Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Максим Муссель. Призраки на петербургском льду. Жизнь и легенда Всеволода Князева. Тель-Авив: Издательство книжного магазина «Бабель», 2025
— Всеволода Князева обычно описывают как объект страсти Кузмина. Но кем он был сам по себе: отражением кузминских фантазий или поэтом, достойным внимания в отрыве от фактов биографии?
— Безусловно, для Кузмина это была яркая фантазия. Но любой образ — вещь переменчивая. Ни один человек никогда не тождественен себе самому, когда он становится образом в глазах другого. Кузмин считал Князева музой, но сам Князев о себе так не думал и по сути никакой музой не был. Он был достаточно неуравновешенным, эмоциональным, романтичным юношей с одной стороны, с другой — довольно циничным человеком, насколько ему позволял возраст. Князеву их отношения были нужны для достижения понятной цели — он очень хотел стать великим и признанным поэтом. И Кузмин максимально ему в этом помогал вплоть до последнего дня их отношений: «пробивал» его стихи, брал на себя функции литературного агента. Надо сказать, Князев при этом вел себя достаточно честно: не скрывал от Кузмина свои романы на стороне — и с мужчинами, и с женщинами. Когда первичная эйфория поутихла, Кузмин осознал, что Князев совсем не ангел. Образ потихоньку рассыпался — а вслед за ним и отношения, которые просуществовали два года, с 1910 по 1912-й.
Насчет качества поэзии Князева... Моя позиция такова: он был небесталанным парнем, но не гением. Скорее просто посредственным поэтом своей эпохи. До уровня Кузмина бесспорно не дотягивал. У Князева есть несколько неплохих, даже замечательных стихотворений, созданных незадолго до смерти. Но яркость этих текстов не в поэтическом языке самом по себе, а в юношеском, очень чистом чувстве. Он умел свои ощущения и состояния достаточно выпукло показывать в стихах.
— Между ними была любовь или только игра, в которой они по очереди становились жертвами обоюдного эгоцентризма?
— Весь смысл Серебряного века в том, чтобы жизнь и творчество сливались до неразличимости. И отношения, которые заводили люди той эпохи, тоже выстраивались по законам этой игры. Роман Кузмина и Князева — да, игра, но игра людей своего времени. В этой игре не было ничего аморального. Тем более оба ее участника адекватно расценивали происходящее. Это был способ жизни людей 1900-х годов.
Однако Ахматова подспудно обвиняла свою подругу Ольгу Судейкину, с которой у Князева начался роман после Кузмина, и самого Кузмина в том, что они погубили юношу. Она считала, что Судейкина и Кузмин были уже более зрелыми людьми (Кузмину было около сорока, когда он познакомился с 19-летним Князевым), осознанно играющими в жизнетворчество, в то время как Князев не был достаточно искушен в этих делах. Действительно, изначально Князев таким человеком не был. Но в 1910 году его сестра вышла замуж за Леона Старынкевича, и он прямо на свадьбе познакомился с сестрой Старынкевича — Палладой Богдановой-Бельской, самой известной интриганкой и светской львицей Серебряного века. И Князев в нее влюбляется! С помощью Паллады происходит его погружение в мир интриг, игры, он очень быстро учится смотреть на свою жизнь и стихи через призму отношений, принятых в те годы.
Безусловно, некоторая страсть и уж точно сильная эмпатия между Кузминым и Князевым все-таки была. Но уровень чувств определялся творческими задачами, которые каждый из них ставил перед собой в этих отношениях. Впрочем, от этой полуигры страдали оба. Кузмина чрезвычайно возмущало, что Князев изменяет ему с дамами. Для Кузмина это было прямо-таки идеологически неприемлемо. У Князева была зеркальная претензия к Кузмину, который имел гораздо больше партнеров на стороне.
— Самоубийство Князева часто романтизируют как акт отчаянной любви. Вам не кажется, что реальной причиной стало осознание своей поэтической несостоятельности и потеря шансов на продвижение после расставания с Кузминым?
— Это главная мысль моей книги о нем. На самом деле причин для самоубийства у него было множество. Давайте оставим интригу для потенциальных читателей книги и подсветим лишь некоторые.
Конечно, любовные драмы с Кузминым и тем более Судейкиной не настолько его волновали. Иначе бы он покончил с собой в момент разрыва с ней. Ахматова говорила, что в жизни каждой женщины есть некий герой, который из-за нее свел счеты с жизнью. И у самой Анны Андреевны такой герой был, его звали Михаил Линдеберг. 22 декабря 1911 года он наложил на себя руки из-за невзаимной любви к ней. Князев, похоже, не так сильно переживал разрыв отношений с партнерами. А вот потеря шанса стать великим поэтом — это было для него уже серьезно. Князев мечтал стать равным среди равных, войти в пантеон и запомниться не только как любовник Кузмина.
— А как вообще эти отношения следует рассматривать, чтобы в этом не было «желтизны» и их история могла сообщить что-то важное о человеческом как таковом?
— Как исследователь и как взрослый человек я для своей книги изучал архетип романтического юноши, который живет в мечтах и игнорирует реальный мир. Раньше таких молодых людей было очень много. Сейчас поменьше, или они просто живут и проявляются как-то иначе, не так ярко, как в начале прошлого века. Мне кажется, главная трагедия Князева — неумение посмотреть на происходящее открытыми глазами. Он существовал в пространстве нереальной жизни, многое ожидал от нее, а она его обманула. И цель моей книги — рассказать о том, насколько бывает вредным или полезным юношеский максимализм, неумение терпеть полутона, которое иногда ведет и к смерти. Моя книга — об иллюзиях, которые и необходимы на определенной ступени развития, и опасны: самоубийство Князева — один из крайних способов избавления от иллюзий.
— Возможно ли однозначно сформулировать, в каких случаях максимализм, иррациональность и окружение себя романтическими мечтами точно приведут к смерти, а в каких — к успеху?
— Юноши и девушки обязаны быть максималистами, это закон жизни: в юности ты на баррикадах, в старости — консерватор... Но тут возникает скорее вопрос о границах допустимого в максимализме. Хотя и они у разных людей разные — то, что губит одного, дает другому вдохновение на долгую интересную жизнь. Я все-таки фаталист и полагаю, что все зависит от судьбы. У меня нет ответа, что именно подвергает жизнь молодого человека смертельному риску. И как выплыть из опасного состояния — тоже не понимаю. То есть Князев выплыть бы самостоятельно не смог, но кто-то на его месте сумел бы. Кто-то находит в себе рациональную опору и выживает, но я не вижу инструментов, которые однозначно в этом бы помогли. Могу сказать только, что человеку определенным образом помогают самосознание, окружение и личность, которая уже в нем сформирована. А вот близкие отношения с родителями, например, плохо работают, совсем ни от чего не защищают.
Ахматова, кстати, очень тонко понимала историю Князева и думала о нем в течение тридцати лет. Она считала, что если бы он выжил в 1913-м, то все равно погиб бы потом — может, на Первой мировой, может, после революционных событий. Анна Андреевна не оставляла ему шансов на выживание. Даже написала про него: «Сколько гибелей шло к поэту, глупый мальчик: он выбрал эту...»
— А вы оставляете? И давайте утешим (или добьем) всех романтичных юношей: он смог бы стать великим поэтом?
— Кто его знает, может, через три года он им и стал бы. Но Князев не мог так мыслить. Он здесь и сейчас ощущал себя ничтожеством — значит, пропади все пропадом! Мне кажется важным добавить к истории Князева такой вывод: никто не может предугадать ни одного дальнейшего события в окружающем мире. Если что-то произошло сейчас — это не значит хана. Все может измениться непредсказуемым образом в любую сторону. То, что сегодня кажется полным крахом, мгновенно поменяется завтра. Юношам не стоит быть пессимистами, им стоит почаще думать о непредсказуемости жизни.
— В эмиграции у него тоже не было бы шансов?
— Там их было бы несколько больше. Но вспомним пример Ольги Судейкиной, которая в 1923-м уехала из России — даже не сама уехала, это ее Ахматова буквально выталкивала, полагая, что такой нежный цветок погибнет при советской власти. Судейкина прожила больше двадцати лет в Париже, в жуткой бедности, без друзей и того восхищения, которое окружало ее в Петербурге. Это была грустная и бессмысленная жизнь. Для Князева такая судьба совсем не была бы спасением, и он, боюсь, рано или поздно схватился бы за пистолет. Полагаю, для такого человека, как Князев, путь был предрешен.
— Можно ли говорить о «комплексе Князева» в русской культуре, о нездоровой тяге к созданию (в том числе из самих себя и в реальной жизни) идеализированных и обреченных на гибель образов?
— Этот образ не очень узнаваемый, вот в чем проблема. То есть феномен такой есть, но чего-то не хватает для полноты его восприятия. И поэтому он сам по себе не повлиял на происходящее в литературном процессе. Недостаточно удачливые литературные юноши могут страдать от схожих вещей, но вряд ли они при этом ассоциируют себя с Князевым.
Впрочем, Князев вполне может стать архетипической фигурой романтического молодого человека, который возомнил себя поэтом, но им не стал, и от которого все в конце концов отвернулись. Но нужно писать о нем, снимать кино, может быть. Не для романтизации, а для проблематизации и возможного позитивного влияния на отчаявшихся максималистов. Его история может стать для кого-то спасительной или хотя бы поучительной.
— Есть такое мнение, что лучшие люди эпохи в начале ХХ века разрешили себе заиграться во что-то эфемерное, убежать в различные формы эскапизма от живой жизни, а в ответ на это последовали затяжные катастрофы. Они стали как бы наказанием за изнеженность и непрекращающийся маскарад культурной элиты — и вся страна была вынуждена расплачиваться. Такое обвинение имеет право на существование?
— Нет, я с ним не согласен. Многие любят обвинять деятелей культуры в эскапизме и безответственности и навешивать на них вину за исторические потрясения. Я не очень люблю такую позицию и сослагательные наклонения. Никакой вины перед нашей историей на этих людях нет. Мы сегодня находимся в примерно такой же ситуации, кстати. Снова звучат какие-то обвинения в адрес интеллигенции...
Но все та же Ахматова показывает другую сторону трагедии этих людей — они подвели не страну, а самих себя, заигравшись в свое бесконечное жизнетворчество. Когда наступили времена реальных испытаний, мало кто с ними мог справиться, потому что поэты и богема привыкли к разгульному, бесшабашному, искусственно счастливому образу жизни. У интеллигенции и богемы есть большой недостаток — неумение адекватно адаптироваться к реальности, когда она того требует. И вот здесь снова уместно вспомнить Князева и его отрыв от реального мира.
— У той же Ахматовой при большом желании можно найти отправную точку для мысли о том, что судьба Князева — это судьба Серебряного века как такового. Судьба всех его диковинных, хрупких, жеманных, порочных цветков, от которых история потребовала «полной гибели всерьез» ради искупления своей искусственной красоты. Чтобы выжить, все эти Коломбины, Пьеро, желтые ангелы и желтые кофты — а вместе с ними и вся страна — должны стряхнуть с себя налет Серебряного века и стать героями: пройти Великую Отечественную, не дать сломать себя репрессиям и травле, даже приблизиться к святости. Не находите у нее таких мыслей?
— Пожалуй, не нахожу. Если в тебе нет силы преодолеть трагедию и испытания, если ты привык жить в теплом комфортном бульоне, то это никак не распространяется на остальных людей. Князев не смог выжить — но ведь это не весь Серебряный век и даже не самый показательный его случай. Его судьба — не судьба Серебряного века, а судьба мальчика, не справившегося с жизнью, которой жила эпоха. Пока ее представители влюблялись, писали, с наслаждением участвовали в авантюрах и интригах, он окончательно лишился покоя и просто рассыпался. Богемное пространство бывает губительным, и он — пример жертвы этого веселого, но порой грешного и опасного пространства. Когда оно закончилось, каждый его участник отвечал за свое былое веселье по-своему, каждый шел своей дорогой. Кто-то тоже умер, кто-то трансформировался и жил в системе, кто-то бросал ей вызовы или приближался к «святости» в своем понимании, не покидая народа в его бедах, — как Ахматова.
— Какая эпоха идеально подошла бы Князеву, чтобы мальчик все-таки жил, продолжал писать стихи и верить в себя?
— Его кумиром был Лермонтов. Мне кажется, Князеву стоило бы попасть в начало XIX века — там у него было бы больше шансов реализоваться. С другой стороны, ведь и Лермонтова это время никак не уберегло от ранней смерти. Такого рода идеалисты, если только они не найдут в самих себе готовности к компромиссу, приговорены погибать. В России начала ХХ века была особенно сумбурная среда, по стране лавиной шла настоящая эпидемия самоубийств, то есть все подталкивало эмоционального юношу к этому шагу. Князев, к сожалению, в любом веке нашел бы повод покончить с собой. Поэтому мне и была интересна эта фигура: она абсолютно вневременная и независимая от географии.