«Мы только подбираемся к „Онегину“»

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

— Что вызвало к жизни новое издание «Летописи жизни и творчества А. С. Пушкина»?

— Летопись — книга очень трудной судьбы, она создавалась на протяжении 86 лет: с 1938 года, когда Мстислав Александрович Цявловский с собранной им группой приступил к работе над ней, и до 2024-го, когда вышли основные четыре тома нового издания. За эти десятилетия с нею произошло много разных событий, чаще печальных и даже драматических.

Начнем с того, что Летопись на протяжении 60 лет существовала как бы в оборванном виде. Первый ее том, охватывающий период жизни поэта с 1799 до сентября 1826 года, до окончания Михайловской ссылки, был издан в 1951 году. Ученый не дожил до этого события четырех лет. И хотя его жена, Татьяна Григорьевна Цявловская, до конца своей жизни занималась подготовкой следующих томов, осуществить полное издание Летописи ей не удалось.

В 1967 году я пришла после университета работать в Музей А. С. Пушкина на Мойке, 12, в Ленинграде. В годы учебы я занималась драматургией Чехова и литературой конца XIX века, так что пушкинскую Летопись открыть не удосужилась. В музее, однако, именно с нее и пришлось начинать. Сажусь читать, потому что через неделю мне нужно вести экскурсию. Закончила первый том, прошу второй. И тут мне говорят: «Ты что, деточка? Какой второй том? Его нет». Помню, я была просто изумлена. У Горького летопись есть, у Толстого, у Чехова есть, я ее хорошо знала, а у Пушкина — нет! Именно тогда, думаю, возник у меня некий бзик, связанный с мыслью о незавершенной книге.

Через несколько лет, уже работая в Государственном музее Пушкина в Москве, я узнала, что Цявловская продолжает работу мужа и некоторые сотрудники музея ей помогают. Попросилась к ним в группу, получила первые задания, расписала в рабочую картотеку несколько книг. Хорошо помню, какую радость я испытывала от сознания причастности к большому делу. Но после 1978 года, с уходом из жизни Татьяны Григорьевны, наша работа остановилась.

И тогда вместе с моей коллегой Евгенией Васильевной Гротской мы предприняли первую самостоятельную попытку как-то повлиять на ситуацию. Мы пошли к директору музея Александру Зиновьевичу Крейну с предложением взять Летопись в научный план музея, организовать рабочую группу из желающих участвовать в создании текста следующих ее томов, а потом издать «Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина» под грифом музея. Александр Зиновьевич поначалу идею поддержал, поделился ею с Ираклием Андрониковым, и они радостно пофантазировали, как ее осуществить. Но скоро директор передумал. Потому, видимо, что быстро понял: такая работа потребует всего времени и внимания сотрудников, а значит, будет осуществляться в ущерб их обычным музейным обязанностям. В итоге идея продолжения Летописи и подготовки к изданию ее новых томов отодвинулась еще почти на два десятилетия.

О Летописи вспомнили только в связи с 200-летним юбилеем Пушкина. Отмечаю с большим удовлетворением, что именно по моему предложению в список работ, которые необходимо было осуществить к юбилею, вставили пункт: «Подготовка к изданию третьего и четвертого томов „Летописи жизни и творчества Пушкина“». Потом было много перипетий, связанных с организацией всей этой работы, поисками финансирования, создания компьютерной программы — да-да, к тому времени в нашей жизни появился компьютер, который многое изменил в работе, прежде всего ускорил ее.

После довольно продуктивной в течение года-полутора работы с комиссией по подготовке юбилея в Министерстве культуры, где нашей группе даже выделили годовую стипендию, все постепенно заглохло. И некоторое время над Летописью работали только энтузиасты, то есть работали бесплатно. Научную помощь нам оказывал Пушкинский Дом, но с финансами было совсем плохо, по сути их не было. Потом вдруг выяснилось, что рабочая картотека для продолжения Летописи, которую Цявловские составляли столько лет, не будет предоставлена нам для работы, следовательно, предстояло повторить все то, что за многие годы было сделано предшественниками. Долго можно рассказывать, как осуществлялась работа, кто нам помогал, а кто пытался помешать. Но если коротко, то в 1996-м нам удалось получить грант, и всего за три года текст недостающих томов был не только подготовлен, но и издан. Сегодня это кажется невероятным! При подготовке издания оказалось, что собранные материалы превышают запланированный объем двух томов, а до трех их объем не дотягивает. Тогда, по предложению редакции издательства «Слово», решено было печатать Летопись полностью, в четырех томах, включая подготовленный Цявловскими первый том. В 1999-м книга вышла тиражом 5000 экземпляров, получила несколько наградных дипломов, литературную премию, была названа в прессе «Лучшим изданием юбилейного года» и разошлась быстрее, чем этот самый год закончился.

Однако решение издать вместе тома летописи, разделенные в работе полувековым сроком, многие критиковали. Хотя с этической и исторической точки зрения это было абсолютно правильное решение, ведь книга объединила труды нескольких поколений пушкинистов. Но и критику нельзя не признать справедливой, ведь первый том был подготовлен на материалах о Пушкине, в массе своей выпущенных до 1940 года! И хотя в 1991-м, при повторном издании, этот том дополнили и частично исправили, требовалась гораздо более серьезная коррекция, чтобы он воспринимался в едином ключе с другими томами.

Поэтому и было решено подготовить второе издание Летописи, все части которого соответствовали бы современному состоянию пушкиноведческой науки. Сегодня первые четыре тома нового издания уже вышли в свет. В июне появится последний, справочный том, состоящий из пяти указателей: библиографического, произведений Пушкина, именного, географического и указателя периодических изданий. Хочу отметить, что первый том по-прежнему сохраняет имя своего создателя — Мстислава Александровича Цявловского, ведь исторически это его том.

— Занимаясь «Летописью жизни и творчества А. С. Пушкина», вы успели подготовить также комментарий к «Евгению Онегину» для издательства «Белый город». Эти работы как-то связаны между собой?

— Летопись при подготовке комментариев имеет прикладное значение — как источник данных. Комментарий — это про текст, Летопись — про жизнь. К ней обращаются, если нужно уточнить какой-то конкретный факт, например когда была представлена в цензуру первая глава «Онегина». Когда издательство предложило мне сделать новый комментарий к пушкинскому роману, я просто не смогла отказаться. Это ведь очень интересная работа, тем более что книга — единый организм. Ты ее делаешь всю целиком, там все связано от корки до корки. Как писал Набоков в своем комментарии, это «тайный сговор слов, подающих сигналы друг другу» по всему тексту. К тому же «Онегин» — особое произведение. Мы к нему как явлению только подбираемся и, подбираясь, многое все-таки упускаем, просто потому, что за два века жизнь изменилась неузнаваемо по сравнению с пушкинской эпохой.

Для многих «Онегин» сегодня так же далек, как, скажем, «Илиада» и «Одиссея» Гомера или «Божественная комедия» Данте. Он вошел в ту когорту удаленных во времени произведений, где сложность содержания и насыщенность смыслами непременно требует разъяснения. Этот роман, пожалуй, единственное произведение русской классической литературы, которое в наши дни без разностороннего комментария уже не может быть адекватно воспринято.

— Для большинства читателей «Евгений Онегин» начинается не с французского эпиграфа или посвящения, а просто самой первой строкой: «Мой дядя самых честных правил...». Уже здесь вы начинаете полемизировать с некоторыми комментаторскими клише. Много ли еще таких мест в вашей работе?

— Да, я здесь начинаю с того, что во многих комментариях источником первой фразы романа называют басню Крылова «Осел и мужик» («Осел был самых честных правил»), и мне это кажется непродуктивным, потому что связано с незнанием реалий жизни XIX века. Хотя даже Набоков считал пушкинский зачин отголоском Крылова, благосклонно замечая в скобках, что и русским комментаторам об этом известно. Гораздо менее известно, однако, что мы имеем дело с распространенной в то время идиомой. Работая над Летописью, я прочитала все номера газеты «Московские ведомости» с начала века и по 1837 год (ежегодно выходило 104 номера). Почти в каждом выпуске мне встречались объявления, что такой-то человек «самых честных правил» предлагает свои услуги в том-то и том-то. И Крылов использовал ту же самую идиому в своей басне. Больше того, эта идиома есть калька с французского — un homme des règles honnêtes.

Или вот еще. В работах разных исследователей, например Сиповского, Бродского, делались попытки установить текстуальные совпадения в письмах Татьяны и Онегина, где используются одни и те же формулы любовного послания, принятые в европейском романе. Я уточняю, что смысл и употребление этих формул в письмах героев имеют разную природу. Татьяна использует язык романов потому, что сама не умеет еще выразить то, что волнует ее сердце. В онегинском же письме употреблены расхожие любовные формулы, уже вошедшие в русский язык и ставшие общеупотребительными.

Но самая существенная полемика в комментариях относится к так называемой десятой главе романа. Я считаю, что, во-первых, она написана не в 1830 году, как принято думать, а значительно раньше, поскольку некоторые строки попадаются уже в рукописях 1826 года, а во-вторых, эту главу ни в коем случае нельзя помещать в текст романа, как иногда предлагается. Подобные предложения не подтверждаются пушкинскими рукописями. Поэтому я вынесла десятую главу в приложение и пояснила, что в том виде, как она сохранилась до наших дней, она в тексте романа уже не имеет своего места.

— Вы пишете, что ваш комментарий «по необходимости краткий». Но что это за необходимость? Чем она продиктована?

— Конечно, 240 страниц — это достаточно краткий комментарий, особенно если сравнивать его с набоковским, почти на 1000 страниц. Но моя книга — адресная, она рассчитана, прежде всего, на учителя словесности, как в свое время на него была рассчитана и замечательная книга Натальи Григорьевны Долининой «Прочитаем Онегина вместе» 1971 года, — кстати, меньше 180 страниц, — а также комментарии Александра Евгеньевича Тархова (1978) и Юрия Михайловича Лотмана (1980). Наверное, это стоило бы оговорить отдельно, но издательство «Белый город» больше половины своей продукции распространяет по школьным библиотекам, так что тем, кто с ним знаком, все ясно по умолчанию.

В более широком смысле мой адресат — сегодняшний читатель, который только начинает знакомиться с «Онегиным», постигать его сложное содержание. Вступительная статья посвящена истории создания и восприятия романа современниками, а комментарий никак нельзя назвать научным, потому что в нем не отражены история и проблемы текста. Но ведь и школьникам, и учителям, и тем более массовому читателю текстологические исследования вряд ли важны при знакомстве с романом.

— Если представить себе историю комментариев к роману Пушкина, которые выходили отдельными изданиями, кем бы она открывалась? Кто был первым?

— Первым комментарием к «Онегину» считается книга «Объяснения и примечания к роману А. С. Пушкина „Евгений Онегин“», вышедшая в 1877 году под именем А. Вольский. Считается, что под этим псевдонимом скрывается Анна Александровна Лачинова, но точных свидетельств, подтверждающих ее авторство, я не нашла. Эта работа не была закончена, прокомментированы в двух выпусках только пять глав романа. К тому же комментарии пестрят многочисленными ошибками, иногда очень трогательными в своей наивности. Скажем, «простым продуктом» она считает всего лишь «необработанное произведение», а не продукцию сельского хозяйства, что, по мнению экономистов, составляло основу национального богатства страны. Строку «Вина кометы брызнул ток» автор комментариев относит во всем шипучим винам, «так как при откупоривании бутылки летят брызги наподобие хвоста кометы», тогда как поэт имел в виду шампанское урожая 1811 года, когда в небе Европы наблюдали небывало яркую комету. Важен тот факт, что прошло меньше полувека после выхода романа, а уже ощущалась необходимость объяснять в нем многие вещи.

— Тем не менее известный комментарий Николая Леонтьевича Бродского 1950 года начинается так: «Первым комментатором романа „Евгений Онегин“ был сам его гениальный автор: Пушкин снабдил свой роман примечаниями...». Что можно сказать на это?

— Примечания Пушкина отнюдь не есть литературоведческий комментарий. Я бы сказала, что они имеют гораздо более глубокий и специфический смысл. Пушкин писал первый и единственный в русской литературе роман в стихах. Всю сложность этого жанра современники не восприняли. А главное, они не поняли и того, что стало открываться только исследователям в ХХ веке, — принципиального двухголосия романа. В нем присутствуют не только герой, но и Автор как персонаж, имеющий свой голос в романе. Мне давно кажется, что в своих комментариях поэт ставил себе одной из целей привлечь внимание недогадливых читателей к фигуре Автора, соотнести именно его голос со многими стихами романа.

Самуил Шварцбанд в своей работе «История текстов: „Гавриилиада“, „Подражания Корану“, „Евгений Онегин“, главы I–IV» (2004) подробно описал, как эволюционировал этот прием, как Пушкин отделял Автора-повествователя, которого он назвал «субъектом повествования», от автора — сочинителя романа. Впервые и стихийно это отчасти проявилось уже в «Руслане и Людмиле». В «Гавриилиаде» началась вполне осознанная работа над художественным приемом, который в «Онегине» стал одним из главных элементов организации текста, а позднее Пушкин использовал его во всех своих произведениях.

Вряд ли у Пушкина в лексиконе было слово «новаторство», но такой прием он применил в русской литературе первым. И комментарии поэта к «Онегину» суть скрытые комментарии к устройству текста, его структуре, к принципиальному романному двухголосию. Как показал Тархов в своем комментарии, «голоса» можно различить по тому, что сам поэт обращается обычно к друзьям, тогда как Автор-персонаж — к читателям. Но самое главное: такая структура позволяла не только увязать в единое целое фабулу романа и так называемые лирические отступления, но и обозначить одно из главных его свойств — зависимость литературного развития, сюжета, характера и судеб героев от событий реальной действительности.

Что пушкинские примечания — неотъемлемая часть художественного текста, первыми показали Юрий Михайлович Лотман и Юрий Николаевич Чумаков в конце 1960-х. Борис Александрович Голлер в своей работе «Контрапункт, или Роман романа. Из „опыта драматических изучений“ „Евгения Онегина“» (2012) отмечал, какой революционной была эта мысль даже для профессиональных пушкинистов и даже спустя чуть ли не полтора века после выхода пушкинского романа. Сам Голлер выделяет и другие функции примечаний: сбой ритма с целью сохранить внимание читателя, расширение историко-литературного контекста, даже целенаправленная прозаизация стиха, которая потом станет нормой. Но главное все-таки — поддержание диалогического движения в романе, его двухголосия.

— Вы приводите в комментарии фрагменты «Альбома Онегина», написанного стихами. Пушкин предполагал поместить его в составе седьмой главы, хотя о неспособности героя отличить ямб от хорея сказал уже в первой. Почему он все-таки не сделал его поэтом?

— «Альбом Онегина» приведен в комментариях в ряду других текстов, не вошедших в роман. Пушкин не собирался «делать» Онегина поэтом ни в седьмой, ни в какой другой главе, даже тогда, когда его герой без ума влюбился. Он писал «не роман, а роман в стихах — дьявольская разница», но это было произведение о нормальном, обыкновенном человеке его времени и отчасти его круга. А поэтов даже в этом круге было не так уж много. История современника — вот главная задача романа. И она была блестяще решена. Героя, обыкновенного, узнали и даже осудили за его обыкновенность: «Вижу человека, которых тысячи встречаю наяву», — писал Александр Бестужев-Марлинский Пушкину еще в марте 1825-го, менее чем через месяц после выхода первой главы «Онегина».

Поэт как герой романа точно не входил в творческую задачу Пушкина. Поэт — явление редкое, особое, он иной, нежели другие. В Онегине изображен человек обыкновенный, хотя и незаурядный, как хотят видеть многие, в обстоятельствах обыкновенной российской действительности. Это не романтические Кавказский пленник или Алеко в экзотической обстановке. Но он, как и все, зависит от обстоятельств; и, когда обыденная жизнь взрывается катаклизмом, герои не могут остаться к тому непричастными. Это очень важная составляющая содержания романа.

— Однако коллизия с дуэлью не совсем рядовая, но при этом легко может показаться случайной: все происходит из-за пустяка. Ныне забытый Борис Иванов всю первую часть 700-страничной книги «Даль свободного романа» (1959) посвятил попыткам мотивировать смерть Ленского. Вы пишете, что для Пушкина время работы над шестой главой «стало прощанием с уходящей молодостью, подведением важных жизненных и творческих итогов». Неужели ради этого непременно нужно было убить человека?

— Ну до чего же всем хочется выстроить сюжет романа за Пушкина! «Свободный роман» — это пушкинское определение. И оно означает отсутствие заранее обдуманного и четко выдержанного плана развития литературного сюжета. При этом «свободное развитие» романа предполагает непременную, хотя и непрямую зависимость его от жизни: реальные исторические события влияют на то, как складываются судьбы героев романа. И история его написания о том ясно свидетельствует.

Еще весной 1825 года события в нем должны были развиваться иначе: Татьяна после объяснения с Онегиным должна была уехать в Москву и там выйти замуж, а Онегин — отправиться в Одессу и, возможно, потом за границу. Именно в марте 1825-го написаны были одесские строфы, ныне завершающие роман. Никаких трагических коллизий в отношениях Онегина с Ленским не предполагалось. В плане романа дуэль появилась только в 1826 году, то есть уже после того, как грянули декабрьские события: восстание войск в Петербурге и на Украине, затем аресты, суд и расправа над посягнувшими на власть. Сегодняшним читателям романа, знающим о войнах, революциях и прочих жестокостях двадцатого столетия, декабрьское восстание не несет того глубокого и зловещего, трагического смысла, какой ощущали в нем современники.

После катастрофы 14 декабря 1825 года роман не мог развиваться в задуманном спокойном ключе, он «потребовал» особого события — экстраординарно жестокого и бессмысленного в своей жестокости, чтобы отразить пережитое всеми в реальной жизни потрясение. Оно действительно коснулось всех, хотя переживания были различны. Для кого-то это было потрясение основ, для кого-то — разочарование в возможности изменить российскую жизнь, для кого-то — конец прекрасной эпохи Александра, для очень многих — семейная трагедия. В 5-м томе новой «Летописи жизни и творчества А. С. Пушкина», в именном указателе, я специально отметила, кто чей родственник, чтобы было видно, сколь многих коснулась декабрьская катастрофа. Поразительно, но почти у всей тогдашней верхушки общества имелись родственники, которые отправились в Сибирь.

Для Пушкина восстание декабристов было во многом бессмысленной, трагической случайностью, ведь он не был сторонником заговоров и переворотов и воспринимал произошедшее как историческую трагедию, перевернувшую жизнь не только его поколения. Поэт лично знал людей, вышедших на Сенатскую площадь, дружил со многими с лицейских времен и в молодые годы всей душой разделял их вольнолюбивые идеи. Он знал о существовании тайных обществ, его везде привечали. И никто из современников не выразил с такой привлекательной силой дух этой вольнолюбивой идеологии. Очень может быть, что Пушкин в зрелые годы ощущал свою вину перед теми восторженными и романтическими юношами, которые рвались в бой, вдохновленные его стихами, а потом пошли в Сибирь или под пули на Кавказ.

Дуэль Онегина и Ленского стала той трагической точкой романа, бессмысленной и неотвратимо жестокой случайностью, чем и соотносится с событиями 1825-1826 годов. Онегин случайно попал в ситуацию, из которой не сумел выбраться, хотя пытался ей сопротивляться, понимая ее бессмысленность и возможные последствия. Он намеренно нарушал дуэльные правила, чтобы сорвать поединок: проспал и опоздал на два часа к месту дуэли, привел слугу Гильо вместо настоящего секунданта, заговорил с Ленским перед тем как стать к барьеру, что категорически запрещали правила дуэльного кодекса. Но роковая дуэль состоялась, и Онегин, скорее всего, механически поднял пистолет и выстрелил. И попал, попал случайно, не целясь! Эта роковая случайность перевернула его жизнь, послужила поворотной точкой в судьбах героев. Они переживают крутые перемены, прозрения, осознают предназначенный им печальный жизненный путь.

А придуманный Борисом Ивановым конфликт Зарецкого и Ленского-отца, якобы повлиявший на трагический исход дуэли Ленского и Онегина, — месть обиженного в свое время Зарецкого теперь уже Ленскому-сыну, — никакого отношения к пушкинскому роману не имеет и иметь не может, как и множество других историй с участием его героев. Дуэль в «Онегине» и гибель юного Ленского — это эхо исторической драмы, начавшейся в декабре 1825 года. То же эхо улавливается и в прощании автора с молодостью, ведь эта драма означала драматический перелом и в жизни самого поэта.

— Насколько обширным в принципе может быть комментарий к «Онегину»? Александр Павлович Чудаков считал, например, что тут нужны усилия «лингвистов, историков, географов, флористов, астрономов, архитекторов, специалистов по истории театра и конной запряжки, гастрономии и винам, костюмам и истории оружия, дуэли и фарфора, истории экономических учений и балету, экспертов по российскому землеустроению и кредитно-банковской системе, по коврам, обоям, мебели, гаданьям и отечественной системе воспитания и образования, экспертов по коневодству и истории шахмат». Если так, то сколько тогда понадобится томов?

— Александр Павлович тут чуть перегнул палку. Он был очень талантливый ученый и умный человек и старался во всем дойти до сути, потому и сказал, что надо привлечь к комментированию всех, кого только можно. Список перечисленных им возможных экспертов, думаю, составлен им с немалой долей иронии и касается великого множества тем, явлений и предметов, упомянутых в романе и отражающих бездонность его содержания. Но если высказанную идею воплотить в жизнь и каждый из специалистов подробно опишет свои, профессионально известные ему предметы, то вместо комментария к роману получится большой энциклопедический словарь, статьи которого можно расположить в алфавитном порядке: «бричка», «колесо», «колодец», «облучок», «простой продукт» и так далее. Но как связать это с романом?

Первый научный и по-прежнему самый полный на сегодня комментарий, конечно, у Набокова. Этот комментарий безадресный. Его задача — как можно точнее и полнее пояснить строку за строкой, а местами и слово за словом весь текст «Онегина». Но даже здесь много такого, что уводит от текста в дали дальние и имеет к роману косвенное отношение. Иногда Набоков совершает такие экскурсы, скажем, в историю литературы или в сравнения разноязыких текстов и переводов, что, добравшись до конца, забываешь, с чего начинался этот блестящий литературоведческий этюд. Я говорю это к тому, что идеального комментария не существует, хотя интересных и полезных немало. И очень надеюсь, что действительно исчерпывающий комментарий к роману появится в 6-м томе академического двадцатитомного Собрания сочинений Пушкина, которое готовит Пушкинский Дом. Сужу по тому, что уже сделано в отношении лирики, драматургии и прозы. Это будет издание, которое подведет итог изучению пушкинского романа на сегодняшний день с учетом всех достижений пушкиноведения.