Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Биография Владимира Богомолова — фронтовика, военного контрразведчика — окружена легендами. Еще в годы перестройки начали раздаваться голоса: мол, в СМЕРШе он никогда не служил; уже в 2000-е, после смерти писателя, высказывались мнения, что на фронте он и вовсе не был, а всю свою военную биографию выдумал. Пожалуй, Богомолов и сам поспособствовал столь недоверчивому к себе отношению: его рассказы о собственной биографии нередко грешили вымыслом. Писатель зачем-то выдумал, что ушел на фронт в 15 лет (на самом деле — в 17), что закончил войну капитаном (в действительности — лейтенантом)... Были и другие придумки.
Почему, зачем — сейчас уже едва ли можно разобраться. Но то, что Богомолов воевал, — точно: в последние годы исследователи разыскали документы, позволяющие (хотя и не без лакун) восстановить его военную биографию. С лета 1941 года он был курсантом школы младших командиров, осенью его направили на фронт. После ранения долго лечился в госпитале; с конца 1943 года служил в разведке, а в 1944-м перешел в военную контрразведку — СМЕРШ. После войны был переведен на Дальний Восток, в 1948-м — на Западную Украину, где боролся с бандеровцами, и еще через год комиссован по состоянию здоровья. После этого Богомолов окончил десятилетку (его довоенное образование ограничивалось восемью классами) и, намереваясь стать писателем, поступил на филфак МГУ — который, впрочем, в начале второго курса бросил, посчитав получаемое образование бесполезным для своей будущей профессии.
И вот этот загадочный человек публикует в 1958 году в журнале «Знамя» рассказ (сейчас его обычно определяют как небольшую повесть) «Иван» про паренька лет одиннадцати, своего рода сына полка, ходившего в разведку. Сюжет явно перекликается с катаевским «Сыном полка», и не одно школьное сочинение было написано о сходстве и различии двух этих повестей. Мне, понятно, больше хотелось бы поговорить об особенностях «Ивана». Богомолов выразительно воссоздает внутренний мир мальчишки, потерявшего детство; ребенка, психика которого искалечена войной.
«— Ему столько довелось пережить, что нам и не снилось, — шепчет Холин. Он и в партизанах был, и в Тростянце — в лагере смерти... У него на уме одно: мстить до последнего! Как рассказывает про лагерь или вспомнит отца, сестренку, — трясется весь. Я никогда не думал, что ребенок может так ненавидеть...»
Все остальное проходит фоном — даже человеческая гибель, которая на войне дело обыкновенное: в повести нет ни одной сцены боя, и умирают герои (включая и самого Ивана) не на глазах читателя: ему лишь позже сообщается, что они погибли. Такое решение образовывало любопытный контраст с другими произведениями о войне — например, с ранними повестями Василя Быкова, в которых немало места отведено батальным сценам, ярко изображающим творившийся на передовой ад.
И все же «Иван» — очень мрачная книга. Она ведь не о том, что снаружи Ивана, а о том, что у него внутри. А там ничего веселого нет.
Перечисляя авторов лейтенантской прозы, фамилию Богомолова называют не всегда. Его творчество действительно стоит особняком, но «Иван» — повесть о маленьком солдате и его большом внутреннем мире — безусловно принадлежит упомянутому направлению. Сам Богомолов пояснял:
«Рассказ „Иван“ — это моя реакция на невежественные публикации о войсковой разведке; о ней писали очень неквалифицированно. Меня всегда коробило, что писали о войне люди, на ней не бывшие».
Вспомним, что лейтенантская проза как раз и появилась как альтернатива поверхностной, фальшивой военной литературе. «Иван» написан не только со знанием дела, но и попросту очень хорошо: легко, складно, интересно, без ненужных красивостей. И еще одно. Бывает так, что одна строка сильнее иной книги. Напомню, как заканчивается повесть. Рассказчик, офицер Гальцев, заинтересован судьбой мальчика, которого осенью 1943 года забрасывал к врагу на задание, и с тех пор ничего не слышал о его судьбе. И вот май 1945-го, Берлин. Разбирая архивы гестапо, Гальцев неожиданно натыкается на личное дело Ивана, из которого следует, что тот был схвачен полицаем Титковым:
«На допросах держался вызывающе: не скрывал своего враждебного отношения к немецкой армии и Германской империи.
В соответствии с директивой Верховного командования вооруженными силами от 11 ноября 1942 года расстрелян 25.12.43 г. в 6:55».
Казалось бы, рассказ окончен и можно поставить точку. Но Богомолов добавляет к рапорту еще одну — максимально простую и потрясающе сильную строчку:
«...Титкову... выдано вознаграждение... 100 (сто) марок. Расписка прилагается...»
Сто марок за жизнь человека.
Публикация «Ивана» стала событием. Повесть многократно переиздавали, включали во всевозможные сборники, собрания, антологии... В 1962 году Андрей Тарковский поставил по ней свой первый полнометражный фильм — «Иваново детство», получивший на Венецианском кинофестивале «Золотого льва». Режиссер отошел от сценария, в создании которого принимал участие и Богомолов. Не случайно писатель, посмотрев картину, сказал: фильм яркий, но не мой.
Вскоре после «Ивана» Богомолов публикует в «Литературке» крошечный рассказ «Первая любовь» — и замолкает на пять лет. Лишь в 1963-м он заканчивает вторую свою повесть — «Зося». В ней Богомолов использует схожее с «Иваном» решение: хоть действие происходит в Польше в военном 1944-м, на страницах книги вообще не звучит ни одного выстрела. Война остается где-то за кадром: в воспоминаниях героя-рассказчика о недавнем тяжелом бое, в двухстах трех похоронках, которые он должен заполнить после сражения (и это не на дивизию, даже не на полк — на батальон!). Но если «Иван» был все же о войне, то «Зося» — и не о ней вовсе: это лишь целомудренная романтическая история, которая могла бы случиться и в обстоятельствах мирного времени. «Зося» тоже экранизирована: в 1967 году Михаил Богин снял одноименный советско-польский фильм.
Одновременно с «Зосей» Богомолов пишет серию новых рассказов-миниатюр, которые публикует в «Новом мире». Крошечные (максимум страничка-полторы) и сильные, они удостоились самых лестных оценок критики. Процитирую фрагмент из рассказа «Сердца моего боль»:
«А 15 сентября — день рождения Петьки Юдина: каждый год в этот вечер его родители собирают уцелевших друзей его детства.
Приходят взрослые сорокалетние люди, но пьют не вино, а чай с конфетами, песочным тортом и яблочным пирогом — с тем, что более всего любил Петька.
Все делается так, как было и до войны, когда в этой комнате шумел, смеялся и командовал лобастый жизнерадостный мальчишка, убитый где-то под Ростовом и даже не похороненный в сумятице панического отступления. Во главе стола ставится Петькин стул, его чашка с душистым чаем и тарелка, куда мать старательно накладывает орехи в сахаре, самый большой кусок торта с цукатом и горбушку яблочного пирога. Будто Петька может отведать хоть кусочек и закричать, как бывало, во все горло: „Вкуснота-то какая, братцы! Навались!..“»
После «Зоси» Богомолов снова «исчезает» — примерно на десять лет. Он работает над самым известным своим произведением — романом «В августе сорок четвертого...» («Момент истины»), опубликованным в журнале «Новый мир» в 1974 году. Его выход вызвал огромный резонанс. Постараемся понять почему. Для начала отмечу необычное решение романа: часть событий подана глазами незримого рассказчика, часть главные герои рассказывают от первого лица (порой воспринимая одни и те же события совершенно по-разному), а многое доводится до сведения читателя посредством вкрапленных в текст документов, стилизованных под подлинные: докладных записок, шифротелеграмм, ориентировок... (суммарно они занимают примерно восьмую часть романа).
В поздних изданиях Богомолов решил «разыграть» читателей, добавив сноску о том, что приводимые в романе документы «текстуально идентичны соответствующим подлинным документам», не считая замены названий населенных пунктов, фамилий и т. п. Это создавало иллюзию документальности повествования. Однако еще до выхода романа Богомолов в письме Борису Полевому, главному редактору журнала «Юность» (именно там первоначально планировалась публикация), честно пояснял, что все события и персонажи вымышлены, а архивные материалы или закрытые источники им не использовались: все «оперативные документы» сочинены, но так же, как и события, привязаны к конкретной исторической обстановке. Говоря проще: истории, описанной в романе, в действительности не было — но она вполне могла бы произойти.
Дальше. «Момент истины» — не первое в советской литературе произведение о контрразведчиках: упомяну хотя бы трилогию (впрочем, на тот момент еще дилогию) Олега Шмелева и Владимира Востокова про резидента Тульева (Зарокова), в основном известную благодаря экранизации Вениамина Дормана. Но богомоловский роман стал первой книгой, в которой работа контрразведки была показана столь глубоко, подробно и со знанием дела (я не зря начал статью с военной биографии писателя). По сути, этот военный роман не о войне, а о профессионалах своего дела: в рецензиях его характеризовали едва ли не как производственный роман, что, пожалуй, справедливо (хоть мы и привыкли понимать под этим термином несколько иное). Сергей Смирнов писал:
«Впервые в нашей литературе появилось произведение, убедительно и глубоко показывающее „черный хлеб“ повседневного труда контрразведчиков — физические, психологические и чисто технические особенности их профессии... Роман отличается высоким профессионализмом самого автора и всех его героев».
Богомолов аккуратно рассеял по тексту романа мелочи, ненавязчиво показывающие профессионализм его героев, понимающих: в их работе неважного нет, любой пустяк может иметь значение. Вот контрразведчик капитан Алехин, прикинувшись обычным армейским офицером, идет беседовать с местным жителем Окуличем. Капитан не хочет, чтобы тот знал, что он приехал на оставленной неподалеку машине: это было бы подозрительно. И он делает так:
«— Скажите, — приветливо начал я, утирая платком лицо и лоб, будто перед этим долго шел по жаре, — если не ошибаюсь, вы товарищ Окулич?»
Кстати, подобное внимание к мелочам Богомолов проявлял и раньше — вспомните, как в «Иване» разведчики, одевшись на задание, прыгают на месте, проверяя снаряжение: оставленный в кармане коробок спичек может погубить всех, загремев в самый неподходящий момент. Да и сама сцена заброски маленького разведчика на задание содержит немало неочевидных деталей, делающих рассказ профессионально точным.
Настоящим, простите за штамп, гимном профессионализму служит и финальная сцена «Момента истины», в которой Алехин разоблачает группу Мищенко. Когда капитан, убедительно изображая подозрительного службиста-тугодума, «прокачивает» Мищенко, стремясь одновременно с разговором выявить малейшие неточности и несоответствия в документах проверяемых, зафиксировать мельчайшие особенности их поведения и сопоставить их внешность с многочисленными ориентировками на разыскиваемых шпионов — и не просто в реальном времени проанализировать все это, но и повести разговор адаптивно, так, чтобы спровоцировать подозреваемых, заставить их раскрыться, поневоле задумываешься: а не компьютер ли у него в голове? Под силу ли такое живому человеку?
Интересно и стилистическое решение сцены: напряженную работу мысли Алехина в тот десяток минут, что продолжается проверка, Богомолов передает в виде сплошного потока сознания — приема, известного минимум с XIX века, но для советской литературы не слишком характерного. Алехин думает целых восемь страниц: какая же за этим стоит работа мысли, какое напряжение!
«Кто они и как оказались в лесу?.. Зачем?.. Морщи лоб и шевели губами... Удостоверение личности... Фактура обложки... Конфигурация... Наименование... Шрифт тиснения... Звездочка... Реквизит содержания... Особые знаки... удостоверительные... Шрифты текста... Серия... номер... Фотокарточка... Голова... губы... подбородок... соответствуют... Печать гербовая... Оттиски... совмещаются... Подпись командира части... натуральна... Гвардии майор... Карпенко... Дата... Чернила... Мастика штемпельная... Фактура бумаги... плотность... Предъявитель сего... Чубаров... Николай Петрович... состоит на действительной военной службе... Недобрый у него взгляд, очень даже недобрый...»
Конечно, привлекала читательское внимание и детективная подоплека романа (хоть его можно отнести к жанру детектива лишь с некоторой натяжкой) — с поиском улик, с ложным следом, все как полагается. В романе много профессиональной лексики, включая и жаргон контрразведчиков: «треугольник ошибок», «волкодавы», «парши»... Все эти термины автору пришлось пояснять в сносках, но их использование давало читателю возможность глубже окунуться в атмосферу романа и ощутить сопричастность происходящему.
Добавляли остросюжетности и достоверности конфликты, тут и там возникающие между многочисленными действующими лицами: иногда незначительные, иногда же довольно острые. Причем конфликты не поверхностные, между «хорошими» и «плохими», а такие, в которых каждая сторона была по-своему права. Самый глубокий среди них — между капитаном комендатуры Аникушиным, небезосновательно недолюбливающим смершевцев, и группой Алехина. Выводя этот конфликт, Богомолов без всякого морализаторства, самым естественным образом напомнил нам: опыт и знания, полученные в одной ситуации, могут оказаться нерелевантны в другой. И плата за чрезмерную самоуверенность, мешающую помнить об этом, порой бывает очень высока...
Введенные в текст романа документы (Богомолов опробовал этот прием еще в «Иване» — видимо, впервые в нашей литературе) выполняют еще одну важную задачу: они дают более объемную картину, изображая слои, которые «с земли» — то есть глазами Алехина и его помощников — не увидеть. Ведь в раскрытии дела, помимо группы Алехина, участвует немалое количество иных структур: это, например, многочисленные комендатуры и отделы контрразведки в прилегающих районах, разыскивающие подозреваемых в соответствии с разосланными ориентировками; а с момента, когда дело берется на контроль Ставкой верховного главнокомандования, к нему подключаются руководители самого высокого уровня, вплоть до народных комиссаров. К планируемой войсковой операции привлекаются десятки тысяч человек. И документы показывают взаимодействия и противоречия между узлами этой сложной сети, между шестеренками огромной государственной машины, вертящимися где-то гораздо выше Алехина, вне поля его зрения.
Управляя потоком служебных записок, усиливающимся к концу романа, Богомолов удачно передает напряжение, нарастающее с приближением развязки — искомого «момента истины». И заодно показывает читателю, какой колоссальный объем информации приходится пропускать через себя руководителям операции — включая и сведения сугубо второстепенного, хозяйственного характера. Чего стоит хотя бы поступающая генералу, начальнику контрразведки фронта, в самый разгар операции записка (с грифом «весьма срочно!») об улучшении питания привлекаемых к проведению операции: разрешается замена сахара изюмом из расчета пять граммов изюма за грамм сахара. Вслед ей летит еще одна записка: нет, ошибка! не пять граммов, а три!
Роман не раз становился объектом внимания кинематографистов. Сразу после выхода из печати Витаутас Жалакявичюс взялся за его экранизацию. Она не была завершена: отснятый материал вызвал серьезную критику писателя. Раскритиковал он, потребовав снять свою фамилию из титров, и фильм Михаила Пташука, вышедший четверть века спустя, — хотя и отметил дотошность исполнителя главной роли:
«Так редко можно встретить в кино толкового человека! Вот этот парень, артист Евгений Миронов, — единственный актер в моей жизни... который приехал ко мне перед началом съемок. И привез 76 вопросов, которые у него возникли при ознакомлении с режиссерским сценарием».
А в прошлом году на экраны вышел мини-сериал Сергея Виноградова «Операция „Неман“», снятый по мотивам романа.
Что предопределило успех произведений Богомолова? Талант писателя — несомненно. Но нельзя не отметить и тщательную работу Владимира Осиповича над собой, сделавшую его знаменитым писателем. Едва решив посвятить себя этой профессии, он методично начал изучать ее основы. Богомолов не только много читал, но и познавал «творческий метод классиков»: он прочитал книги о том, как работали Гоголь, Некрасов, Пушкин... Интересовали его и современные авторы: Богомолов добыл книги, в которых делились своим писательским опытом Паустовский, Николай Тихонов, Фадеев. Он изучал книги по теории литературы, культуре языка, литературные журналы.
Так же педантично он работал и над своими текстами: тщательно, не спеша (бывало, что за сутки удавалось добавить всего 4-5 строк), по многу раз переделывая, редактируя и шлифуя написанное.
Последним, неоконченным романом Богомолова стал опубликованный уже после его смерти полуавтобиографический «Жизнь моя, иль ты приснилась мне...» (название романа — не первое обращение Богомолова к творчеству Есенина: например, в «Зосе» вы найдете много цитат поэта, стихи которого по сюжету читает главный герой повести). Фрагменты романа были опубликованы в 1990-е годы в виде отдельных повестей: «В кригере» и «Вечер в Левендорфе». Новое время разрешило то, чего в доперестроечные годы не могло быть ни при каких условиях. Предваряя публикацию «Кригера», автор честно предупредил:
«... [в армии] ненормативная лексика звучит не реже, чем уставные команды... отчего ни пуристам от литературы, ни старым девам, дабы не огорчать себя, читать этот текст не рекомендуется».
Мнения критиков по поводу языка «Кригера» разделились: одни нашли обильную матерщину вполне допустимой и уместной, другие (к ним присоединяется и автор настоящей статьи) испытали чувство некоторой неловкости за автора, которому, по их мнению, изменило чувство меры. Обращаясь же к содержанию повести, отмечу: произведение получилось жесткое, искреннее, ярко и точно передающее атмосферу времени и ощущения героя.
Владимир Богомолов скончался 30 декабря 2003 года. Комментируя его последний, недописанный и недоредактированный роман, писатель Шамиль Идиатуллин резюмировал:
«„Жизнь моя, иль ты приснилась мне...“ могла стать великим романом о судьбе, смысле жизни и справедливости. Этого романа не будет никогда. Мне очень жаль».
Мне тоже. Но одновременно мне радостно, что Владимир Осипович написал другой великий роман — «В августе сорок четвертого...»
И «Зосю».
И «Ивана».