1
В 1980 году изысканный писатель Саша Соколов, выступая перед американскими студентами, так рассказывал о положении дел в недавно покинутом им Советском Союзе:
«Древо реализма — Толстой. Древо модернизма — Достоевский. Главный директор, именем которого теперь назван парк, — Горький. Потомственный мастер на все руки, он смешал реализм Толстого с социализмом Ленина. Став таким образом отцом социалистического реализма, Горький с высоты своего положения объявил, будто литература — не более чем обыкновенное ремесло и писать прозу, стихи, пьесы — может научиться любой желающий. Так один выдающийся графоман породил множество посредственных».
Сам Соколов, конечно, не посредственный графоман, а автор, например, нежнейшего романа «Школа для дураков», в котором подмечено, что если прочитать в обратную сторону вывеску «Ателье мод», получится «Дом еьлета». В другом романе, «Между собакой и волком», он на первых же страницах тонко улавливает неимоверно сложное устроение русского языка, превращая Даниила Заточника в мастера по заточке ножей. Про алмазные струи смыслов, льющиеся на читателя «Палисандрии», и вовсе говорить язык не поворачивается.
Редкое издание произведений Соколова в России обходится без упоминания литературной индульгенции, которую ему выписал когда-то Владимир Владимирович Набоков — другой изысканный автор, яростный и благородный враг всего советского и мещанского, предложивший переводить на английский слово «пошлость» как poshlust.
Но сегодня нас волнует не это, а следующий пассаж из все той же лекции Соколова сорокалетней давности:
«В Москве при Союзе писателей существует Литературный институт. Он тоже назван именем Горького. Однажды в это учебное заведение решил поступить чукча, представитель национального меньшинства, в культурном и географическом отношении близкого к алеутам. Как вам не стыдно, восклицает комиссия, выяснив, что абитуриент не прочитал ни единой книги. Чукча не читатель, чукча — писатель, с гордостью отвечает тот».
Надеемся когда-нибудь узнать, как советский фольклор обогатился анекдотами про чукотский народ. Кто-то ошибочно приписывает создание жанра великому Юрию Рытхэу, кто-то видит в нем идеологическую диверсию, спланированную в кабинетах КГБ, чтобы узаконить в массовом сознании русский шовинизм. Достоверно известно лишь одно: искренне смеяться над анекдотами про чукчу или хотя бы находить их мало-мальски остроумными может только дегенерат на пике распада личности, убогое существо, от вида которого рыдают даже видавшие виды сестры из домов призрения.
Конечно, если глаза смотрящего покрыты белесой пленкой жалкой имперской культурки, он никогда не увидит, что чукотский народ — носитель великолепного и вполне самостоятельного культурного кода, куда более близкого к постижению мира, чем все тома многоуровневых каламбуров, психологических параллелизмов и прочего словесного мусора, написанные всеми Соколовыми и Набоковыми, когда-либо жившими на земле.
Чукотская и алеутская культуры — это сказания об Атанарджуате и Нанкачгате, это сказки, поражающие своей поэзией, а не вульгарной «поэтичностью», это повести Юрия Рытхэу, стихи Виктора Кеулькута и Антонины Кымытваль. Но еще чукотская культура — это прямой взгляд в самые основы бытия. Для сытых белых людей этика смерти — повод для высоколобых застольных бесед; для чукчей и алеутов осознанный уход из жизни — обыденная часть традиций; европейские женщины в цифровом XXI веке воюют за право на легальный аборт, а чукотские общины тысячелетиями практикуют рациональный инфантицид.
Так кто же после этого действительно писатель, если под словом «писатель» понимать нечто большее, чем «тот, кто умеет расставлять буквы таким образом, чтобы они нравились другим»?
2
В Литературном институте имени Горького много лет работает Борис Андреевич Леонов. В этом заведении, носящем ласковое прозвание «желтая коробочка», он заведует кафедрой новейшей русской литературы, на которой, к слову, очень высоко ценят книги писателя Соколова.
Библиография Бориса Андреевича сколь обширна, столь и однообразна: «Главный объект. Очерк творчества И. Стаднюка», «Зов жизни. Очерк творчества А. Иванова», «Всеволод Кочетов. Очерк творчества», «Духовный арсенал народа», «Героизм, патриотизм, народность», «Вадим Кожевников. Очерк жизни и творчества», «На солнечной стороне планеты. Очерк творчества В. Кожевникова». И так далее.
Борис Андреевич — убежденный коммунист последнего сталинского призыва, не чета нынешним мягкотелым евролевакам. Однажды пасхальная неделя выпала на весеннюю сессию, и на зачет к нему пришла одна набожная студентка, которая принесла профессору раскрашенное яйцо. Борис Андреевич строго отказался от подарка, сказав, что он атеист, после чего велел тянуть билет.
Когда-нибудь в честь Бориса Андреевича назовут литературную премию для учащихся гимназий с военно-патриотическим уклоном. Ее лауреатам будут вручать диски с документальным фильмом о писателе, именем которого названа награда.
Лекции Леонов читает про официальную литературу 1940–1980-х годов. Надо ли говорить, что студенты в его аудитории скучают самой отупляющей скукой, а их мозги набиваются ватой, как щеки покойника. Борису Андреевичу и самому скучно говорить о том, что никому из присутствующих неинтересно, поэтому он больше травит старые байки про то, как Сталин провел какому-то профессору телефон.
Иногда, подойдя к большому окну без занавесок, он смотрит во дворик, где спиной ко всем стоит Герцен, затем поворачивается к дремлющей аудитории и говорит:
— Знаете анекдот? Приехал чукча поступать в Литературный институт...
3
Ветер истории дует не так сильно, как принято думать, но материал, который он обтачивает, мягче глины. Каждый индивид рано или поздно смешается в одну общечеловеческую лужу. Шекспир жил каких-то четыреста лет назад, но и ему многие отказывают в праве на существование, полагая, что это чей-то псевдоним. Братья Стругацкие рано или поздно сольются в одного большого брата Стругацкого, а историки литературы далекого будущего уже не смогут доподлинно установить по жалким обрывкам книг авторство того или иного Пелевина. Даже о Пушкине археологи будут спорить — правда ли жил такой человек или он был мифическим персонажем вроде певца Бояна.
В исторической перспективе индивидуальность — забавная иллюзия вроде старомодного фокуса с распиливанием женщины или исчезновением пальца на глазах у изумленного ребенка. Об этом забывают многочисленные тщеславцы, которые зачем-то гальванизировали недавно труп манифеста — жанра, подразумевающего преобразование индивидуальной истины во всеобщую.
Технооптимисты, наивно полагающие, что их уникальная личность уже прыгнула в вечность и приземлилась на серверах социальных сетей, никогда не видели, как гниют материнские платы, а жуки съедают внутренности жестких дисков. Посмотрите репортажи из Агбогблоши, что в Гане, где сжигают электронику, свезенную со всего мира. Дымом из кремния и кобальта в атмосферу поднимаются чьи-то отпускные фотографии, звуковые архивы и неопубликованные романы.
Магнитные ленты, записывающие работу Большого адронного коллайдера, выбросят на свалку с петабайтами информации, как только закончится финансирование. Дети, рожденные со множественными доброкачественными и злокачественными опухолями, будут играть ими на пустырях Швейцарии, как их немецкие и венгерские предшественники когда-то играли циклопическими стопками денег, превращенных войной в бумагу, которой даже не обклеить стены нужника, потому что весь клей давно съели.
Так что читайте в свое удовольствие как можно больше утонченных книг и убеждайте себя в том, что Саша Соколов и Борис Андреевич Леонов — два разных человека. А лучше выйдите на улицу, подобно героям одного фильма Сюдзи Тэраямы, глубоко вдохните отравленный воздух своего населенного пункта и поймайте какого-нибудь сочного буржуя.