Александр Филиппов, профессор НИУ ВШЭ, руководитель Центра фундаментальной социологии:
Труды Теодора Шанина хорошо знакомы специалистам, а популяризаторы науки, в том числе и он сам, сделали многое для того, чтобы основные идеи его работ «Россия как развивающееся общество», «Революция 1905–1907 гг. как момент истины», «Неудобный класс» стали широко известны в нашей стране. Мы знаем термины «крестьяноведение», «историческая социология», «качественные методы» и даже такие мудреные, как «двойная рефлексивность» и «эксполярная экономика». Все это не забудется не только его учениками и последователями, но и более широким кругом читателей.
Однако жизнь науки несправедлива. То, что больше всего ценят коллеги, устаревает как раз в результате успехов популяризации и кажется очевидным. Вот почему одного только указания на пионерский, новаторский характер знаменитых работ Шанина недостаточно. Масштаб его вклада в науку мы сможем оценить, только если примем во внимание весь контекст, предысторию и современное состояние социальных наук.
Почему вообще так важны исследования крестьянства? В конце концов, социальная жизнь многообразна, и это лишь одна из возможных областей! Сам Шанин хорошо знал ответ на этот вопрос, это было его принципиальным решением. Социология изначально была одержима модерном. «Крестьянское» приходило из прошлого, и для многих социологов оно в прошлом и оставалось. Можно было изучать аграрные отношения в древности или заняться антропологией отсталых народов, но нельзя было поставить вопрос о том, что и при переходе к модерну крестьянство парадоксальным образом сохраняется и сопротивляется новому не по недомыслию — у него есть собственный взгляд на происходящее. Речь шла и о специальной проблеме, и о парадигматических изменениях в социальной науке.
Второй момент связан с первым. Одно дело, когда ученый смотрит на объект исследования с превосходством, в уверенности, что все не рациональное обречено, потому что модерн рационален и всех заключает в свой железный каркас. Тогда всех менее рациональных вы считаете отсталыми, «еще не понявшими» истин технического и социального прогресса. Совсем другое дело, когда у вас в модели изначально присутствует «неудобный класс». К нему труднее подступиться с массовыми опросами, здесь требуется понимание и учет того, что не только вы смотрите на исследуемого, но и он на вас. Об этом особенно много стали писать в 1950–1960-е гг., и Шанин такое положение дел и исследовательский подход назвал «двойной рефлексивностью».
Третий момент столь же принципиален. Изначально социологии была свойственна позитивистская установка, в соответствии с которой исследователь должен обходиться без оценок. Шанину был свойствен этический пафос. Он сочувствовал униженным и оскорбленным, нуждающимся в помощи, выброшенным на обочину прогресса. Социалистическая и социал-реформистская составляющая социологии — штука довольно непростая, и речь не идет просто об эмпатии. Шанин принадлежал к тем ученым, которые задачу улучшения социального мира и сочувствие тем, кто попал под каток истории, делают частью исследовательской задачи и встраивают в исследовательскую процедуру.
Было бы неправильным, конечно, приписывать Шанину исключительную заслугу в преобразовании современной социологии на этих началах. Но Шанин был одним из тех, кто существенным (а в нашей стране, возможно, решающим) образом способствовал формированию золотого стандарта социологического исследования в трех его важнейших составляющих: общесоциологической позиции ученого, его методологии и процедуры, а также этики и социального призвания научной дисциплины.
Александр Никулин, директор центра аграрных исследований РАНХиГС:
Теодор Шанин любил и умел рассказывать истории из своей жизни, в которых запечатлевались глубокие, порой неразрешимые проблемы и противоречия многих человеческих обществ и культур, среди которых жил Теодор.
Счастливым образом объединяя в себе яркие способности ученого — теоретика и эмпирика, управленца — администратора и политика, а также оратора и литератора, Теодор умел и в публичном выступлении перед большой аудиторией, и в приватной доверительной беседе рассказать один или несколько «исторических анекдотов», как правило, связанных с его личным опытом, но одновременно имеющих некое универсальное значение мудрой притчи. Фактически такой коллекцией притч из собственной жизни является его книга «Несогласный Теодор», написанная в сотрудничестве с А. Архангельским, но еще огромное количество подобных притч, не вошедших в эту книгу, могут вспомнить друзья и коллеги Теодора.
Вот и мне сейчас хотелось бы пересказать несколько таких Теодоровых притч, которые на меня лично произвели особое впечатление, создав незабываемую характеристику его личности.
Это было в начале 1990-х годов, когда я только приступил к работе ассистента Шанина по науке. Мы с ним ехали в больницу — навестить профессора Виктора Данилова, — беседуя о событиях текущей политики, сожалея об упущенных возможностях перестройки. Как вдруг Теодор сказал: «Когда мне было 16 лет и я обнаружил в себе дар вожака и организатора, за которым тянутся окружающие люди, я также с удивлением осознал, что все злые и плохие люди умеют неплохо объединяться и действовать достаточно эффективно. А хорошие и добрые люди, как правило, плохие организаторы и неэффективны в общественно-политической жизни. Тогда я поклялся самому себе, что буду и добрым, и эффективным человеком. Всю жизнь я стараюсь следовать этой своей клятве. Но вот с тех пор прошло уже полвека, а все почти остается по-прежнему: злые эффективны, а добрые не очень. Эдак совсем плохо пойдут наши дела… А ведь еще Лев Толстой писал: „Если люди злые объединяются, чтобы творить зло, тем более люди добрые должны объединяться для того, чтобы творить добро”».
Одним из важнейших критериев доброго человека для Теодора являлась способность быть искренне преданным идеалистическому делу преобразования окружающей жизни в лучшую (гуманистическую) сторону и оставаться верным своим друзьям на этом пути. Здесь вспоминается другая Теодорова жизненная притча. Рассказывая о своей Самаркандской школе, которая была очень дорога ему, он вспомнил историю одноклассника, который по какому-то случаю наябедничал, настучал на своих товарищей. Теодору врезалось в память, что даже классный руководитель стал на сторону ребят и, гневно осудив доносчика, сказал о нем: «Он сейчас предает и вырастет предателем!». Теодор дальше в своих размышлениях отметил, что факты и примеры предательства ему приходилось встречать во всяких культурах, но, пожалуй, только в России так ненавидят и не любят предателей. Теодор объяснял это наследием гнета российских политических режимов, в условиях которых фактор предательства ведет к особо катастрофическим последствиям для тех, кто этим режимам сопротивляется.
По своим общественно-политическим воззрениям Теодор Шанин был социалистом, сторонником идей левой социал-демократии с ее идеалами welfare state. И здесь вспоминается еще одна история. Теодор рассказывал, как в начале 1960-х годов его подружка предложила провести вечер со своими родителями, тем самым познакомив Теодора с отцом и матерью. Она особенно переживала из-за предстоящего знакомства Теодора с отцом, который сам являясь выходцем из рабочих низов, стал процветающим капиталистом консервативных взглядов, презрительно отзывавшимся о социалистах-бездельниках.
Теодор Шанин. 1948 год
И, действительно, опасения подружки оправдались. Через некоторое время натянутого разговора за обеденным столом, папаша мрачно процедил Теодору: «Да, я гляжу вы социалист, не так ли?» Теодор ему ответил утвердительно, а дальше, по его воспоминаниям, завертелась «яростная схватка двух бульдогов», так что бедные женщины чуть не попрятались под стол. В конце уставший отец-консерватор почти миролюбиво произнес: «Ладно, если вы социалисты такие хорошие, то чем ваше учение отличается от учения Иисуса Христа?» Теодор ответил: «Это объяснить очень просто. В христианстве предлагается, прежде всего, человеку измениться в лучшую сторону, а тогда лучше станет и общество. А мы социалисты говорим: давайте сперва улучшим общество, и тогда лучше станет человек». Отец-консерватор тогда насмешливо спросил: «Сколько христианство пытается улучшить человека?» «Две тысячи лет», — ответил Теодор. «Тогда и вам социалистам я желаю терпения, по крайне мере, на две тысячи лет», — таким образом провозгласил свой тост отец, и все с удовольствием выпили за окончание спора.
Теодор очень переживал глобальное поражение левых сил, обозначившееся в 1990-е годы. Он упоминал мне, что одно время в начале 90-х собирался написать книгу, посвященную анализу кризиса интернационального социализма. Но потом пришел к выводу, что и без него левые интеллектуалы напишут соответствующие книги, а он лучше проявит свои организаторские способности и создаст новый российско-британский гуманитарный университет.
Как-то я спросил Теодора о его отношении к постмодернизму. Он ответил, что постмодернизм недолюбливает, потому что постмодернисты заявляют, что ничего у нас не получилось с построением нового общества, так как и не могло получиться. «А я считаю, — сказал Теодор, — не получилось от того, что еще недостаточно пробовали построить это новое общество. Надо пытаться дальше».
Дмитрий Рогозин, научный сотрудник РАНХиГС:
Умер Теодор Шанин. Люди умирают, и в какой-то момент привыкаешь, смиряешься. После жизнь обретает законченность, даже своя, все еще продолжающаяся, неоконченная. Когда уходят великие, пишут об уходящей эпохе. Напишут и о Теодоре — но до сих пор не встретил. И теперь рад тому — потому что это не точно и безответно. А Теодор не любил неточность и безответность.
Неточности сопутствуют неряшливость и леность, безответности — равнодушие и глухота. Неточность прирастает страхом, безответность — безответственностью. И это все не только вокруг, но и внутри. Бороться с этим можно лишь через себя, ломая, отказываясь, преодолевая свою неряшливость и глухоту. Других надо слышать и понимать, никогда не прерывать диалог, не переступать и не нарушать их свободу. Нет смысла говорить о качествах человека. Все слова не точны. Как-то в разговоре Теодор обмолвился, что на каждый день рождения юбилей получает сотню подарков, слышит тысячи слов. Большинство из них бессмысленны, от которых чувствуешь себя мертвым. Потому на день рождения он любил оставаться один, любил быть живым.
Теодор любил быть живым и учил нас этой любви. С характерным выговором, с медленной, акцентирующей речью, со смехом, анекдотами, короткими рассказами. Кто-то был с ним день за днем, кто-то встречался по нескольку раз в месяц, год или видел Теодора лишь однажды. Нас объединяет одно — мы пропитывались жизнью, учились ее любить.
Во-первых, любовь строится на ответственности, умении договариваться, сохранять и длить договоренность. Так, строилась работа в Шанинке, так совмещались, казалось бы, несовместимые стандарты британского и российского образования. Обучение не может быть без ответственной позиции, без обязательств. Обязательства не могут быть без выбора. Выбор не может быть без равенства позиций. Потому в основе образовательных программ Шанинки всегда лежали курсы по выбору, где профессор не проповедовал с кафедры, а разбирал собственные затруднения, не воспитывал, а критиковал и сомневался. Студент, сделав выбор, брал на себя ответственность, принимал обязательства, от которых уже нельзя отказаться. Он должен реализовать свой выбор, поскольку данное слово есть его жизнь.
Во-вторых, любовь интимна, но проявления ее открыты. Нельзя быть важным и нужным на двоих или троих. Какой бы важностью не обладали окружающие персоны, любовь принадлежит миру, а не их узкому кругу. Публичность и открытость во всем. Предельная транспарентность процедур, правил, норм. Отсутствие кулис, задворок, тайных встреч. Мы до сих пор не отвыкли от важности кулуарных бесед, от прелести слухов и приватных обсуждений. Но это ложный путь. Все, что не может быть сказано в лицо, недодумано, неверно, должно ждать своего часа, оставаться невысказанным. Теодор — учитель прямого разговора, обстоятельного, медленного и открытого. Нечего скрывать тому, кто намерен действовать, кто добивается своей цели.
В-третьих, в любви не может быть спешки. Мысль не терпит скорострельности и реактивности. Хорошо быть эрудитом, хорошо быть реактивным и стремительным, хорошо, но не для дела. Спешка в принятии решения — это первый отблеск будущего провала. Медленное мышление, обстоятельная речь, осмысленная жизнь. Активизм, так свойственный Теодору, заключается не в бесконечной погоне за правдой, а в осмысленном размышлении. Теодор никогда не работал один. С ним были референты, помощники, коллеги, друзья и ученики — и все были погружены в медленное размышление. Чтобы потом, когда будет принято решение, действовать в соответствии с ним, быстро, последовательно, согласованно. Действовать, но не мыслить, поскольку мысль не терпит спешки.
Умер Теодор Шанин, учитель, наставник и друг. Не будем спешить. Он еще не ушел, он с нами.
