Мост из сорочьих спинок

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Что такое онгаэси? «Он» — «благодарность». Причем это не совсем «аригато», так не благодарят. Это чувство благодарности. А «гаэси» — производное от глагола «каэсу» («возвращать»). То есть дословно — «возвращение добра»: вам сделали добро, а вы отплатили добром.

Нашим русским сказкам, да и не только русским, конечно, тоже знаком такой принцип. Вспомним золотую рыбку, которая исполнила мечты, — правда, потом все очень плохо закончилось. Тем не менее вследствие того, что старик ее отпустил, она посулила ему того-сего и исполнила обещание.

Принцип онгаэси — благодарность животного за спасение: человек его спас, подобрал, подлечил лапку, крылышко — и все, безмерна его благодарность. Он спасен, и теперь нужно отплатить за такую милость.

Этот принцип известен и в Китае и, возможно, через Китай и Корею пришел в Японию. Но если разобраться, если копнуть поглубже, то можно вспомнить, про традиционную религию японцев — синтоизм. В его основе лежат анимизм и тотемизм. И как раз на этих двух первобытных религиях, через которые прошли все общества, все народы мира, и зиждется то, о чем мы будем говорить сегодня.

Японцы, как и многие, на первобытном этапе боялись природы... Например, случилось землетрясение: все рушится, падают камни, наводнение, цунами. Но нет физики, нет никакого понимания, откуда это, как это работает. Знаний о природе никаких. Есть только страх. Есть представление, что у земли есть душа. Значит, мы, люди, сделали что-то не так. Мы ее разгневали — потому она трясется. Потому произошло извержение вулкана. Значит, мы мало жертвовали духу горы — надо больше жертв.

Вот это и есть анимизм — вера в то, что в каждом природном объекте живут души, духи. Они могут переселяться, уходить и вновь поселяться. Также анимизм включает в себя веру в духов предков. Это алтарь, подношения, жертвоприношения и так далее.

Тотемизм же возник в ту пору, когда нужно было охотиться, чтобы добывать пропитание, на крупных животных: медведя, кабана, оленя. Это было опасно, группа мужчин-охотников могла погибнуть.

Если охота заканчивалась удачно — убит, например, медведь, опасный хищник, — до или после убиения, снятия шкуры, ему приносили почести. Проводили ритуалы, просили прощения за то, что лишили жизни. Но охотники также считали, что высвободили душу зверя, и теперь она становится духом-покровителем. Они просили милости: прости, но нам надо кушать. Тем не менее мы тебя высвободили. Теперь ты больше, чем был в теле медведя. Это и есть тотемизм.

Культы в отношении животных, изображения как оберег — это тот симбиоз, в котором очень хорошо проявляется принцип онгаэси. Человек спасает животное — например, журавля, воробья, кулика, — вылечивает его, сращивает лапку, подлечивает крылышко, и животное в благодарность делает его богатым.

Сказочная проза Дальнего Востока изобилует такими историями. В любой восточноазиатской сказке есть этот компонент — животные. Почему так много животных? Потому что главные герои — простые люди, крестьяне. Те, кто живет вблизи природы. Они выходят в поля, охотятся, и животные кочуют в сказочную прозу.

В японском материале это особенно заметно. Японцы очень бережно относятся к природе. Это идет из синтоизма — из страха, что в каждом деревце, в каждом камушке и в каждом животном есть дух. А дух может быть божеством, его надо уважать. Это отношение накоплено веками.

Помните, наверное, еще в советской литературе про Японию наши советские журналисты любили писать, что если европеец сорвет цветок, то японец, наоборот, наклонится и понюхает его, но оставит жить на стебле. Ну конечно, срывают, икебана же — это срезанные цвет. Но суть не в этом. Суть в том, что, сорвав, можно потревожить божество.

Конечно, не всех животных можно встретить в сказках: «фейсконтроль» прошли только самые-самые. И у каждого — своя специфика.

На первом месте — журавль. Наверняка вы слышали или читали сказку «Журавушка». В русском переводе именно «журавушка», потому что в оригинале журавль — девушка. Она — искусная ткачиха, которая ткет превосходные ткани и таким образом благодарит своего спасителя.

Дальше — воробей, кулик. Тот же сценарий: сломанное крылышко, человек спасает, и птица отплачивает добром. Часто бедняк богатеет, потому что, скажем, воробей таскает ему зернышки риса у богатого соседа. А рис — это хлеб, это валюта. В древней Японии чиновники получали зарплату рисом. Так что рис всему голова.

Собака — отдельная тема. Немного необычный персонаж. В мифологии он встречается нечасто, но ярко. Про это я расскажу позже. Змея — частый персонаж. Может быть и добрым, и злым. Черепаха часто выступает как дочь царя подводного мира, в облике девушки. Также есть кабан, паук Кумо и другие.

Сказок с этим компонентом немного, но они очень древние — начали фиксироваться примерно с VIII века. До сих пор такие сказки читают детям, по ним снимают фильмы, ставят оперы и, конечно, рисуют мангу.

Кто главные герои? Не богатые. Богатые лишь фон. Нужен богач-жадина, чтобы было контрастно. Главный герой — бедняк, обездоленный. Это может быть старик или пара стариков. Обычно бездетные. Может быть молодой неженатый мужчина, слишком бедный, чтобы жениться. Или сирота из крестьянской среды. В общем, бедняки. О чем они мечтают? Разбогатеть. А для чего им нужно богатство? Чаще всего — чтобы наконец-то наесться вдоволь. Сказки говорят правду, просто мы уже в них не верим. Но, если разобрать по косточкам, они передают повседневные практики простого народа.

Наесться было сложно. Япония — рисоводческое общество. Рис невозможно вырастить без поддержки общины, это командная работа. Японцы, китайцы, корейцы — все они умеют работать в коллективе. Европейцы — индивидуалисты, а Восток — община. Только так можно вырастить урожай и не умереть с голода. Но иногда не всем хватало — и появлялась мечта разбогатеть. Для чего нужно богатство? Приодеться, наладить быт, может быть, даже переехать в столицу — Киото. Она часто упоминается как символ мечты.

Наши герои — сострадательные. Сострадание красной нитью проходит через сказки об онгаэси. Герой беден, но добр — снимет с себя последнее, но поможет. Ему жалко даже воробья, журавля. Он лечит, приносит домой. И вот основа основ — милость спасенного животного, отплата добром за добро. Онгаэси. Считается, что этот принцип пришел из китайских верований, но, скорее всего, он мог возникнуть и сам — из анимизма и тотемизма.

И еще: часто в сказке присутствует запрет, табу. Животное говорит: «Я сделаю тебя богатым, женюсь на тебе, но ты должен молчать». Или: «Не подглядывай», «Не зажигай свет», «Не следи за мной». И конечно, герой нарушает запрет — и все рушится.

Как животное благодарит? Не только становится женой или помогает по хозяйству. Оно может принести богатство — рис, золото. Может послать волшебную супругу — часто это дочь дракона. Или дать волшебную способность — например, предсказывать тайфуны, рыбный улов. Такие сказки — из рыбацкой среды. Мы по таким сюжетам сразу можем определить, что сказка пришла из приморского региона.

Еще один сюжет: бездетным родителям небеса посылают ребенка. Но он не навсегда. Японцы любят драму. Все кратковременно: ребенок может быть послан, чтобы дать почувствовать радость, — а потом его заберут. Дар — но на время.

Теперь — история про любовь. Любовь в японских сказках особенная. В русских все хотят жениться, в европейских — даже страсть есть. В японских нет страсти, нет слова «любовь». Почему? Потому что семья — это надежный тыл, послушная жена, уважающая мужа. Здесь не обошлось без влияния конфуцианства. Жена должна быть кроткой, красивой, уважающей. На этом строится любовь. Страсти нет.

Пример: сказка про рыбака по имени Урасима Таро. Он спас черепаху, которую мучили дети. Выкупил, отпустил. Потом она приплыла и говорит: «Я — дочь морского царя. Ты спас меня. Поехали к нам, мы отблагодарим». Он попадает в подводное царство. Пир, фрейлины, рыбки. Все весело. По его ощущениям — пировали три дня. Он скучает по родителям, просится домой. Ему дают шкатулку со словами: «Не открывай». Он возвращается — никого не узнает. Оказывается, все его родные умерли 50 лет назад. В подводном мире время идет медленно. Рыбак открывает шкатулку — и стареет на глазах: волосы седые, лицо морщинистое. Умирает: нарушил табу. Но сам мотив чудесной жены в этой истории тоже есть. Ему предлагали черепаху в жены — он отказался. Но сюжет присутствует.

Следующая сказка — «Танабата» про волопаса и ткачиху. Это история про Млечный Путь, ее аналоги есть у многих народов, но японская версия — перепев китайской сказки. Здесь история двух влюбленных. Она — небесная ткачиха, ткет легкие ткани. В японских сказках девушки всегда ткачихи, это связано с культом Аматэрасу, богини солнца. Это женское ремесло, значит, персонаж — девушка, богиня, небожительница.

Она сидит на облаке, ткет и вдруг засматривается на земного юношу — волопаса. Ей по молодости захотелось любви, поэтому она перестает ткать. Отец, бог-демиург, сердится и в наказание сбрасывает ее на землю.

Она выходит замуж, живет с ним, рожает детей (в китайской версии). Но наказание заканчивается, и отец забирает ее обратно на небеса. Она плачет, дети плачут, муж горюет. Он бросается в погоню, но небесные стражи не пускают. Тогда сороки, сжалившись, составляют своими спинками мост, по которому ткачиха может прийти к мужу. Но встретиться они могут только раз в году — седьмого июля.

Интересно сравнить: в китайской версии есть дети, потому что семья — важная ценность. В японской детей нет. Они долгое время не были частью семейного идеала — считались обузой, от них даже избавлялись.

Теперь «Журавушка». Молодой неженатый мужчина находит в поле раненого журавля. Вытаскивает стрелу, перевязывает крылышко. Через несколько дней — стук в дверь. На пороге — девушка неземной красоты просит разрешения стать женой. Это благодарность излеченного журавля.

Она хозяйственная, аккуратная, готовит, убирает. Замечает, что живут бедно. Говорит: «Я искусная ткачиха. Сделаю ткани. Но есть условие: не входи в мастерскую». Она ткет по ночам тончайшие ткани, а муж продает их в Киото. Купцы заинтересовались, потребовали, чтобы он продавал оптом, но тот отказывается. Тогда они выследили, где герой живет, и начали его донимать, как коллекторы. В итоге он поддается соблазну: заглядывает в мастерскую и видит не жену, а журавля. Вся в крови, ощипана. Она выдирала свои перья, чтобы ткать. Она плачет: «Ты нарушил запрет. Мы больше не увидимся». Ей не хватает перьев — она не может взлететь. Приходят другие журавли, поднимают ее на крыльях.

Это трагичная, назидательная сказка. Но не все сказки такие, есть и более жизнерадостные — возможно, более поздние. В них появляется больше живости, смекалки, юмора.

Например, «Мышиное сумо». История такая: в доме бедняка жила мышка. И у богача — тоже мышка. Хозяин-бедняк однажды замечает, как две мыши борются. Присматривается: и узнает в тощей мышке свою. А у соседа — такая упитанная, крепыш. Сердце бедняка сжимается. Он начинает подкармливать свою мышку лепешками, крошками со стола.

Мышка поправляется, становится сильной, побеждает в сумо. В благодарность она начинает таскать ему вещички из дома богача. В разных версиях — рис, золотые монетки. Так бедняк разбогател. Он проявил сострадание — и получил онгаэси. Да, действия вроде как нечестивые — воровство, — но в сказке это нормально. Ум в сказке — это хитрость: кто хитрее, тот и молодец. Это поощряется.

Теперь — собаки. О них я много писала в книге «Темная сторона средневековой Японии», вышедшей в прошлом году в издательстве «МИФ». В японском фольклоре укоренился образ большой белой собаки размером с быка или даже с лошадь. Это даже не сенбернар, это прямо гигант.

Появляется она внезапно. Когда человек в беде — тонет, падает со скалы, — она появляется, спасает, так же внезапно и исчезает. Живых собак не любили, боялись, истребляли. Но в мифологии собака — защитник. Откуда этот образ? Конечно, из Китая. Китай — культурный донор, он всем все дарит. А японцы — мастера адаптации, они берут и делают по-своему. Настолько хорошо, что кажется, будто все это чисто японское.

Образ белой собаки пришел из китайского мифа о небесной собаке. Этот образ очень противоречивый: с одной стороны — он злой дух, источник пожаров, пожиратель младенцев; с другой — защитник, охранитель, проводник в потусторонний мир. В Японии этот образ слился с местным — Осирасама. Это покровитель сельского хозяйства, шелковичных червей, домашнего очага. Его изображают как тутового шелкопряда. Он очень капризный. Чихнешь рядом — и погибает вся ферма.

Японцы объединили Осирасаму с небесной собакой и получили такую историю: белая собака съедает шелкопряда. Из ее ноздрей начинают тянуться шелковые нити — тончайшие, как паутина. Молодая хозяйка сперва не понимает, но потом начинает наматывать эти нити на специальную катушку. Нити — прекрасного качества, и бедная девушка становится богатой. Новый дом, слуги, все хорошо. Но, когда она накопила на приданое, собака... умирает.

Трогательный момент. Почему это важно? Потому что девушка не могла выйти замуж без приданого. Дело в том, что эта история — эпоха Хэйан (VIII–XII вв). Тогда одинокая бедная сирота не имела шансов. Добрачные отношения были визитными. Жена должна была жить на своей территории, в своем доме. Поэтому дом, приданое, хозяйство — все это критически важно. Финансовое благополучие — женская цель, которая давала возможность брака. Собака выполнила свою миссию — и исчезла.

Еще одна история — уже из буддийского сборника «Кондзяку моногатари». Там реальные персонажи, но обработанные сказочной рамкой. Это история про Фудзивару Митинага. Он был регентом, канцлером, жил на стыке X и XI веков. Очень властный человек: смещал императоров, сосредоточил власть. Был при этом очень суеверным, боялся заговоров, переворотов, проклятий.

Однажды он собирался выйти из дома. Подходит к воротам — его большой белый пес хватает за рукав. Тянет. Он делает шаг — собака снова тянет. Он не понимает, что происходит. Пес был его любимцем, и он понял: что-то не так. Вызывает своего личного мага-гадателя — знаменитого Абэ-но Сэймэя. Это онмедзи, один из самых известных магов в японской традиции. Абэ проводит гадание и обнаруживает порчу, зарытую прямо в воротах. Если бы Фудзивара переступил через порог, он бы заболел и, вероятно, умер. Так пес спас ему жизнь.

История вошла в буддийские сборники как подвиг белого пса. Но в реальности, согласно дневнику самого Митинаги, пес был обычным сиба-ину — желтеньким, небольшим. Но впечатление от случая было столь сильным, что его «отбелили» — возвели до уровня сакрального, мифологического защитника. Это пример того, как событие превращается в сказку, а сказка — в священный сюжет. Образ очищается, преображается, бытовая история становится частью духовного канона.

Что мы видим во всех этих сказках? Животные умеют говорить, выражать чувства. Они понимают, что нужно спасителю — еды, богатства, детей. Они персонифицированы. Мы узнаем в них черты людей: добрых, злых, жадных, милосердных. Как в баснях — через образы животных раскрываются человеческие качества. Например, краб — добрый персонаж; обезьяна хитрая, обижает слабых; акула справедливая; заяц тоже не трус, а борец за справедливость; ворона, наоборот, глупая; змей — особый случай. Змей может быть разным: маленький уж, огромный демон, дракон, обитатель дупла или озера. Чаще всего — злой. Он требует жертвоприношений.

Классический мотив: в деревню приползает змей и требует красавицу-дочь. Под видом свадьбы приносят жертву. Часто — возле озера. Это реальные практики — человеческие жертвоприношения существовали вплоть до 1930–1940-х годов. Обычно жертвой становилась молодая девушка или мать с младенцем. Чем «ценнее» жертва, тем «мощнее» защита. Но сегодня хочу рассказать другую историю, с буддийским разворотом.

Как легенда становится литературой? Сначала устный рассказ. Потом — фиксация в буддийских жанрах, например сэцува (поучительные новеллы). Они записывались образованными людьми, аристократами, наделялись стилем, интерпретацией. Так змея — изначально злой, мифический персонаж — начинает встраиваться в буддийский контекст. Онгаэси встраивается туда тоже, но уже иначе.

История. Женщина идет в буддийский храм слушать сутру. По дороге слышит писк — странный, неясный. Он доносится из-под большого камня. Она сдвигает камень и находит змею, которая... начинает говорить. Змея благодарит ее. Рассказывает, что в прошлой жизни была женщиной, грешила: бросала детей, распутничала, в итоге переродилась змеей. Но услышала, что эта сутра может спасти, переродить в человеческом облике. И вот оказалась зажатой под камнем и не может попасть на службу.

Теперь — благодаря женщине — она слушает проповедь от начала до конца. После этого приходит к ней во сне уже в облике прекрасной женщины. Благодарит: «Ты спасла меня. Я избавилась от дурной кармы и переродилась». Здесь — обратное онгаэси. Не животное благодарит за спасение тела, а человек становится спасителем души. Спасает не физически, а кармически. Очень буддийский посыл.

А теперь — история про шляпника и бодхисаттву Дзидзо. Зима. Шляпник живет в деревне. Он уходит на базар, чтобы продать свои конусообразные шляпы, заработать немного денег к Новому году — купить сакэ, угощение, отпраздновать со своей старухой-женой. Но не продает ни одной. Грустный, идет обратно. По пути видит ряд статуй Дзидзо, засыпанных снегом. Это бритоголовые монахи, охраняющие путников. И у них головы голые, в снегу. Он жалеет их: расчищает снег, надевает на них шляпы. На всех не хватает. Последней дает свою — старую, драную. Говорит: «На, держи. Все равно не продал. Хоть тебе будет тепло».

Возвращается домой. Жена не упрекает. Говорит: «Давай согреем воды. Хоть горячей воды попьем». И вдруг грохот в дверь! За дверью — мешок, полный риса, лепешек, сакэ. Все, что нужно для праздника. Он удивлен. Следы не человеческие. Смотрит вдаль — и видит: вереница каменных статуй уходит вдоль дороги.