Гонения на христиан в первые века новой эры — сюжет известный и хорошо изученный. Причиной их была не только политика римских властей, противившихся новой религии, представители которой отказывались приносить жертвы и поклоняться божественному императору, но и отношение народа к христианам: в них видели опасных чужаков, разбойников и заговорщиков, поклоняющихся казненному преступнику. Обычными обвинениями в их адрес были безбожие (отказ поклоняться языческим богам), каннибализм и кровосмешение (которые объясняются «плотью и кровью Христовой» в таинстве Евхаристии и обращением «братья» и «сестры» между членами общины). Целью театрализованных наказаний обычно было отречение — христиан заставляли отказаться от веры и исполнить обычные для жителей империи ритуалы. Поэтому так велико было значение мучеников, стойко переносящих пытки и с готовностью идущих на смерть: тем самым они свидетельствовали об истинности учения Христа и помогали распространять его все шире и шире.
«Но откуда взялась эта любовь к смерти (amor mortis) и что гнало верующих в объятия смерти?» — задается вопросом редактор книги «Ранние мученичества» Алексей Пантелеев. Сам по себе феномен мученичества нельзя назвать чисто христианским — схожие сюжеты можно найти и в иудаизме, и в древнегреческой культуре. Неслучайно Сократа неоднократно сравнивали с Христом. По словам Пантелеева, наиболее состоятельна точка зрения, рассматривающая мученичество как позднеантичный феномен: «Появление мученичества было результатом не прямолинейной эволюции, а постепенного многостороннего взаимодействия различных факторов, относящихся к христианской, иудейской и языческим традициям». Однако очевидно, что центральной является фигура Христа, образцового мученика, которому необходимо подражать во всем, чтобы спастись. Отсюда такое количество евангельских параллелей и образов в рассказах об обычных верующих, пострадавших за свои убеждения.
Церковь не приветствовала добровольных мученичеств. Вот что пишет Владимир Соколов в книге «Занимательная история Древней Церкви. От гонений к триумфу»: «Излишнее рвение к мученичеству осуждалось Церковью. Во время гонений в Смирне среди верующих нашелся всего один отступник — некий Квинт из Фригии. Поначалу он с таким рвением стремился к мученичеству, что добровольно отдал себя в руки палачей, но когда дело дошло до „львиных пастей”, смутился, согласился отречься от Христа и поклониться идолам. Церковь Смирны осудила его не только за вероотступничество, но и за излишнюю горячность, которая не подтверждалась Евангелием и противоречила поведению самого Христа. Христианин не должен сам спешить на казнь — он должен засвидетельствовать свою веру, если его о ней спрашивают». При этом нередко случалось, что обвиняемый не отрекается от христианства перед обвинителем, грозящим ему страшной казнью, и следом за ним люди из толпы (суды были публичными) тоже начинают называть себя христианами, что было достаточным основанием, чтобы распять их или сжечь на костре как преступников.
Подражание Христу и любовь к смерти были мощной силой — современным людям, которые ищут мотивации для решения совершенно иных задач, сложно ее в полной мере оценить, однако римлян она в конце концов убедила. «Христианство считалось живым и значимым постольку, поскольку видели, что за него умирают. Очевидно, что Лукиан, Марк Аврелий, Гален и Цельс были поражены храбростью христиан перед лицом смерти или пытки, хотя и продолжали презирать их, — пишет историк Эрик Доддс. — Такая храбрость должна была многих побудить к обращению (примером этого является Иустин). Нам известно из опыта политического мученичества Нового времени, что кровь мучеников действительно была семенем Церкви, следившей, чтобы зерно упало в подходящую почву и чтобы поле не было засеяно слишком густо. Но когда христианство взяло верх, языческих мучеников было совсем немного — не потому, что христианство было более терпимо, но потому, что язычество стало к тому времени вещью, не стоящей жизни». Ранние тексты, рассказывающие о мученичествах, позволяют понять, как этот опыт осмыслялся и передавался, а христианство завладевало умами.
Об авторах, редакторах и переписчиках исследователям чаще всего почти неизвестно, а биографические сведения о героях ограничиваются тем, что сказано в самих текстах.
Мученичество Поликарпа
Старец Поликарп погиб в Смирне во второй половине 150-х годов — это первое из известных нам мученичеств. Сперва он пытался скрыться от преследователей, но затем, во время молитвы, у него было видение: Поликарп увидел, что его подушка объята огнем, и понял, что его сожгут. Его схватили, отвезли на стадион, где он предстал перед проконсулом, который попытался заставить Поликарпа отречься от веры. Угроза отдать его на растерзание зверям не подействовала: «Проконсул сказал: „У меня есть звери, им тебя брошу, если не раскаешься”. Поликарп ответил: „Зови их. Ведь невозможно раскаяние для нас от лучшего к худшему, но прекрасно обращаться от зла к справедливости”». Тогда проконсул, видя, что старец не собирается отрекаться и не боится зверей, приказал сжечь его заживо.
«Когда костер был приготовлен, Поликарп снял с себя всю одежду и, развязав пояс, сам попытался развязать обувь. Раньше он этого не делал, так как все верующие всегда состязались в стремлении как можно скорее прикоснуться к его телу. Ведь до мученичества он всячески почитался благодаря добродетельной жизни. Сразу же вокруг него разложили все необходимое для костра. И когда они намеревались пригвоздить его, он сказал: „Оставьте меня так. Ведь давший мне перенести огонь, даст и без прочности ваших гвоздей остаться в покое на огне”. <...> После того как он вознес „Аминь” и закончил молитву, служители, состоявшие при костре, разожгли огонь. Когда разгорелось большое пламя, мы, кому дано было видеть и остаться в живых, чтобы возвестить остальным о случившемся, увидели чудо. Ведь огонь, приняв вид свода, похожего на наполненный ветром парус судна, со всех сторон окружал тело мученика. И он был посреди этого не как сжигаемое тело, а как выпекающийся хлеб или как золото и серебро в кузнечной печи, очищаемые огнем. И мы чувствовали такое благоухание, будто пахло ладаном или каким-нибудь другим драгоценным ароматом».
В конце концов Поликарпа убили кинжалом, а его кровь затушила огонь, «ведь всякое слово, произнесенное от его уст, и исполнялось, и будет исполнено».
Поликарп, епископ Смирнский
Изображение: pravoslavie.ru
Послание о лионских и виеннских мучениках
О лионских гонениях 177 года, пришедшихся на время правления Марка Аврелия (император-философ, исполненный всяческих добродетелей, отличился жестоким преследованием христиан), Владимир Соколов в «Занимательной истории Древней Церкви» пишет: „Все началось со стихийных выступлений горожан. Местные жители самовольно лишили христиан всех гражданских прав: их не пускали на рынки, в бани и другие общественные места, им запрещали появляться на улицах, их забрасывали камнями, грабили и избивали. Когда власти решили наконец вмешаться, начались повальные аресты: забирали всех заподозренных — женщин, рабов, знатных римлян”. Одним из основных обвиняемых стал диакон Санкт из Виены. Его пытали, чтобы выбить признания в преступлениях, которые, по мнению толпы, совершали христиане — в первую очередь, в каннибализме и кровосмешении.
«Сам Санкт переносил с нечеловеческим мужеством истязания, которым его подвергали. В то время как нечестивцы надеялись с помощью упорства и тяжести пыток вырвать у него что-нибудь недолжное, он с такой твердостью противостоял им, что не сообщил ни своего имени, ни национальности, ни города, откуда он, ни то, раб он или свободный, но на все вопросы отвечал по-латыни: „Я христианин”. Это исповедовал и вместо имени, и вместо происхождения, и вместо всего остального; другого слова от него язычники не услышали. Из-за этого наместник и палачи были крайне раздражены и, не зная, что с ним еще сделать, наконец стали прикладывать раскаленные медные пластины к самым чувствительным частям его тела. И хотя тело его горело, сам он оставался несломленным и несгибаемым, твердым в исповедании, так как живой водой, текущей из небесного источника, — чрева Христа — орошался и укреплялся. Тело было свидетелем случившегося, полностью став раной и язвой, скорчившееся, потерявшее человеческий облик, но Христос, страждущий в нем, исполнился славы, оставив без дела врага и показав примером Санкта остальным, что нет ничего страшного там, где есть любовь к Отцу, и нет никакой боли там, где есть слава Христова.
Когда же нечестивцы через несколько дней снова начали пытать мученика и думали, что если употребят те же самые орудия пыток, так как его члены распухли и воспалились, то или одолеют его — ибо он не мог вынести тогда даже прикосновения руки, — или он, умерев от пыток, испугает остальных. С ним, однако, ничего такого не произошло, наоборот, против всеобщих ожиданий, в последующих пытках он окреп телом и оно распрямилось — он принял прежний облик и смог пользоваться членами, так что не карой стали для него повторные пытки, а исцелением по милости Христовой».
Санкта закололи в амфитеатре, предварительно подвергнув бичеванию и поджариванию на железном стуле.
Базилика Сант-Аполлинаре-Нуово в Равенне. Фрагмент мозаики, изображающий шествие мучениц Иустины и Фелицитаты
Изображение: ruicon.ru
Страсти Перпетуи и Фелицитаты
«Страсти…» — один из самых ярких ранних текстов о мученичестве, в нем смешаны автобиографические заметки, описания мистических видений и комментарии неизвестного автора. Действие происходило в Карфагене в 203 году: Перпетуя, двадцатидвухлетняя христианка благородного происхождения и мать грудного младенца, была схвачена и посажена в тюрьму. Несмотря на просьбы отца, она отказалась отречься от учения Христа. В тюрьме у нее начались видения:
«Я вижу протянувшуюся до самого неба бронзовую лестницу необыкновенной длины, узкую, по которой люди могут подниматься только поодиночке, и по сторонам лестницы прикреплено разнообразное оружие. Там были мечи, пики, багры, сабли, дротики, так что если кто-то беспечно или без должного внимания поднимался наверх, то его разрывало на части и его плоть повисала на лезвиях. Под этой лестницей лежал змей необыкновенной величины, который строил козни против тех, кто поднимался по ней, и отпугивал их от восхождения. Первым же взошел Сатур, который впоследствии добровольно из-за нас сдался властям (так как он сделал нас христианами, однако когда нас арестовали, его не было с нами). И он дошел до вершины лестницы, и обернулся, и сказал мне: „Перпетуя, я подожду тебя, но смотри, чтобы тебя не ужалил этот змей”. И я сказала: „Во имя Иисуса Христа, Он не повредит мне”. И из-под самой лестницы, как бы угрожая мне, змей медленно высунул голову. И как бы делая первый шаг, я наступила на его голову и поднялась. И я увидела бесконечный сад, посреди которого сидел седой человек в одежде пастуха; он был огромным и доил овец. И вокруг него стояли тысячи людей, одетые в белые одежды. И он поднял голову, посмотрел на меня и сказал: „Добро пожаловать, дитя”. И подозвал меня и дал мне сыра, который он надоил, как будто кусочек пищи; и я приняла его в сложенные руки и съела; и все стоящие вокруг сказали: „Аминь”. И я от звука голоса пробудилась, все еще пережевывая что-то сладкое. И я тотчас рассказала это своему брату, и мы поняли, что будем должны пострадать, и с того времени мы оставили все чаяния об этом мире».
После заточения, тяжелых испытаний и других видений Перпетую и других христиан привели на казнь — вопреки обычаю, ее и других женщин выставили на растерзание свирепой корове:
«Корова первой швырнула Перпетую, и та упала на спину. И когда она села, то больше из-за стыдливости, чем вследствие страдания, одернула разорванную на боку тунику, чтобы та закрыла бедро. После этого нашла заколку и поправила растрепавшиеся волосы, так как мученице не подобает страдать с неприбранными волосами, чтобы не казаться печальной в миг своей славы. (...) Перпетуя начала озираться и спросила (...) как будто от сна пробудившись (настолько она была в духе и в экстазе), изумив всех: „Когда нас выведут к этой корове или к кому там еще?” И когда она услышала, что уже все закончилось, то сначала не поверила, пока не заметила следов насилия на своем теле и одежде».
Перпетую заколол гладиатор, причем пронзил ее меж ребер, — от боли она вскрикнула «и сама направила в горло неуверенную правую руку гладиатора».