктора наук. И кафедра — вполне солидная академическая институция.
Долгое введение получилось. Нужно бы об Игоре.
О том Игоре, который приехал в Ниш. Который ходил по улицам, пил с нами ракию, рассказывал нам о далекой чудесной (конечно же, а как иначе?) Москве.
О том Игоре, рассказы которого я выкладывала в ЖЖ, пока он не решился завести свой.
О том Игоре, который посылал мне в те древние диал-аповские времена свои рассказы, и я их доооолго скачивала, а потом читала студентам. Пропускала ли я матерщину... хм... зачем? Это же все же Балканы.
У каждого из знавших его — свое представление: для кого-то он лишь светлячок — вспыхнул и погас, для кого-то — голос 90-х, для кого-то — порнограф.
Для меня и моих тогдашних студентов он — знание о том, что литература — это вечное мальчишеское хулиганство.
Я (вы заметили, что, теряя кого-то, мы страдаем прежде всего о себе?) уверена, что прозу Яркевича мало кто знает. Знают его эпатажную трилогию. Знают его рассвет и его закат. Но краткую прозу, где героем выступал он — русский писатель Игорь Яркевич, — знают мало. А жаль:
«Собаку Каштанку можно представить в доме у Сони Мармеладовой; Соня плачет, читает Евангелие, гладит Каштанку и снова плачет. Можно представить Каштанку в доме князя Мышкина или даже Рогожина. Но не Лужина. Каштанка не зайдет в дом Лужина, какой бы „Фрискас“ ей там ни обещали. Каштанка не может дать Лужину себя погладить. Каштанка Лужина может только укусить».
(А не вернуться ли в пыльные лихие порубежные и не собрать ли новую антологию с тем же названием — «В конце виртуального мира»? Мы же все теперь взрослые и знаем, что конец — всегда лишь начало.)
Ниже — «интервью» с Игорем Яркевичем. Интервью, которое я придумала целиком и полностью. Но это не моя фантазия. Все фразы интервью — это фразы самого Яркевича. Только рассыпанные по его текстам:
Кто: Последний Русский Писатель. Родился в 1962 году в Москве.
Образование: Московский историко-архивный институт
О себе: Издатели часто путают меня с моими персонажами.
О порнографии: Не может быть никакой порнографии в литературе вообще. Порно — это скучный жанр, уже жевали десять раз, а единственной целью является работа половых органов. Мне не нужна генитальная работа, мне нужны мой мозг и какая-то другая внутренняя энергия для работы. Я видел один порнофильм, 2-3 порножурнала, я сразу понял, как они работают, и я больше не заинтересован в этом.
О литературе: Для меня литература — это некое гетто, в котором нужно как-то поднимать восстание. Потому что энергия бунта — лучшая энергия в мире.
О нецензурной лексике: У меня нет слов, требующих цензуры. Все зависит от личного опыта. Я не считаю это табуированной лексикой. Для меня это просто слова.
О стиле: Я сторонник своего собственного имиджа, своих текстовых решений и своего собственного стиля. В общем, стиль — это метафизическая категория: вы не выбираете его, он выбирает вас. Что касается ругательств, то это, наверное, какая-то глобальная лингвистическая трагедия восточнославянского мира. Сколько времени это займет, честно говоря, мне все равно. Я нашел стиль, язык и интонацию, которые подходят мне.
О XXI веке: Называя мой последний роман «Разум, секс и литература», я подумал, что это три столпа, которые мы должны взять с собой в XXI век.
О нем: «Судя по всему, Яркевич — последняя спасательная шлюпка, брошенная из тонущего Титаника русской прозы» («Новые новости»).
Ах, да: Если вы сядете читать его прозу, вы, вероятно, почувствуете себя некомфортно... Иногда мне приходит в голову почти кощунственная мысль: книги Яркевича должны быть в библиотеках домов для тяжелобольных. Потому что если вы прочитаете как можно больше прозы Игоря Яркевича на одном дыхании, смерть уже не будет такой страшной. Точнее, она, конечно, ужасна, но она уже не так обидна. Ему даже не нужно давать никаких наград. Любая литературная награда покажется бессмысленной и неуместной в руках Яркевича. Яркевич не так уж плох, скорее наоборот: он слишком хорош, чтобы выиграть приз в любом соревновании (Макс Фрай).
Вопрос-ответ:
— Через двадцать лет они будут говорить о вас как о пионере и предшественнике...
— Да, и появится какой-нибудь молодой подонок, новый талантливый молодой человек, который скажет: «А как же этот... хм, как его, Яркевич... Джаркевич, кто он такой? Какой ум, какой секс? Теперь я собираюсь показать вам, как писать русскую прозу». И покажет. И я помогу ему попасть в литературу.