Мы все теперь руандийцы

Первый вопрос вам наверняка задают все: насколько автобиографична ваша книга? И вы, и рассказчик вашей книги родились в Бурунди, у обоих отец — француз, а мать — тутси из Руанды, которая бежала в соседнюю страну от погромов.

Я взял во многом свои собственные воспоминания и биографию, но я написал роман. Да, мы похожи: жили в одно и то же время, оба наполовину руандийцы, наполовину французы. Но многих персонажей я выдумал. Например, отец главного героя — это не мой отец.

Отец в книге — француз, который приехал в Африку зарабатывать деньги, женился на африканской девушке и теперь считает, что ему все всем обязаны. И он скрытый расист.

Слава богу, мой отец совсем другой человек. Но да, вы правы, такие персонажи существуют, и они расисты. Есть два вида расизма: тот, который хочет хорошего, и тот, который хочет плохого. Можно сказать «я ненавижу черных», а можно сказать «я люблю черных». Но это такой же расизм, только якобы с добрыми намерениями. Первые будут честнее. Мне, как ни странно, в какой-то степени ближе первые — вроде одного из моих героев, Жака, старого бельгийского расиста. Но он действительно любит Африку, любит страну. Когда началась война, он не бежал, а остался со своими наемными работниками, пытался сохранить хозяйство. А все идеалисты, люди из посольства и гуманитарных организаций, которые рассуждали о своей любви к черным, едва начался геноцид, бежали первым самолетом в Европу. Но я писал свой роман не об этом. Я хотел показать мир, в котором люди убивают друг друга и дети оказываются в центре этого конфликта. Дети пытаются понять, какого они происхождения и можно ли оставаться нейтральным в ситуации, когда все от тебя требуют определить, кто ты и с кем ты.

А вы кто? Француз, тутси, бурундиец, руандиец?

Я француз, я руандиец, я бурундиец. Я не вижу никакой дистанции и противоречия между этими тремя мои составными частями. Я не хочу разделять их в себе. А когда меня спрашивают, кто я, то я отвечаю, что у меня двое детей, я пишу книги и песни, я муж — вот кто я.

Да, но бывают ситуации, когда нужно определиться. Если будут играть сборная Франции и сборная Руанды, вы будете за кого?

За ту, которая будет лучше играть. А вот если будет война... Я буду за ту страну, на стороне которой будет правда. В 1994 году французская армия воевала в Руанде против Руандийского Патриотического Фронта. И правда была не на стороне французов. РПФ — это дети беженцев из Руанды, которые пришли, чтобы вернуть себе свою страну и прекратить геноцид. А французы были союзниками режима, который как раз устроил геноцид. В этом случае, но только этом случае, я на стороне Руанды. фр

Исторически на территории Руанды жили тутси и хуту. Хуту было больше, но бельгийская колониальная администрация сделала ставку на тутси. После объявления независимости к власти пришли хуту, начались погромы, часть хуту бежала в соседний Уганду и Бурунди. В 1993 году тутси из Руандийского Патриотического Фронта вторглись в Руанду. В 1994 году бывшие у власти в стране хуту развязали геноцид, уничтожив порядка миллиона человек. Вскоре РПФ занял большую часть территории страны.

Гаэль Фай

Дядя главного героя присоединился к Руандийскому Патриотическому Фронту, вернулся в Руанду, обнаружил, что его родственники погибли, и устроил самосуд над убийцами. За что был расстрелян собственным начальством.

Это выдуманная мною история. Хотя у меня были дяди и тети, которые пошли воевать в РПФ. И да, было много историй, когда возвратившиеся люди обнаруживали убитых родственников и начинали мстить. И РПФ отдавал таких под трибунал и расстреливал, потому что нужно было прекратить бесконечную месть.

Я слышал, что в Руанде сейчас запрещено говорить о геноциде.

Нет, это неправда. У нас очень много говорят о геноциде, каждый год с апреля по июнь идут недели поминовения. А 7 апреля, в очередную годовщину начала геноцида, президент всегда выступает с речью. О чем нельзя говорить, так это о национальной принадлежности — как своей, так и чужой. Нельзя говорить о том, что кто-то хуту, а кто-то тутси. Мы все теперь руандийцы. Нельзя публично идентифицировать себя с одним из народов. Если я скажу по телевизору, что я тутси, меня посадят в тюрьму. Вообще тутси и хуту — это изобретение колониальной эпохи. Да, различия были и раньше, но именно сперва немцы, а потом бельгийцы объяснили нам, что высокие — это тутси, а маленькие — это хуту. В итоге стереоптип так распространился, что, когда начался геноцид, многих хуту приняли за тутси и убили, некоторым тутси удалось спастись, потому что они были похожи на хуту. Я помню, что принадлежал к семье тутси, но я никогда не скажу своим детям, что они тутси. Я надеюсь, что мы пройдем через это.

— Тутси и хуту воюют из-за того, что у них разные территории?

— Нет, они живут в одной стране.

— Тогда из-за того, что у них разные языки?

— Нет, они говорят на одном языке.

— Может, у них разные боги?

— Нет, бог у них один и тот же.

— Ну так из-за чего они воюют?

— Из-за того, что у них разные носы.

(Гаэль Фай. Маленькая страна. Перевод Н. Мавлевич)

Руанда прошла через страшный геноцид, но теперь это одна из самых быстро растущих экономик Африки, а Бурунди по-прежнему одна из самых бедных стран мира. Как так получилось?

Да, есть бурундийцы, которые рассуждают: смотрите, Руанда упала на самое дно, именно поэтому она смогла так высоко подняться. А мы через такое не прошли, потому мы все еще на дне. Мне кажется, что это очень опасные разговоры. Я думаю, что причина успехов Руанды во многом связана с тем, что после геноцида к власти пришло компетентное правительство. Руанде повезло с тем, что ее руководство имело свое видение будущего и желание его осуществить. Да, это правительство не идеально, но оно действительно многое сделало. Бурунди с правительством не повезло. Там была своя гражданская война с 1993-го по 2005 год, потом при содействии Нельсона Манделы заключили мир, но к власти пришли люди, которые не умели управлять. У них не было никакого представления о том, что же им делать дальше. Когда мы говорим о проблемах и бедах Африки, то не стоит забывать про то, что есть правительства, которые способны хорошо управлять, а есть те, что неспособны. Я не хотел бы выступать в роли пресс-секретаря нынешнего правительства Руанды, но есть факты. С 1994 года мы сильно эволюционировали.

В частности, в вопросах экологии.

Да, когда вы путешествуете по Восточной Африке, то повсюду видите поля и леса, загаженные пластиковыми отходами. В Руанде такого нет. Некоторые географы говорят, что руандийцы очень дисциплинированные, сравнивают их с японцами или немцами. Не уверен в правдивости таких теорий.

Поль Кагаме, президент Руанды, находится у власти уже 18 лет, и страна быстро развивается. А в Бурунди власть меняется, но царит нищета. Получается диктатура в некоторых ситуациях лучше, нежели демократия?

Я бы не сказал, что Кагаме — диктатор. Да, это довольно жесткий режим, опирающийся на военную мощь. Но есть вещи, которые сложно объяснить, когда находишься за пределами Руанды. Повторюсь, я не хотел бы быть пресс-секретарем руандийского правительства. Я просто констатирую, я рассказываю то, что мне говорили руандийцы из элиты и обычные люди. И все они говорят одно и то же, даже после пяти кружек пива, когда говорят не они, а их сердце. Люди любят своего президента. Даже когда два руандийца встречаются в парижском кафе, они будут говорить, что им нравится Поль Кагаме. Да, у нас не все хорошо со свободой слова, но у нас есть работа и безопасность. И есть еще третья, очень важная для руандийцев вещь — достоинство. Руандийцы гордятся, что они руандийцы. Впервые за долгое время. Бурундийцы не могут так сказать. Когда в Бурунди попытались изменить конституцию — чтобы один и тот же человек мог избираться на пост президента больше двух сроков, — в стране начались волнения. В Руанде — наоборот: люди пришли и проголосовали за то, чтобы Кагаме остался у власти. Люди боятся того, что с ними может случиться, когда Кагаме уйдет. И я их понимаю, хотя, конечно, мне не очень нравится, что будущее моей страны зависит от одного человека.