1. Главный литературный сюжет недели — возможно, раскрыта личность итальянской писательницы Елены Ферранте, автора четырех бестселлеров. Давно известно, что Елена Ферранте — псевдоним: в электронных интервью и заявлениях для прессы писательница не раз говорила, что решила соблюдать инкогнито, чтобы ей не докучали просьбами о появлениях на публике, участии в круглых столах и рекламных кампаниях — в общем, не склоняли к бессмысленной медиажизни современного писателя. Итальянский журналист Клаудио Гатти пожеланиям Ферранте не внял и предпринял расследование. В результате, сопоставив даты выхода романов, данные о доходах, а также сличив особенности литературного стиля, он вышел на правдоподобную «подозреваемую»: переводчицу Аниту Райю; в фейсбуке уже приходилось читать, что Гатти мог бы стать ценным кадром для Фонда борьбы с коррупцией*Признан в России иностранным агентом и нежелательной организацией. Обо всем этом «Горький» коротко рассказывал, а вот после публикации в литературном мире разразилась настоящая буря. Писатели проявили впечатляющую солидарность: практически все, кто пожелал высказаться, заявили о праве литератора на анонимность. Например, Салман Рушди — человек, на долю которого выпало узнать, что такое жить под чужим именем, — предложил запустить кампанию «Я — Елена Ферранте».
Гатти и некоторые его сторонники, например, критик Марко Рот, оправдываются тем, что автор таких популярных романов не мог предполагать, что его личность не будет раскрыта, — ну и вообще, «мир имеет право знать». Но обозреватель The Guardian Дебора Орр пишет, что раскрытие тайны Ферранте как раз «нарушило ее право не знать». «Ферранте, по словам Гатти, на самом деле Анита Райя, немецкая переводчица, живущая в Риме со своим мужем, писателем Доменико Старноне. Гатти — идиот. Разумеется, он не прав. Елена Ферранте — на самом деле Елена Ферранте. Анита Райя — на самом деле Анита Райя. Доменико Старноне — на самом деле Доменико Старноне. Клаудио Гатти, к сожалению, на самом деле Клаудио Гатти. Трое из этих четверых — реальные люди, а один — нет, но он никогда этого и не утверждал». Дебора Орр напоминает, что писать так хорошо, как Ферранте, совсем не простое занятие и что Гатти совсем не подумал о том, как его разоблачения скажутся на дальнейшей карьере писательницы. Орр высказывает популярную феминистскую точку зрения на конфликт: «Гатти, вероятно, кажется нечестным, что женщина сделала такой выбор: исключить себя из собственного письма; подозреваю, дело в том, что желание оставаться в тени ему незнакомо. Думаю, он бы не смог понять, например, как можно стегать лоскутное одеяло просто ради красоты. Если хочешь работать, зарабатывать деньги и признание, изволь играть по нашим правилам — вот каков отвратительный смысл поступка Гатти. В романах Ферранте много сказано о том, как враждебно и вредоносно такое поведение по отношению к женщинам. Неудивительно, что он хочет нанести ей урон».
Автор Lithub Дэвид Улин в статье «Оставьте Елену Ферранте в покое» недоумевает, почему вообще о писательнице говорят как о продажном политике: «С каких пор мы так рассуждаем о литературе? Какая кому разница, сколько Ферранте зарабатывает и где она живет?» О том же пишет и Дэйна Торторичи в журнале n+1.
Кстати, русские переводы книг Ферранте обещают выпустить уже в конце этого года.
2. На сайте Sib.fm — интервью с литературтрегером Александром Гавриловым, человеком неукротимой энергии. Гаврилов рассказывает о специфике организации литературных фестивалей в разных городах России: какие-то места охотно принимают новые имена и формы выступлений, какие-то — отторгают. Связано это не только с «продвинутостью» властей, но и с духом города, с его, как говорили в девяностые, менталитетом. Гаврилов настроен оптимистично — вот, например, его высказывание о фестивале в Новосибирске: «Я совершенно поражен лицами гостей фестиваля, людей, которые пришли купить книжки. Так бывает: устраивается какое-то интеллектуальное мероприятие в Москве или в Петербурге, и у всех, даже когда они веселятся, за этим весельем проглядывает бесконечное напряжение тревоги и тоски — а здесь этого нет». Самое важное в этом интервью: оно заставляет поверить, что из небольших, зачастую подвижнических частных инициатив складывается — не то чтобы прямо гражданское общество, но по крайней мере литературная жизнь. Наконец, Гаврилов формулирует, чего именно недостает для ее улучшения: «региональных форм, точек, где будет кристаллизоваться читательское сообщество так, чтобы в дальнейшем эти точки кристаллизации могли к себе привлекать общефедеральные и мировые процессы. Какую-то часть этой функции приняли на себя университеты, какую-то часть на себя приняли наиболее продвинутые музеи».
3. Колумнист и политобозреватель Александр Братерский задается вопросом о том, почему Путин так часто цитирует Лермонтова. Судя по всему, в личном путинском рейтинге любимых поэтов Лермонтов сместил Омара Хайяма. «Лермонтов — для того, чтоб подумать о чем-то, отвлечься и вообще попасть в другой мир — полезный, красивый и интересный», — считает президент (с тем же успехом это можно было бы сказать, например, о Толкине). Более того, именно Лермонтов пришелся к слову, когда Путин решил разъяснить разницу между «оппозиционерами» и «национал-предателями». Тут так и тянет в который раз пуститься в рассуждения о русской классике как единственном культурном коде, который объединяет Путина, скажем, с Дмитрием Быковым, тоже опиравшимся в «Гражданине поэте» на произведения из школьной программы. Из этой же статьи Братерского узнаем кое-что о предпочтениях в поэзии Петра Порошенко и Дилмы Руссефф. А вот у Обамы, как пишет американская пресса, любимый поэт — нобелевский лауреат Дерек Уолкотт.
4. На сайте «Афиши» Станислав Зельвенский конспектирует новый роман Иэна Макьюэна «Nutshell» — переиначенную историю Гамлета, рассказанную от лица еще не родившегося ребенка. В наличии философствующий эмбрион, мать-распутница и коварный дядя. «Тут мы снова возвращаемся к принцу датскому, главному нытику мировой литературы: эмбрион неизбежно приходит к „быть или не быть”». Когда Макьюэн пишет о детях, нежность у него неотделима от черного юмора (см. «Цементный сад»), но здесь, кажется, черный юмор побеждает, а британский автор заходит куда-то на территорию Паланика. Как бы то ни было, звучит интригующе да еще и наверняка возбудит наших многоликих и единообразных омбудсменов.
5. На «Радио Свобода»*СМИ признано в России иностранным агентом и нежелательной организацией Ирина Петерс рассказывает о связях Осипа Мандельштама с Литвой. Сначала речь идет о маленьком городе Жагаре, где родились и жили дед и бабка поэта. Петерс беседует с историками и архивистами, которые изучали прошлое Жагаре. В XIX веке большая часть местного населения были евреями, ныне все иначе: «Евреев не осталось никого. Уничтожено было их больше 80 процентов, сохранились единицы. В маленьких местечках практически не сохранилось. Уничтожался целый народ». Кроме того, Петерс поговорила с выдающимся поэтом Томасом Венцловой, который рассказал об интересе Мандельштама к Вильнюсу, о своем знакомстве с адресатом мандельштамовских стихов Натальей Штемпель и о своем переводе «За то, что я руки твои не сумел удержать…». Наконец, последний собеседник корреспондента — актер Русского драматического театра Литвы Юрий Шуцкий, несколько раз исполнявший роль Мандельштама.
6. Главная литературная премия Франции — Гонкуровская — объявила короткий список. На награду претендуют восемь писателей, но самое любопытное, по мнению Le Parisien, — присутствие в списке рэпера и певца Гаэля Фаи. Он родился в 1982 году в Бурунди в семье руандийки и француза, видел своими глазами геноцид тутси — после чего семья переехала во Францию. За свой сольный альбом «Pili Pili sur un Croissant au Beurre» он получил премию Шарля Кро. В литературе Фаи дебютировал только в этом году романом «Маленькая страна» и сразу попал в фавориты Гонкуровской академии. И не только: автобиографический роман, описывающий детство в Бурунди, может также получить премии Ренодо, Медичи, Интералье, Фемина и Большую премию Французской академии. Сам писатель говорит о своей книге так: «Я написал этот роман, чтобы рассказать о наших моментах счастья, скромных, как девочки из хороших семей: запах цитронеллы на улицах, вечерние прогулки вдоль зарослей бугенвиллеи, дневная сиеста под москитной сеткой, пустые разговоры ни о чем, которые мы вели, сидя на пивных ящиках, термиты во время грозы… Я написал этот роман, чтобы прокричать всему миру, что мы существовали, — что у нас были наши простые жизни, наша рутина, наши тоска и скука, мы были счастливы и стремились сохранить это счастье, а уж потом разошлись по всему свету и стали просто группой беженцев, иммигрантов...»
7. The New Republic публикует одно из многих интервью с американским поэтом Максом Ритво. Ритво навсегда останется 25-летним: в конце августа он умер от рака, которым страдал с 16 лет. Его дебютный сборник выйдет посмертно. Поэт относился к своей болезни с редким мужеством и юмором — борьбу с ней он описывал в своих стихах, которые и составили ему моментальную славу. Интервью озаглавлено «Чтобы реинкарнироваться, нужно уж совсем оборзеть» (Ритво использует еврейское слово «хуцпа»). Поэт отвечает на вопросы о духовности («Секуляризм поставил под вопрос наше отношение ко всему сверхъестественному. Но духовность необязательно должна быть сверхъестественной. Она может быть параллельной естественному. Или попросту естественной. <…> Все, чего требует от меня моя духовность, — чтобы я оказывался в ситуациях, которые кажутся священными. Чтобы у меня перехватывало дыхание, и я думал: „Не может быть, чтобы со мной происходило что-то настолько прекрасное”») и о том, как в его поэтической практике ему помогает опыт импровизационных спектаклей: «Любой импровизатор скажет, что первое правило импровизации — сказать „да” в ответ на реплику партнера, а второе правило — сказать „и”, отреагировав на эту реплику своей собственной. Надеюсь, что мои стихи хотят сказать это „да, и”… <…> Я хочу слушать мои стихи. И, если на то пошло, хочу, чтобы мои стихи слушали вас». А вот цитата из стихотворения Ритво: «Когда я умирал / мое тело все загорелось / как бывает когда я выхожу из дома / без кошелька. Так, что я забыл? спрашивал я, похлопывая по нагрудному карману».
8. Вышел номер ежемесячника Words Without Borders, посвященный сингапурской литературе. Излишне говорить, что о сингапурской литературе мы мало что знаем; едва ли не самым подробным приближением к ней была вышедшая три года назад в издательстве Ailuros поэтическая мини-антология «Поехать в С-Пур». Выборка Words Without Borders на самом деле примерно такая же по объему, но здесь есть и художественная проза, и драма, и статьи. Вот часть аннотации: «Официальные языки Сингапура — малайский, тамильский, путунхуа и английский — соответствуют и основным этническим группам страны, и ее колониальной истории. Несмотря на то что правительства в Сингапуре стремительно сменяются, его многоязычная литература остается надежным источником информации об этом плюралистическом обществе, а писатели оглядываются на прежние времена, чтобы изучить влияние прошлого на настоящее. Юная фанатка из рассказа Саеды Буанг живет в мире болливудских грез, хотя вокруг нее — насилие и обман. Пожилая женщина из рассказа Латхи оплакивает свою старинную подругу и утерянный мир индийского иммигрантского сообщества, который окружал ее в детстве. Титан малайской словесности Масури С.Н. пишет о том, как отразилось отделение Сингапура от Малайзии в 1974 году на малайской литературе обеих стран. К.Т.М. Икбал обращается и к знакомым, и к новым слушателям, чтобы доказать, что, хотя время идет и жизнь меняется, поэзия остается…», etc.
9. В The Guardian Крис Пауэр рецензирует новую экспериментальную книгу чилийского писателя Алехандро Самбры «Множественный выбор». Обложка свидетельствует, что жанр тут однозначно определить невозможно. Там, где должен быть жанровый подзаголовок, мы видим нечто, напоминающее об экзаменах: «А. Проза; Б. Нон-фикшн; В. Поэзия; Г. Все перечисленное; Д. Ничего из перечисленного». Книга Самбры и есть набор стандартизованных тестов, отвечая на которые читатель сам создает сюжеты. Тесты перемежаются небольшими прозаическими отрывками: читателю предлагается группировать предложения по своему усмотрению. Сюжеты, которые можно извлечь из «Множественного выбора», впрочем, не полностью произвольны: все они так или иначе связаны с историей режима Пиночета. В какой-то момент Самбра нарочно подрывает доверие к собственной конструкции, сообщая, что «правильный ответ — почти всегда „Г”». Все это похоже даже не на «Игру в классики» Кортасара, а на детские книжки-приключения, своего рода компьютерные игры на бумаге, а то и на современные фанфики, авторы которых советуются с читателями, как дальше развивать историю, — только Самбра еще радикальнее. Криса Пауэра, всю жизнь размышлявшего о том, что литература по определению интерактивна, «Множественный выбор» приводит в восторг. «Как и все предыдущие книги [Самбры], эта скрещивает художественную прозу с мемуаристикой и охотно играет с формой. Она смешная, меланхоличная, не перестающая удивлять. Местами она глупа, местами глубока. Ее интерактивность вас повеселит — и, возможно, изменит ваше представление о художественной литературе».