1. Ярмарка non/fiction в разгаре, в ближайшие дни на ней проведут открытое интервью с Джулианом Барнсом, вручат премию Андрея Белого и презентуют кучу важных книг. Несмотря на все это великолепие, есть повод поговорить об унификации подхода к таким большим событиям. Вслед за 100-книжным путеводителем «Горького» еще несколько СМИ составили свои рекомендательные списки — и все они называются примерно одинаково: «55 книг, которые нужно унести с ярмарки non/fiction», «55 книг, которые нужно купить на non/fiction», «Без этих книг нельзя уйти с ярмарки non/fiction», «30 книг, которые стоит купить на non/fiction». Конечно, есть небольшая разница в интонации: «Теории и практики» заставляют представить себе силача Ивана Поддубного, уносящего тюки с книгами, «Медуза»*СМИ признано в России иностранным агентом и нежелательной организацией все-таки снижает вес почти вдвое, а «Афиша» и вовсе деликатно употребляет слово «стоит». Различаются и аннотации: скажем, Игорь Гулин, Лиза Биргер, Галина Юзефович пишут о книгах достаточно подробно, а «T&P» ограничиваются одной фразой. По собственному опыту могу сказать, что на non/fiction покупаешь вовсе не то, что было в обязательном списке — так что было бы любопытно в порядке коллективного психоанализа выпустить материал о реальных приобретениях критиков и обозревателей.
Любопытнее, однако, то, что существует некое «ядро» обязательного: набор книг, который более-менее у всех совпадает. Если о Ханье Янагихаре и В.Г. Зебальде вы наверняка уже много раз слышали, то запоздалое издание «Дня независимости» Ричарда Форда может оказаться неожиданной находкой. Есть и другие пересечения — например, сборник эссе антрополога Дэвида Гребера о бюрократии и книга лингвиста Александра Пиперски о конструировании искусственных языков. На этом фоне выделяется выбор Сергея Сдобнова, включившего в подборку на «T&P» не только новинки, но и более ранние книги, которые, конечно, тоже продаются на non/fiction.
Разговор о детских книгах на ярмарках почти всегда проходит отдельной статьей, и здесь можно предложить вашему вниманию текст Юлии Яковлевой о том, как чувствует себя детская литература «на фоне нон-фикшна». По мнению Яковлевой, которая сама представляет на non/fiction роман «Краденый город» (продолжение «Детей ворона»), есть повод для оптимизма: «Новинки нынешней ярмарки ясно показывают, что процесс пошел: в этом году хорошие русские детские книги впервые заметны в море хороших переводных». Подтолкнули процесс именно переводы, отучившие нынешних детских писателей ориентироваться на позднесоветские образцы. Но, как пишет Яковлева, здесь встает проблема: что перед нами — «детская литература» или просто хорошая литература, которую вполне стоит читать и детям? В качестве примера Яковлева приводит книгу Анны Красильщик «Три четверти» («…это талантливо и бесстрашно. Когда читаешь, кажется, что к твоей руке вдруг прикладывают то ледяной кубик, то раскаленную монетку»). Проблема эта одновременно продуктивна и кризисна: мы получаем хорошие тексты, но и потенциальное поколение хороших писателей, которое может быть геттоизировано книжной индустрией (не только издателями, а и критиками, и магазинами), механически относящей их к «детскому ведомству». Что ж, похожая проблема хорошо знакома фантастам.
2. Еще один неизбежный формат. Крупные издания уже начали подводить книжные итоги года. Полезно сопоставить западный литературный хайп с нашим; те романы, которые значатся в этих перечнях, скорее всего, перекочуют в «Главные новинки non/fiction-2017». Список из ста книг выкатила The New York Times: в прозе — ожидаемые Дэвид Солой, Мэйделин Тьен, Зэди Смит, Джонатан Сафран Фоер, Майкл Чабон, Аффинити Конар, в поэзии — большие сборники Эдриен Рич и Айлин Майлз, но рядом, разумеется, множество имен, которые русскому уху пока совсем неизвестны. В нон-фикшне, среди прочего, исследование Ребекки Трэйстер о социальной роли незамужней женщины в истории, групповой портрет экзистенциалистов за авторством Сары Бэйквелл, автобиография Брюса Спрингстина, книга Эда Йонга о микробах, живущих в человеческом теле, и перевод «Времени секонд хэнд» Светланы Алексиевич. Большой плюс списка в том, что за каждым названием скрыта ссылка на подробную рецензию.
Впрочем, такие циклопические подборки всегда вызовут у кого-нибудь нарекания: что-то важное обязательно будет пропущено. Вот и на Lithub вышел материал об «удивительных упущениях» в списке NY Times. Среди этих упущений — например, книга Ибрама Кенди об американском расизме, только что получившая Национальную книжную награду США.
The Guardian поступила по-другому и предоставила право подвести итоги известным писателям. В первой части Чимаманда Нгози Адичие советует мемуары Нгуги Ва Тхионго, Аравинд Адига — сборник эссе Марка Грейфа «Против всего» («Не только фитнес-клубы, но и наша музыка, наша культура, наша политическая жизнь — вообще все, что с нами связано, — прямиком из Кафки»), Джонатан Коу — коллективную книгу о том, каково быть иммигрантом в сегодняшней Британии, а Кадзуо Исигуро — новый труд Юваля Ноя Харари о том, как изменится человечество в будущем. Во второй части Мэгги О’Фаррелл рекомендует том писем и интервью Элены Ферранте, Шарлотт Мендельсон — «пенгвиновскую» мини-антологию современной поэзии, Пола Хокинс — роман Петины Гаппы о единственной женщине в зимбабвийской тюрьме для смертников, а Билл Брайсон — книгу, название которой очень напоминает его собственные: «Краткую историю всех, кто жил на свете» Адама Резерфорда. Советчиков и рекомендаций там еще раз в двадцать больше — сдвоенный материал производит впечатление если не избыточности, то большей монументальности, чем у The New York Times.
3. «Кольта» публикует серию разговоров с несколькими издателями: Ириной Кравцовой («Издательство Ивана Лимбаха»), Ириной Прохоровой («Новое литературное обозрение»), Борисом Н. Пастернаком («Время») и Александром Ивановым (Ad Marginem). Насколько разные это издательства, настолько различаются и интонации интервьюируемых.
Кравцова рассказывает скорее личную историю («Человек, который читает все наши книги, — это я. Сомневаюсь, что найдется кто-то еще»), не забывая при этом о достаточно широком образе любителя «лимбаховских» изданий: «Хочется верить, что наши книги создают читателя, открытого для новых ощущений за пределами привычной двузначной логики. На это провоцирует чтение иных предлагаемых нами авторов. В силу новизны этих миров… читая, ты словно перемещаешься на другую планету: можно незаметно расстаться со своим надоевшим „я“ и познакомиться с собой другим».
Прохорова рассказывает о миссии «НЛО» — не только издательства, но и журнала, которое она считает своим главным детищем, — на фоне надвигающегося кризиса гуманитарных наук в России: «…новая попытка свежеиспеченных идеологов навязать обществу единственно правильный взгляд на историю и литературу может закончиться полным и бесповоротным интеллектуальным отставанием страны от современных научных стандартов». Здесь же — веселая история о визите в офис «НЛО» 1990-х рэкетира — хотя веселой она кажется только сейчас.
Пастернак с гордостью, которая пока в России больше никому не доступна, рассказывает, как «Время» целенаправленно работало на Нобелевскую премию Светланы Алексиевич («Наш пятитомник, уже с заключительной книгой „Время секонд хэнд“, сразу был сделан как бы под Нобелевскую премию — в суперобложках, с дорогим оформлением, со сложными лаковыми покрытиями: мы предполагали, что в эти обложки скоро придется вписывать слова „лауреат Нобелевской премии“») и заодно защищает консерватизм в издании поэзии.
Иванов говорит о метаморфозе Ad Marginem, вызванной не только уходом «в мейнстрим» таких авторов, как Сорокин и Елизаров, но и новым пониманием издательского процесса. У Ad Marginem получилось дважды придумать собственную идентичность и обозначить собственную территорию: «Это связано с интуицией стиля. Здесь, скорее, вопрос не номенклатуры изданий, а единого стилевого движения. Темы, сюжеты могут быть самыми разнообразными — когда издательский каталог приближается к двумстам книгам, появляются внутренние рифмы, пересекающиеся ходы. Мы пытаемся представить себе маленький магазин, где продаются только наши книги (что пока нереально, конечно)». Также здесь —размышления об особой эротике общения с книгой. Еще один смысловой узел интервью — политическая ситуация в России, разговор о которой Иванов хочет перевести из плоскости фейсбучной диагностики («Интернет похож на разные типы рвоты») в обнаружение причин болезней: «Генеалогия проблем связана с резкой деиндустриализацией 92—96-го годов. <…> Есть статистика смертности, заболеваний, алкоголизма, наркомании, говорящая, что 90-е были ужасными. Для меня они не были такими — но не могу же я транслировать свое эйфорическое состояние на всю страну».
4. Вышел новый номер сетевого журнала TextOnly. В нем — стихи Фаины Гримберг, Инги Кузнецовой, Марианны Гейде («Руки твои никогда не держали камня, / а если держали, то скоро разжались и отпустили. / Глаза твои приучены разбирать мелкий почерк, / не ближе, чем расстоянье от кожи до кожи, или от века до века. / Но сумеют и камень, оказавшийся в окоёме»), Василия Бородина:
Кажется, что темная природа
Охладела к внутренней ночной
Белизне в древесном соке, к ровной
Сырости осенней земляной.
Перекрестьем и разбросом — лапы;
Маятник мелькающих стволов —
А погоня выдохлась, и слабым
Волком смотрит изо всех углов
Кроме того, публикуется архивная подборка стихотворений Василия Кондратьева, чья посмертная книга только что вышла в «Порядке слов», и переводы из Роберта Лакса, Патрика Дюбоста, Бронки Новицкой, Гвидо Каталано.
В прозаической части — Мария Ботева и Денис Макаров; отдельно стоит упомянуть пролежавшую 15 лет в столе пьесу Валерия Вотрина «Ухо», будто бы сплавляющую в трактовке евангельского сюжета традиции Хармса, Беккета, Стоппарда. Наконец, в критической части — статья Дмитрия Кузьмина о поэте первой половины XX века Владимире Келлере («забытая страница из истории русской гей-поэзии») и несколько высказываний о стихах Николая Байтова — у него скоро выйдет новая книга «Энциклопедия иллюзий».
5. На «Арзамасе» опубликованы советы историка Сергея Иванова и переводчика Виктора Голышева — соответственно, о том, как написать научно-популярную книгу и о том, как переводить книги. Обе публикации — смесь общих рекомендаций, которые, в общем-то, должны быть в голове у уважающего себя редактора («Ни в коем случае не нужно углубляться в пучину мелких обстоятельств. Нужно выбирать самое главное, то, что интересно. Нужно всякую секунду следить, не устал ли читатель, не слишком ли вы его загрузили») и личного опыта, наработанного за годы: «В идеале надо, чтобы ощущалось пространство воздуха за последней фразой» (Иванов), «Помню, когда-то мне не хотелось, чтобы в переводе было много деепричастных оборотов, но это определяется скорее оригиналом, а не твоим желанием» (Голышев). Несмотря на то, какого высокого уровня гуманитарии перед нами, здесь встречаются вещи, с которыми хочется спорить. Вот Иванов утверждает, что «Гаспаров писал очень увлекательно только о том, в чем не был уникальным знатоком» — это что же, стало быть, работы Гаспарова по стиховедению не очень увлекательны? Или Голышев говорит, что «лучше не переводить уже переведенное» — и это, опять-таки, можно считать скорее личным выбором, а не универсальной рекомендацией.
6. В подтверждение того, что «переводы уже переведенного» нужны — стихи из «Книги часов» Рильке в переводе Алеши Прокопьева. За «Книгу часов» («Часослов»), конечно, брались уже не единожды, но перевод стихов — дело совсем особенное, сравнимое, может быть, с переложением одноголосой песни для двух голосов (или с хрупким сосудом на голове: кто разобьет? кто донесет?). Прекрасно сохраняя формальные особенности стиха Рильке, Прокопьев передает и его визионерство, недогматическую эпифанию:
Ты — тьма, я рос в Тебе веками,
люблю Тебя я, а не пламя,
что ограничивает мир
и чей эфир
в какой-нибудь из сфер прольет свой свет,
нам недоступный через толщу лет.
Но все гребет, все подгребает тьма:
меня и зверя, пламя и дома,
свечу — под спуд,
земное ли, небесное –
Молюсь ночам: быть может, рядом, тут,
незримых Сил непостижимый труд.
Ты — Тьма Чудесная.
7. Небольшой список важных книг о китайской литературе, составленный Ольгой Мерёкиной и Юлией Дрейзис, появился в «Магазете». Все книги академические — но, как считают авторы списка, подходят для того, чтобы «сделать первые шаги в мире китайской литературы». Охват — от древности до современности, от обзорных университетских курсов до частной проблемы репрезентации насилия в китайской прозе XX века.
8. Британская библиотека приобрела архив П.Г. Вудхауса — жест настолько «статусный», что, как считает The Guardian, он способен окончательно восстановить репутацию знаменитого юмориста, замаранную обвинениями в сотрудничестве с нацистами. В России на эту сторону вудхаусовской биографии, кажется, никогда особенно не обращали внимания — как, впрочем, и на всю биографию, заслоненную фигурами Дживса и Вустера, лорда Эмсворта, мистера Муллинера и прочих его персонажей (вот где пригождается английское слово characters). Это, однако, был трагический эпизод, за который писателя подвергли настоящей травле (усердствовал, например, Алан Милн, с которым до войны Вудхаус дружил). Гардиановский критик Роберт Маккрам вкратце пересказывает эту историю: до войны Вудхаус с женой жил во Франции, был интернирован немцами в Верхней Силезии (где родил шутку: «Если это Верхняя Силезия, то что же такое Нижняя?!»), затем перевезен в Германию — там, поддавшись на уговоры, он стал вести передачи на немецком радио, вещавшем на Америку. В передачах не было пропаганды — это был этакий юмористический «дневник интернированного». Военная разведка не смогла предъявить Вудхаусу никаких обвинений, кроме глупости, но общественное мнение в странах Союзников настроилось против юмориста, который послужил прекрасным образцом фигуры труса и предателя. Потом Вудхауса простили и даже пожаловали рыцарское звание, «но осадок остался», и в Англию он больше не вернулся.
В архив, приобретенный Британской библиотекой, входят и документы военного периода, в первую очередь дневник, который Вудхаус писал карандашом в немецком заточении. Хранители надеются, что это положит конец кривотолкам о степени вудхаусовского коллаборационизма. Заведующий Британской библиотекой Роли Китинг заявляет: «Совершенно правильно, что он занимает свое место рядом с виднейшими из своих современников, такими как Киплинг и Во, не говоря уж о классиках литературного канона», и добавляет: «Мне всегда очень нравилось, с какой радостью написаны его книги, и я счастлив, что теперь исследователи получат близкий доступ к его творческому процессу и личным высказываниям».
9. Вышло новое небольшое факсимильное издание «стихов из конверта» Эмили Дикинсон — ее разрозненных поздних рукописей, записок на конвертах, газетных обрывках, обертках от шоколада и так далее. Это сокращенный вариант более полного собрания фрагментов, выпущенного три года назад. В The New Yorker о книге пишет Дэн Чиассон. Он вспоминает творческую биографию Дикинсон — затворничество, самодельные тетрадки, чудом спасенные сестрой стихи — и размышляет о характере ее рукописей. «Для начала есть почерк Дикинсон, давно завораживающий исследователей. [Друг и издатель поэтессы] Хиггинсон сравнил руку Дикинсон с „ископаемыми птичьими следами“: мысль здесь — не только о форме и насыщенности букв, но и о той припрыжке, с которой они бегут по странице. <…> Повсеместные тире Дикинсон стоят во всех публикациях ее стихов, кроме самых ранних, но гораздо меньше изданий воспроизводят плюсы — плюсами она обозначала незавершенную или временную строку, которую впоследствии предстояло заменить». О самих «стихах из конверта» Чиассон пишет так: «Здесь нет шедевров, но повсюду ощутимо раскаленное добела мышление Дикинсон, а случайная, импровизированная природа этих обрывков ясно дает нам понять, каково было писать женщине, чьи мысли далеко обгоняли ее возможность запечатлеть их. Кто знает, сколько строк Дикинсон позабыла, не успев записать? Порой кажется, что ее идиосинкразическая пунктуация — первая помощь, которую нужно было оказать тяжело раненной музе». Все рукописи Дикинсон, кстати, оцифрованы и находятся в открытом доступе.
10. Три ссылки в связи со смертью Фиделя Кастро. На Lithub разбираются в отношениях покойного с писателями. Такая ли уж крепкая дружба была у Кастро с Хэмингуем? (Нет: все их совместные фотографии были сняты в один день, в продолжение которого они почти не разговаривали.) А с Нерудой? (Сначала да, а потом, стоило Неруде съездить в США и Перу, как кубинская интеллигенция — вероятно, по приказу Кастро, — его дружно заклеймила.) А с Маркесом? (А с Маркесом — да, best friends.) В общем, познавательно и поучительно.
На The Rumpus — вроде бы не связанная формально с Кастро, но вышедшая сразу после его смерти рецензия на роман «33 оборота» Канека Санчеса Гевары. «Обороты» в испанском оригинале, конечно, revoluciones. Писатель, умерший в прошлом году в возрасте 40 лет, был внуком Че Гевары — и яростным противником режима Кастро. «В коротком романе Гевары… дан убедительный образ другой Кубы, где идеализм подменен пустыми лозунгами, а романтики почти не осталось. Точен этот портрет Кубы или нет, перед нами сильная история о человеке, которого подталкивает к краю не какая-то единичная огромная несправедливость, а просто копящееся отчаяние», — пишет Джон Флинн-Йорк, добавляя, что, хотя «33 оборота» выглядят как антиутопия, из нее по крайней мере есть возможность бежать.
Наконец, Евгений Евтушенко тоже рассказал о своей дружбе с Фиделем и пообещал написать стихи о нем и целый роман о кубинской революции.
11. На The Millions — эссе Сары Берри о донорстве органов и его месте в литературе. Берри пишет о двух новых книгах, в которых говорится о «нашем неоднозначном отношении к тому, чтобы отдавать части себя другим». Эти книги — прошлогодний роман Маргарет Этвуд «Сердце отдадим последним» и повесть Карен Расселл «Донорство сна». Оба произведения — антиутопии. У Этвуд героям предлагают жизнь по принципу «месяц в райских условиях — месяц в тюрьме»; а в тюрьме наивных подопытных умерщвляют и разбирают, значит, на органы. У Расселл все сложнее — и в то же время больше напоминает классическую фантастику: Америку накрыла эпидемия бессонницы, и некоммерческая организация Slumber Corps призывает здоровых людей жертвовать свой сон больным. Появляются сонное социальное пособие, сонный туризм, клубы для неспящих…
Для Берри — и, предполагается, вообще для читателя этих книг — главное тут не лихие сюжеты, а исследование идеи донорства: какие чувства движут донорами? что за место у донорства в коммерческой медицине? каков наш долг перед другими и где заканчивается наше право на обладание нашими органами? По мнению Берри, Расселл удается высветить этическую проблему: «манипуляцию эмоциями „ради благого дела“», а Этвуд задается другим этическим вопросом — об уместности бизнеса в таких делах, как трансплантология; правда, судя по всему, для этого канадская писательница поднимает со дна все городские легенды о тайном изъятии органов. Сама Берри, подписавшая согласие на посмертное донорство, в конце концов приучила себя думать, что ее тело — это дар людям.