Виктор Дувакин. Владимир Брониславович, предоставляю вам слово для ваших зарубежных воспоминаний.
Владимир Сосинский. Спасибо. Маяковский в своих парижских стихах великолепно сказал о двух кафе на бульваре Монпарнас, которые находятся друг против друга, — «Ротонда» и «Дом»:
Обыкновенно
мы говорим:
все дороги
приводят в Рим.
Не так
у монпарнасца.
Готов поклясться.
И Рем,
и Ромул,
и Ремул, и Ром
в «Ротонду» придут
или в «Дом».
Только старые парижане помнят, какая разница была между этими двумя кафе. В «Ротонде», открывшейся значительно раньше «Дома», бывали обычно художники и поэты. В «Доме» — к ним прибавлялись и туристы, главным образом американцы. Многие из тех, которые бывали в «Ротонде», не ходили в «Дом», он был роскошным, фешенебельным, блестел всеми огнями, в особенности по вечерам, а «Ротонда» — скромная и всегда, до конца своего существования, ничем не отличавшаяся от других кафе Парижа.
Я вспоминаю «Ротонду» с особенным таким чувством любви и уважения к французской культуре. Не только потому, что там появлялись Пикассо, Шагал, Сутин. Модильяни я уже не застал, это было… это было… он умер в 1920-м году. Но вот кто часто и без конца сидел в «Ротонде» — это Илья Эренбург. Никогда он не бездельничал, он всегда писал: трубка в зубах, а если кто и подсаживался к нему, он молчал, пока тот не уйдет.
Публика, приходившая в «Ротонду», часто заказывала кофе, круассан, не имея в кармане ни копейки денег, в надежде, что выручит какой-нибудь друг. Вообще, все одалживали друг у друга, все просили в долг, никто никому не отдавал, и никто не зарабатывал ничего. Это была богема, в то время как «Дом» — это буржуи, аристократы. Почему я вспомнил сейчас «Ротонду»?
В. Д. Очень интересно.
В. С. В связи с двумя знаменитыми в свое время, я говорю о начале 20-х годов этого столетия, фотографами-портретистами в Париже. Один был русского происхождения, другой — чистый француз: Манюэль (француз) и Шумов (русский). Оба они конкурировали друг с другом в том смысле, что на интернациональных выставках оба они получали большинство первых премий. Но разница была между ними, как между «Ротондой» и «Домом». Манюэль богат, хорошо организовал свое ателье, а Шумов ютился на пятом этаже, и никто без лифта не хотел к нему в ателье подыматься. Но лучшие портреты Анатоля Франса, Ромен Роллана и так далее сделаны все-таки Шумовым, а не Манюэлем.
Я работал тогда фотографом, помощником его, так сказать, делал оттиски, даже учился заниматься ретушью, работал у него в ателье и, в общем, присмотрелся не только к людям, которые приходили к нему, но и к его образу жизни.
В особенности мне памятен конец каждого месяца, когда нужно было платить векселя, а у него не было ни копейки денег. И он спохватывался только накануне.
Тогда он посылал первым делом к хозяину «Ротонды» одолжить известную сумму денег. Этого замечательного, отзывчивого и милого человека знал весь Монпарнас, потому что в случае беды он всегда даст и кофе и круассан бесплатно, а еще и одолжит что-нибудь.
Нестор Махно. Париж, 1928. Фото В.Б. Сосинского. Дар В.Б. Сосинского В.Д. Дувакину
Фото: предоставлено проектом «Устная история»
strong>В. Д. Круассан?
В. С. Круассан — это такая маленькая булочка, которая похожа на турецкий такой месяц. Поэтому круассан — это оттуда.
В. Д. Полумесяц?
В. С. Полумесяц. Да, и вот отсюда я и пришел к тому основному, что я хотел рассказать. Звонок в ателье Шумова. Я открываю дверь. Передо мной стоит очень такой коренастый, низкорослый, но с необычайно русским лицом, то есть скулы и нос… небольшой нос — кверху. Лицо его обезображено ударом сабли, по-видимому, так, по диагонали. Думаю: кто же это такой пришел к Шумову? А он называет не Шумова фамилию, а мою. Я его приглашаю войти, Шумова самого не было, и он представляется: «Нестор Махно».
В. Д. Ого!
В. С. Дело в том, что из следующих слов я выяснил, что впервые встречаюсь с героем моих рассказов. Совсем недавно в «Воле России» (там я был в дальнейшем секретарем редакции, а сейчас — только сотрудником) я напечатал свои рассказы о Махно: то, что сам видел, и то, что мне удавалось узнать из слов других.
В. Д. О махновщине?
В. С. О махновщине. Называлось — «Рассказы о Махно», серия рассказов. И вот Махно пришел, разыскал меня для того, чтобы сказать, что я глубоко его обидел, что он и махновщина совсем не были такими, какими я их изобразил. Махно с такой гордостью заявил, что он верный ученик Кропоткина, Кропоткин его не раз приглашал в Москве и он бывал у него. Таким образом, говорить о том, что он был только палач и разбойник, — это несправедливо ни по отношению к истории, ни по отношению к великому движению анархистов. Вот с этого… так произошла моя первая встреча с ним. [В книге Владимира Сосинского «Рассказы и публицистика» приводится такое описание этой встречи: «Известно, что эта публикация вызвала негодование самого Нестора Махно (живущего тогда в Париже), и он явился в фотостудию Петра Шумова, где в это время работал В. Б. Сосинский, с целью вызвать его на дуэль. Однако до выстрелов дело не дошло, и длительный разговор несостоявшихся дуэлянтов закончился тем, что В. Б. сфотографировал Нестора Ивановича». — Прим. ред.] Причем, должен вам сказать, что меня удивила собранность этого человека, крепость его и в то же время какое-то чувство достоинства, точно он действительно какой-то выделенный из общего числа людей человек, который сыграл большую роль в истории человечества.
Очень он был самомнительный и самолюбивый, судя по всему. Махно стал рассказывать немного из своей жизни, о том, как он был на каторге за то, что убил одного из полицейских в том селе Гуляйполе, где Махно был учителем. Рассказывал о том, как он вел массы народные к просвещению, как на каторге он научился французскому языку и так далее, и так далее. Он стал вспоминать чуть ли не всю свою жизнь. И его эта автобиография существует, ибо два тома, которые он издал в Париже и прислал потом мне, находятся в наших библиотеках.
В. Д. У нас в Советском Союзе?
В. С. Да, у нас в Советском Союзе.
В. Д. Значит, он был по профессии учитель?
В. С. Учителем в Гуляйполе. Затем он…
В. Д. На каком языке эта автобиография написана? На русском или?..
В. С. На русском языке.
В. Д. И имеется у вас?
В. С. И переведена на английский и на французский.
В. Д. И имеется у нас в Ленинской библиотеке?
В. С. У нас имеется… Во всяком случае, есть такая библиотека — Фундаментальная библиотека общественных наук при Академии Наук на улице Фрунзе, там этот томик имеется. Вот эта вещь особенно поразительна тем, что в дальнейшем я мог узнать, как он живет в Париже. Я посетил его где-то около Бийанкура, в одном из предместий, он сидел в подвале дома и тачал сапоги. Он был настоящий сапожник. Очень хорошо работал, судя по тому, что всегда были у него клиенты. Махно говорит сносно по-французски, так что он не соврал, что учил французский язык. Махно и в Париже хорошо говорил, и самое забавное то, что он как будто бы занимался этим ремеслом с любовью и с таким особенным рвением, как будто в чем-то подражая то ли Кропоткину, то ли Льву Толстому, что-то такое в этом смысле казалось мне.
Владимир Сосинский (наст. имя Бронислав Рейнгольд Брониславович Сосинский-Семихат), Берлин, 1924 год
Фото: oralhistory.ru
В. Д. Учителям жизни.
В. С. Учителям жизни. А вокруг него были его знаменитые ученики, которые сохранили свою жизнь. Некоторых потом судом приговорили к смертной казни, но многие остались в живых. Кажется, был в живых Кожевников, или кто-то из других, или Щусь. Я не знаю точно эти имена, но они были при нем там же, приходили к нему. Очень много писем получал Махно из Канады, из Америки. Он вел жизнь такого общественного деятеля в своей, так сказать, группе, в своей… не входил в русскую эмигрантскую жизнь, находясь совершенно в стороне и не присутствуя ни на одном из митингов или заседаний эмиграции. Он не встречался ни с кем из таких людей, как Милюков или Керенский, ведя свой образ жизни сугубо монашеский и нигде, так сказать, не появляясь.
В. Д. Владимир Брониславович, можно вопрос? Это относится, вот эта ваша первая встреча, к двадцать...?
В. С. Я думаю, к 30-му году уже.
В. Д. К 30-му году?
В. С. Да.
В. Д. Тогда я не совсем понял. Вы говорите: «Некоторые были потом приговорены к смертной казни». Каким судом?
В. С. Вот я, например, прочел в…
В. Д. Ведь они же… Не французский же суд их приговорил? Они же не возвращались.
В. С. Нет, советский. Дело в том, что вылавливали их довольно… много лет спустя.
В. Д. Это что ж, после войны, что ли?
В. С. Нет, например, я помню, что кто-то из них, например, был приговорен к смертной казни в 28-м году, а не в 20-м или 22-м.
В. Д. А вы сказали, что видели его в 30-м. Или вы оговорились?
В. С. Нет, мы встретились в 30-м году.
В. Д. Так. Но при нем были еще вот эти самые, которые…
В. С. Нет, я хочу сказать, что некоторые, значит, погибли там, в России, в Советском Союзе, а другие вместе с ним выбрались из Румынии, из Польши, они там различными путями шли.
В. Д. Значит, те, которым удалось попасть за границу, те продолжали оставаться при нем. Просто это вы не совсем ясно высказали.
В. С. Ну, вот это то, что я хотел сказать об этой удивительной встрече, которая мне запомнилась. И в общем, образ его очень трудно нарисовать настоящий, потому что в нем не было ничего такого исключительного или интересного, кроме тех подробностей, которые я дал.
В. Д. А он автобиографию, когда вы с ним встретились, еще не писал?
В. С. Писал.
В. Д. Уже писал?
В. С. Да. А через год после этой встречи он мне прислал первый том.
В. Д. Куда прислал?
В. С. Вот фотографу Шумову.
В. Д. То есть в Париже еще.
В. С. В Париже, да.