«Мои книги не для морально-нравственных уродов»

Интервью с книгоиздателем и строителем Аркадием Елфимовым

Любовь к чтению мне привил отчим, Михаил Александрович. Он прошел всю войну от начала и до взятия Рейхстага, демобилизовался в звании подполковника, имел боевые награды, в том числе орден Суворова, затем много лет работал журналистом в «Тюменской правде». Отчим всегда приносил домой книги, новинки, отдельные тома из выходившего тогда собрания сочинений какого-нибудь классика — я «Безобразную герцогиню» Лиона Фейхтвангера прочитал, когда был девятиклассником. Новая книга появлялась в доме, и я сразу за нее ухватывался, мне все это было очень интересно. Позднее, когда я уже стал студентом Тюменского инженерно-строительного института, начал собирать свою библиотеку, обходил книжные, букинистические магазины (я в то время жил у бабушки, в центре города — все было близко), выписывал газету «Книжное обозрение», внимательно ее штудировал, делал заметки, какие бы книжки я хотел приобрести. Но был дефицит, и вот тогда мне в голову закралась такая мысль крамольная: если бы я работал в книгоиздательском бизнесе, то имел бы возможность покупать все эти редкие книги. Через годы, оглядываясь назад, понимаешь, что какие-то мечты сбываются совершенно неожиданно. Я и не думал заниматься фондом, издательским делом, но так карты легли.

Сейчас трудно сказать, какая была первой. Я тогда много читал, мы с друзьями обменивались книгами: и русская классика, и О. Генри, тот же «Один день Ивана Денисовича» в зачитанном журнале «Роман-газета». Книги по искусству я тоже покупал, хотя они были достаточно дорогими для моей студенческой стипендии.

В старших классах я читал приключенческую литературу, научно-фантастическую, русскую классику — Льва Толстого, Чехова и других. Еще на меня всегда очень сильное впечатление производили повести Валентина Распутина, даже когда в зрелые годы уже перечитывал, — просто комок в горле и слезы текут. Такой катарсис испытываешь нечасто.

В моей жизни был мистический случай. После смерти моего родного отца, с которым мы практически не общались, его квартира отошла государству, а личные вещи, обстановка достались мне — все это я отдал сводному брату, а себе оставил на память об отце книги. Среди томов Бальзака, Золя, русской классики неожиданно оказалась монография Леонида Гольденберга, крупного историка, одного из первых исследователей творчества Семена Ремезова, а на обложке рукой отца было написано следующее: «Книга заслуживает вечного хранения для повседневного руководства. Гр. Елфимов». Я прочитал эту монографию не очень внимательно — там много о Тобольске, Сибири, а я в то время еще в Тюмени жил — и отложил, ничем меня она особо не зацепила. Потом, когда уже попал в Тобольск и стал понимать, что Семен Ремезов — герой, одна из самых ярких личностей истории Тобольска, когда, позднее, памятником ему занимался, когда улицу главную в его честь переименовал, когда ввел в научный оборот его труды, выстроилась эта линия: я получил в свое время от отца некий наказ, что к Ремезову надо внимательнее отнестись, это во многом и определило мою судьбу.

Это был 1977 год, тогда в Тобольске началась ударная комсомольская стройка, со всей страны и из разных союзных республик ехали отряды, была нужда в инженерно-технических работниках. Я к тому времени уже успел мастером поработать, прорабом, исполнял обязанности главного инженера, и мне в главке предложили поехать в качестве главного инженера в командировку на два года: большие перспективы, профессиональный рост, к тому же платили двойной оклад — по тем временам очень серьезные деньги. Да и сам город, конечно, необычный, со своей историей, стариной, производил впечатление. Многие приезжали и оставались, так и я остался. Как бывает: на время приезжаешь, а остаешься навсегда.

Нет, это пришло позднее. Сейчас я действительно вижу — не из каких-то там ура-патриотических сибирских подходов или настроений, — что генофонд в Сибири сохранился во многом лучше, в исторической, нравственной какой-то основе, хотя время меняет всех и вся, уклад потребления этот, идущий с Запада к нам, в первую очередь, конечно, крупные города, столицы развращает, но и до нас доходит. Тогда я об этом не думал, не выделял каких-то особых людей — сибиряков.

Перед Новым годом, 1987-м, юбилейным, мы зарегистрировали стотысячного жителя, дали квартиру врачу: у него четвертый ребенок в семье родился. Такой мощный прирост населения был, безусловно, за счет стройки, нефтехимии, интенсивного развития города.

Это была тенденция советского времени — очень много строителей было во власти, тогда ж ведь не было кумовства, в основном людей возвышали, ставили на должность за их способности, а стройка — это очень мощный опыт, который прежде всего учит разбираться в людях. Я однажды задумался: почему Валентин Распутин, великий классик русской литературы, ко мне так уважительно относится, ведь я, в сущности, малообразованный, мало читающий человек? Меня люди, и он в том числе, уважали за мою способность дело делать, людей вокруг себя объединить, за умение быстро определить, что за человек перед тобой и как нужно организовать его работу. Стройка — серьезная школа, и поэтому в народном хозяйстве советского времени очень много было во властных структурах строителей, потому что они были воспитаны этим опытом созидания — работать на результат.

Это было в 1987 году. Город готовился к празднованию 400-летия, его потом перенесли с июня на осень, потому что было огромное половодье. Распутин тогда собирал материал для своей книги «Сибирь, Сибирь…» и приехал к нам — книга открывается как раз очерком о Тобольске. Он задружил с нашими добровольцами, была такая общественная организация «Добрая воля» (да она и сейчас существует), занимающаяся охраной памятников. Валентин Григорьевич пришел ко мне, мы поговорили; потом он в этом очерке написал, правда, не очень точно, но я его, конечно, не поправлял, что новый молодой председатель горисполкома все беды старого руинированного города закрывает «потемкинскими» заборами, хотя где-то под горой я и закрывал заборами все эти безобразия, но в центральной части делалось наоборот: убирались заборы, разбивались скверы.

В общем да, он с каким-то непонятным для меня пиететом ко мне относился до последних дней своей жизни. Письма мне писал очень поддерживающие.

Да нет, у нас потом возобновились через два десятка или больше лет отношения, поэтому это как-то все вспомнилось, а так, разумеется, приезжали крупные журналисты центральных изданий — журналов «Советский Союз», «Огонек». Я помню фотографа одного, а я тогда еще фотографией особо не занимался, очень интересное было общение. Много интересных людей было: музейщики, реставраторы, архитекторы. Не сказать, что я как-то выделил Распутина, просто мы вернулись через много лет к нашему общению, он тогда как раз помог мне с альманахом «Тобольск и вся Сибирь».

Ни о какой миссии я не задумывался в то время: была поручена работа — я ее выполнял. Другое дело, что у меня был крен в сторону музеев, реставрации памятников, мне это было интересно. Я тогда понимал, что генеральный план города — это дурость какая-то. В этом плане на кремле — исторической части, центре города — ставился крест, новый центр должен быть в новых микрорайонах, а все старое — на слом. Поэтому я занимался этими вопросами, ломал генеральный план, хотя это не так просто было.

В 1990-е я ушел из властных структур. Книгоиздательской деятельностью заниматься не планировал, вроде как по наитию создал этот фонд, хотя средств не было. Тогда начинали появляться новые богатые люди, крупные капиталы, и я наделся, что фонд, реальные дела их заинтересуют. Учредителями фонда стали десять физических лиц. Генеральный директор нефтехимкомбината и мэр города сначала поддержали мой проект, но потом очень быстро я понял, что остался один на один с новой ответственной организацией.

Первое крупное наше издание — «Сибирские реликвии», красивая книга, богато иллюстрированная и показывающая фонды Тобольского историко-архитектурного музея-заповедника очень мощно, она вышла под эгидой ЮНЕСКО. Одним из первых я стал делать такие симпатичные альбомчики, посвященные тобольским мастерам-косторезам: например, Гавриилу Хазову, он долгое время был главным художником нашей косторезной фабрики, воспитал много замечательных мастеров. Потом мы выпустили двухтомник «Тобольская резная кость», в нем были представлены удивительные работы мастеров-косторезов из собрания Сургутского краеведческого музея и Тюменского областного музея изобразительных искусств.

Получается, что я один из немногих или чуть ли не единственный издатель, который такие книги делает. Над нашими книгами работают лучшие художники, это же не дизайнеры — у них совсем другие гонорары. Я нахожусь в привилегированном положении, в отличие от издателя, занимающегося коммерческой деятельностью, потому что я за деньгами не стою, я или личные вкладываю, или привлекаю своих друзей-товарищей. Дорогие книги надо продать, они могут 15 лет продаваться по одному экземпляру в год. Поэтому, наверное, есть люди, которые тоже хотели бы выпускать такие книги, но как это практически реализовать?

Просто времени нет на то, чтобы организовать какой-то еще продажный бизнес, помощников тоже нет. Если помощников найти, их надо контролировать, чтоб воровства не было, а мне контролировать тошно.

Общественный благотворительный фонд «Возрождение Тобольска» не может заниматься коммерческой деятельностью, его задача просветительская. «Просвещение культурой», как назвал результаты нашей деятельности известный ученый Виктор Федорович Молчанов, руководитель научного отдела рукописей РГБ. Мне библиотекари говорят, что альманах «Тобольск и вся Сибирь» где-то пользуется спросом, где-то — не очень, поэтому, чтобы книга дошла до как можно большего количества читателей, есть сайт. Мы работаем с лучшими художниками России, я не думаю, например, что многие на Западе смогут встать в один ряд с Василием Валериусом или Евгением Семеновым. Полиграфии уделяется особое внимание, все продумывается до мелочей. Мне просто нравится делать книжки так: небольшие тиражи, но книга как произведение искусства.

Атлас Ремезова был напечатан в царской России совсем небольшим тиражом, очень плохого качества, в библиотеке Тобольского историко-архитектурного музея сохранился только экземпляр, так что это редкая вещь. Конечно, мы ввели в научный оборот этот очень важный исторический документ, причем мы сделали один раз тысячу экземпляров, потом еще тысячу, и фактически оба тиража «Чертежной книги Сибири» раздарили. В 2006-м мы выпустили «Сибирскую летопись», которая впервые была напечатана в Санкт-Петербурге в 1880 году на средства купца Зоста, было сделано 300 экземпляров, но тоже очень низкого качества. У меня, кстати, было это издание того времени, я с ним поехал к Александру Филипенко, губернатору Ханты-Мансийского округа. Я как раз Менделеева хотел издавать и еще эту «Сибирскую летопись». Захожу в кабинет, а губернатор со своим помощником какое-то знамя передо мной растянул, говорит: «Ну что, меняемся? Продаешь или меняешь? Это знамя, с Кучумом, сибирским ханом, связанное». А я ничего в этом не понимаю. Ответил, что не продаю, а показываю. Они мне предложили часть расходов по изданию взять на себя. Я сказал Александру Васильевичу: «Как приятно с образованным губернатором говорить», — ну и подарил ему в честь дня города Ханты-Мансийска эту «Сибирскую летопись». Подарил и не жалею.

Таких людей немного.

Скорее всего, больше их не становится, но и в советское время элита была необразованной, страну с таким социальным укладом, где реально соблюдался принцип справедливости, развалили недалекие люди, никто не интересовался искусством, художниками, никому ничего не надо было. То же самое и в наши дни: сегодня чиновники ничего не читают, ссылаясь на свою занятость. Да какая занятость? Пустые разговоры! У нашего земляка Дмитрия Менделеева, великого патриота и державника — я часто его цитирую, — была простая формула процветания империи: чтобы люди в ней жили достойно, необходимы образование, культура, наука и промышленность. Если бы сегодня культура и книги попадали не на последнюю страницу СМИ, а на первую или хотя бы на вторую, тогда бы поменялся менталитет. А сейчас деньги на первом месте, нужно быть так себе человеком, чтобы наворовать и покупать кучу каких-то золотых изделий, дорогих часов, авторучек.

Мои книги не для морально-нравственных уродов, а для людей, которые стремятся, даже если не обладают значительным культурным уровнем, его повысить. Если ты богатый человек и в ресторане можешь легко вдвоем-втроем посидеть на 80 тысяч рублей, то почему ты своему ребенку «Конька-Горбунка» с иллюстрациями выдающихся художников не купишь? Немногие понимают, что надо купить и подарить сынишке, 43 тысячи книжка стоит, там несколько авторских офортов, раскрашенных вручную. И если ваш ребенок приобщится к такой книжке в раннем возрасте, то из него, может быть, и выйдет толк.

Что касается моей позиции, то я считаю, что у России свой жизненный путь, что нам Европа? Многие наши мыслители, Петр Чаадаев, Федор Тютчев, Федор Достоевский и Вадим Кожинов, писали что мы, русские, — отдельная цивилизация. У европейцев свой историко-культурный код — выгода. А у нас историко-культурный код — справедливость, честность и порядочность, а там, где выгода, там подлость, убийства. Запад — наш враг во все времена, поэтому нам там брать нечего. У нас великая литература, великая музыкальная культура, у нас великая история, великое государство — у нас все свое. Иван Солоневич писал о том, что в истории человеческой цивилизации нет более великой государственности, чем русская. Мы — лучшие. Я на таких позициях стою, и меня никто не переубедит.

Ближайшие год-два надо продолжать наши общесибирские издательские проекты: альманах «Тобольск и вся Сибирь», библиотеку альманаха, вот сейчас в ней вышла книжка Михаила Тарковского, на подходе историческая книга о казаках, которые ходили искать Беловодье на Алтай, там и про старообрядцев будет, и книжная серия «Сибирский художественный музей», хотя это, может быть, и не главное наше дело. Мы практически подготовили к печати черновую рукопись «Острова Сахалин» Чехова из Российской Государственной библиотеки, теперь нужно искать деньги, отпечатать хотя бы 100–200 экземпляров. Сейчас я хорошо понимаю, что все эти годы мы шли во многом против официальной идеологии. Платформой нашего фонда были история, культура, традиция, патриотизм. Как говорил Федор Тютчев: «Русская история — единственный защитник России на ее неведомых путях», поэтому надо всем вкладывать в голову, что мы великие, что у нас великая история. 25 лет тому назад мы начали методом народной стройки Художественный музей реставрировать и очень много сделали: кто-то кирпич доставил, кто-то людей привел, кто-то медь на кровлю купил. В то время особенно, да и сейчас это остается в людях, — коллективизм: они понимают, что я не ради денег этим занимаюсь, поэтому готовы помочь. Их немного, конечно. Недавно в Торгово-промышленной палате фонд награждали, и я вспомнил слова Александра Зиновьева, нашего великого социолога, философа, о том, что культурный уровень практически не зависит от материальной роскоши, это роскошь мысли, роскошь духа, идеализма и романтизма. Я сказал присутствующим (знаю, что многие из них жлобы настоящие): «Вам надо понимать, при том чтоб быть акулами капитализма, надо еще быть немного идеалистами и романтиками».

Если я взялся за сибирскую тему, то я и буду ей заниматься. Я не готов был с великим Саввой Ямщиковым по его предложению делать красивую книгу, просто меня же не хватит на всех. Поэтому стараюсь ограничиваться Сибирью.

«Нас всех подстерегает случай», — говорил Александр Блок. Борис Пастернак добавлял: «Чем случайней, тем верней». Никогда бы за Тарковского не взялся, если бы не появился его друг из Питера, поклонник его таланта, и не предложил 500 тысяч на предпечатную подготовку. Они в разные издательства обращались, но везде просили оплатить сразу чуть ли не весь тираж. Я согласился, еще влез в дополнительные долги, но надеюсь, что часть его книжек будет реализована, потому что «Не в своей шкуре» — интересная книга, к тому же очень красивая. Я когда макет смотрел, праздновал: какая конфетка получается!

Скорее всего.

Мне мой приятель говорит, что я всех ругаю, поскольку читаю только публицистику. Это не совсем верно, недавно читал книгу Петра Краснова «Заполье», Юрия Бондарева «Бермудский треугольник». Алексея Иванова «Тобол» читать не смог, с первых страниц неприкрытая русофобия.

Я сразу скажу: конкурирующие — это очень плохо, не надо мозги людям разбивать.

Я с большим удовольствием прочитал последнюю книжку Николая Никитина про Семена Дежнева. Он знаток казачества XVI–XVII веков, я в свое время ему заказывал материал о казаках Тобольска, которые пошли дальше, на Восток, — очень хороший был текст. «Землепроходец Семен Дежнев и его время» — серьезный труд, все выстроено на архивных документах, никакой беллетристики, научная книга. Я много читаю разных статей по истории Сибири, когда мы делаем наш альманах. Но мне все равно это сложно, я не имею базового исторического образования, я строитель, поэтому многое для себя открываю впервые.

Экзотика, конечно, огромные пространства, еще не испорченная природа, экология. Сейчас все охотниками стали, рыбаками — это тоже, кстати, примета нашего времени: элита не думает, не читает, из хобби — казино, охота, рыбалка экзотическая. Поэтому Сибирь привлекательна. Итальянцам я тут рыбалку недавно организовывал, совершенно чокнутые были от полета, там еще грибов море, брусники, окуней надергали. А потом в конце мне говорят: «Мы грешные люди, и в рай нам не попасть, но если б попасть, то хотим в такой рай — сибирский».