Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Читая множество постов и слов о смерти Глеба Олеговича Павловского, видишь признание его ума, яркости и таланта, различные оценки его вклада в российскую культуру, но также сожаления по поводу сложности и неоднозначности его личности, наконец, презрение и даже ненависть к нему. Причем почти всегда с оговорками, почти всегда с «но». Почему? Ответ очевиден, все дело — в неконвенциональности покойного.
*
Глеб Олегович позволял себе быть самостоятельным. Позволял разрывать все «культурные» связи наотмашь. Позволял себе не отвлекаться на мнение круга/света. Позволял себе мыслить неудобно. Мыслить самостоятельно — огромный риск и большое мужество. Самостоятельное мышление может быть и анархизмом, и конформизмом, и авантюризмом, и служением. Все зависит от точки зрения смотрящего. Но чаще всего, у нас по крайней мере, свободно мыслящего ждет судьба Чацкого — и грибоедовского, и салтыково-щедринского извода.
*
За каждым добрым словом в заметках о покойном, если оно и имеется, следует оговорка. На самом деле наша интеллигенция, или «просвещенный политический класс», или «общество», или «свет», отстраивается от Павловского, дистанцируется от него. Он для нее как прокаженный, даже мертвый.
Собственно, простить ему не могут сотрудничество с властью. Сотрудничество отчаянное — не на страх, а на совесть. Сотрудничество не ради денег или других благ земных, а ради идеи, ради построения будущего государства.
Разве у кого-нибудь из просвещенной интеллигенции, у кого-нибудь из нас не было брака, романа, интрижки, адюльтера с властью? И у автора этих строк они были. Или наши связи не так откровенны?
*
Бескорыстное сотрудничество ради идеи в наших палестинах невозможно. Утопия постыдна. У этой невозможности очень долгие традиции. Наша интеллигенция родилась в XIX веке как просвещенное объединение — посредник между непросвещенным народом и не менее диким, хотя и утонченным, правящим классом. Это в других странах, где интеллигенции вроде бы нет, сотрудничество с властью при некоторых способах устройства общества считается не просто вполне себе возможным, но и обязательным. А если интеллигенция сама складывает с себя просвещенческую и посредническую миссию, то напоминание об этом ее раздражает, ей хочется поскорее про это забыть. Для этого применяются разные костыли, например пресловутая концепция «двух народов». Можно ли, следуя по пути утопии, ошибаться? Да почти всегда утопист и ошибается. Эти ошибки часто приводят к ужасным, кровавым результатам.
Утопист неприятен уже потому, что указывает другой путь, которого мы хотели бы избежать, выбрав комфортный путь сотрудничества-лайт. Легкий путь редко приводит к трагедиям напрямую и позволяет нам пользоваться благами режима. Получать гранты, работать в госучреждениях. Результаты наших исследований и разработок могут приводить к трагедиям, но нас это уже не касается. Разве нас волнует, к чему может привести и обычно приводит открытие реакции ядерного синтеза?
*
Российскую интеллигенцию принято идеализировать (а кто еще у нас пишет историю?), хотя это очень неустойчивый класс, или прослойка, — и по численности, и по политическим пристрастиям. Интеллигенция отрезана и от «масс», и от «верхушки», она и не дворянство (класс служивый), и не вечная оппозиция. Метание между полюсами, народничество и элитизм сочетаются в нашем сознании абсолютно органично. Постоянно производить выбор — и внешний, и внутренний — вообще-то некомфортно. Недаром сейчас понятие «интеллигенция» употребляется все реже и реже. Приятней, конечно, называть себя буржуазным интеллектуалом, поскольку это, кроме всего прочего, снимает с говорящего гражданскую ответственность. Так вот, Павловский — классический российский интеллигент со всеми свойственными ему достоинствами и недостатками.
*
Власть власти тоже рознь. Одно дело, когда власть как бы наша, мы в нее интегрированы, она учитывает наши интересы и предоставляет нам различные возможности. Такую власть можно «простить», «проявив невнимание» к пальбе из танков в центре Москвы, разгулу преступности и смерти миллионов простецов от водки, наркотиков и безысходности. Сотрудничество же с другой властью, которая нас не любит, мы не прощаем. Пусть даже эта другая власть «не делится» с нами из-за элементарной жадности и других амбиций. Но даже тогда, когда власть не уничтожает соседей (а такие моменты бывали), сотрудничать с ней нельзя! Ну, или нельзя делать это так откровенно, как делал Павловский.
Глеб Олегович часто ошибался. Как нередко ошибаются утописты и мыслители. Была ли корысть в его выборе? Пожалуй, что и нет, по крайней мере в смысле корысти материальной. Сам он себе соблазн властью не простил. А мы-то тем более не простим! Подумать только, ведь он помогал власти, вот этой вот власти! Нам не хочется думать, что власть в России XXI века — плоть от плоти власти 1990-х годов, да по сути это одна власть и есть.
*
После 2011 года Глеб Олегович считал свое бытование во власти, при власти, ошибкой. Но так ли велик был его вклад в становление нынешней российской ситуации? Сохранилось ли сейчас что-то из его предложений? Это предмет большого исследования, и результат его не очевиден.
*
Собственно, наивная мечта о том, что власть можно переделать при помощи идей, что она рациональна, — вполне себе модернистская, «книжная». Там, где царит платоновский мир идей и мыслитель определяет движение государств и народов, книги и тексты имеют абсолютную силу и непререкаемую ценность. Поэтому у Глеба Олеговича и была такая «архаическая» любовь к книгам и текстам. Пожалуй, в этом и есть основная его ошибка или причина его ошибок. Как ни странно, в этом его как раз никто не обвиняет.
Наивный книжный оптимизм/модернизм предполагал, что в России господствует модернистский режим. Павловский не заметил (да и сам, наверное, невольно этому способствовал), что Россия стала образцовой постмодернистской страной. Только сейчас нам стало очевидно, как бы ни убеждали нас в обратном некоторые режиссеры и философы, что Россия, а вовсе не Запад — блистательный, звенящий постмодернистский режим. Тот самый «злобный постмодернизм», который большие, общие идеи-то как раз отрицает и может приспособить к себе все и вся. Не заметил этого Глеб Олегович? Надеялся, что общая идея захватит власть? Надеялся, что общество сможет пойти по пути самоограничений ради улучшений в будущем? Не знаю. Но думаю, что действительность, процесс так захватили его, что остановиться было уже трудно. Стоит ли его за это обвинять? Наверное. Но только его ли одного?
*
Что действительно Павловскому не простят никогда, ни «патриоты», ни «либералы», — это поражения. Многие наши сегодняшние культурные проблемы, да и не только культурные, связаны с отсутствием культуры принятия поражений. Само понятие поражения в России ХХI века невозможно! В стране тотального культа успеха поражение невозможно. А Глеб Олегович смог признать свое поражение, нашел в себе для этого мужество.
В ХХI веке в России поражение — это всегда чья-то чужая, вражеская победа. Иное невозможно! Признание своего поражения как повод для новой работы в сегодняшней России — почти подвиг. Принятие результатов поражения — тем более. И это то важное наследие, которое оставил нам Глеб Олегович Павловский.
*
Наверное, не стоило бы писать на сайте о книгах и чтении о мыслителе, политтехнологе (на самом деле, конечно, стоило: Глеб Олегович был у нас частым гостем, мы опубликовали с ним два интервью — одно и другое, много писали о его книгах и проектах, да и он был нашим автором), если бы не его собственное завещание. В интервью он часто говорил, что покаяния от него не услышат, но он его написал, это книга «Слабые». Она состоит из двух частей. В одной — стенограмма разговоров Бухарина в камере, скрупулезно записанных лубянскими сотрудниками. В другой — изложение идей Гефтера о теории альтернатив в истории. Глеб Олегович очень переживал за эту книгу. Боялся, что не успеет издать и что книга останется непрочитанной. Пока ее только предстоит прочесть. «Апология человека слабого» — эссе учителя, включенное в книгу как важный текст для Павловского, а сейчас невероятно важный и для нас.
*
Несколько лет назад, совершенно неожиданно, Глеб Олегович Павловский подарил мне на день рождения красный флаг, точнее кусок красной материи, самой простой, грязной, со следами ботинок и обычной уличной октябрьской грязи. Собственно, ценность полотна заключалась не в его состоянии (или как раз именно в его состоянии), а в том, что это было одно из знамен Белого Дома в октябре 1993 года. Я принял его как незаслуженный и очень щедрый подарок. Тогда еще я не понимал значения тех октябрьских событий, случившихся 30 лет назад. Хотя именно они кардинально изменили жизнь моей страны. Я знал, что сорокалетний Павловский осуждал решение Ельцина, принятое в 1993-м, но совершенно не думал, что он придает такое значение символическим предметам.
Хотя, конечно, как не придавать значение символам, когда каждой минутой своей жизни вызываешь раздражение у многих и многих, у неизменного большинства.