Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Илья Зданевич (Ильязд). Философия: Роман. Изд. 2-е, испр. и доп. / Сост., подг. текстов, коммент. и примеч. С. Кудрявцева. М.: Гилея, 2023. (С 15 рисунками Б. Констриктора и 4 приложениями)
Весной 1929 года авангардный писатель и теоретик Илья Зданевич, обосновавшийся в пригороде Парижа Саннуа и отошедший от литературной жизни, решает рассказать своему приятелю и многолетнему корреспонденту Моргану Филипсу Прайсу о событиях десятилетней давности: своем пребывании в Константинополе в 1920—1921 годы. До того, как в 1930 году этот город официально получил название Стамбул, он продолжал носить византийское имя. Этот краткий период в жизни Зданевича, кажущийся вставной новеллой между грузинской, российской и парижской главами, был полон событий и страстей, исключительно плодотворных для дальнейшего творчества Ильязда. Рассказывая о фантастическом годе в своей жизни, он восстанавливает большой жизненный контекст военного и революционного времени: свою работу военным журналистом, потом корреспондентом на захваченных российской армией территориях Османской империи (1914–1916), археологическую экспедицию в северо-восточные регионы Турции на поиски следов грузинской и византийской культуры (1917), восхождение на гору Качкар (1917), работу в Грузии (1917–1920), наконец, жизнь в оккупированном Константинополе в ожидании французской визы (1920—1921). Эти длинные послания Зданевича составили автобиографическую повесть «Письма Моргану Филипсу Прайсу» (1929).
В последнем пятом письме этой эпистолярной эпопеи автор размышляет о причинах, побудивших его неожиданно пуститься в воспоминания. «Происшествия, мною описываемые, мало того, что в прошлом. Они промелькнули незаметно не только для посторонних, но и участников, обо всем позабывших <...> Мир, мною владеющий целиком, умер. Айя София — пустой звук не только для Советской Республики, но и для республики Мустафы Кемаля. Восточный вопрос — падаль. И я не только не сожалею об этом, напротив, приветствую разрушение, даже бессмысленное, развалин, если они и не порастают травой, смерть, пусть бездетную — и не цепляюсь за прошлое <...> Конечно, вы ни при чем, вы не просили меня начинать сию волокиту, да и <я> хотел бы писать совершенно иначе, меньше описывать и ближе держаться к делу. Напрашивается, естественно, выход — вкратце на трех-четырех страницах изложить самую суть, а потом, если воспоминания так уж преследуют меня, заняться их украшением собственного удовольствия ради, в виде истории или хотя бы романа, а не писем, которые на письма только тем и похожи, что доносятся до вас по почте в конвертах и начинаются, да и то не всегда, с обращения „Филипп Васильевич“ <...> Но я ничего не могу поделать, одержим мертвой жизнью, ее бархатом, вкусом и цветом, и точно стал медиумом, а вы приневоливаете меня. Усыпленный, я хочу одного: чтобы возможно долее длилось очарование и как можно позже оставили меня в одиночестве призраки животных, людей, и стран, и меня самого, всех, которые были».
Воспоминания так и продолжили преследовать Ильязда: эпистолярная повесть выросла в большой авантюрный роман «Философия» (1930). Законченная рукопись со следами незавершенной правки этого фантасмагорического произведения из 20 глав, хранящаяся в частном архиве писателя, была впервые подготовлена к печати только в 2008 году стараниями Сергея Кудрявцева и Режиса Гейро.
Роман во многом воспроизводит событийную канву «Писем», а иногда дословно повторяет отдельные их фрагменты, но вместе с тем сильно от «Писем» отличен. Повествование в романе ведется с эпическим размахом и от третьего лица, в центре сюжета персонаж, названный Ильязд. Ильязд — это и псевдоним самого писателя, который впервые появляется в докладе парижского периода «Илиазда. На дне рождения», прочитанном 12 мая 1922 года. В этом герое, конечно, узнается автор, но полной биографической точности ожидать не стоит. Фикциональный Ильязд написал те же книги, что и Зданевич, пережил те же события, оказывался в тех же городах и странах и так же был поражен проведенным годом в послевоенной Турции. Роман во многом и посвящен детальному воспроизведению реальных жизненных обстоятельств странного константинопольского года, в ходе которого герой оказался вовлечен в зловещую, красивую и сложную интригу вокруг Айя-Софии, в которой участвовали турецкая знать, бывшие военнопленные, безумцы стамбульских улиц, русские беженцы и советские агенты. Конечно, «Философия» не преследует биографических целей: бывшая в реальности интрига доведена до абсурда и врастает в хорошо организованную выдумку. Совпадение автора и героя развязывает руки Зданевичу и позволяет обыгрывать одновременно автобиографичность и фикциональность своего персонажа и в то же время дает ему гораздо больше возможностей для иронического комментирования увлечений выдуманного Ильязда. По сравнению с «Письмами» существенно усложнен сюжет. Перед нами плутовской роман с большим количеством причудливых героев, имена которых периодически меняются в течение повествования, что не дает возможности ослабить читательское внимание, события приобретают фантастический характер, а от резких сюжетных поворотов начинает кружиться голова.
«Философия» пишется в знаменательный период жизни Ильязда. К этому моменту прославившийся футурист, поэт-заумник, интеллектуал, имеющий поистине энциклопедические знания, и ниспровергатель традиций, бывший ключевой фигурой русско-французского авангардистского сообщества, отходит от литературной жизни, поселяется вдали от столичной суеты, погружается в семейные заботы, трудится на заводе Шанель. Эмигрантское сообщество ему глубоко несимпатично. Конечно, он еще участвует в отдельных литературных встречах (в заседаниях Франко-русской студии 1929–1931 годов), заботится об издании своего романа «Восхищение», в том числе пытается пристроить его в Советской России. Но его положение теперь — положение одиночки. Этому свободному, привольному и добровольному затворничеству в своем искусстве, этому одинокому пути он останется верен и в дальнейшем, когда вновь вернется к стихам и — главное — своим типографским шедеврам. Отошедший от литературного сообщества Зданевич вспоминает в «Письмах» и «Философии» о самом насыщенном периоде своей жизни, предшествующем отъезду во Францию.
В 2023 году издательство «Гилея» выпустило долгожданное второе и на сей раз отдельное издание романа «Философия». Текст был заново вычитан, авторская правка на страницах рукописи представлена полнее и вынесена из примечаний в постраничные сноски. Сами примечания даны в новой редакции.
Помимо романа, в издании помещены четыре приложения с новыми материалами. «Ранний вариант начала 1-й главы», «Военные публикации И. Зданевича в газетах „Закавказская речь“ и „Речь“. 1914–1916», перевод фрагмента из англоязычной книги М. Ф. Прайса «Моя поездка в Эрзерум после захвата города русскими» (1918) и перевод статьи турецкого исследователя Бюлента Барака о большевистской пропаганде в Стамбуле. Эта книга подводит итог серии гилеевских изданий, связанных с этим важным периодом в жизни Ильязда, начавшимся с его статей военных лет и закончившимся отплытием из оккупированного Антантой Константинополя.
Особый интерес представляют военные статьи Зданевича. Ильязд посвящает себя неожиданному сюжету — правам и положению турецкого населения на территориях, занятых российской армией. В более широком смысле тема Зданевича — восточный вопрос, и именно российская политика на завоеванных территориях кавказского региона. Ильязда волнует насильственное поведение русских военных, проблемы продовольственного снабжения военнопленных и коренных жителей, политика по переселению мусульманского населения с территорий, которые захватывает Российская империя. Отдельный глубоко тревожащий его вопрос — положение народа лазов, которые жили в западной Грузии и на северо-востоке Османской империи. Этот народ стал своего рода метонимией красоты и поэзии для Ильязда: светловолосые голубоглазые грузины-мусульмане, отуреченные в ходе длительной ассимиляции, рыбаки, лодочники, певцы и трудяги. Читая эти статьи совсем молодого Зданевича, поражаешься неординарности его взгляда, степени осведомленности в восточном вопросе и глубине выводов, скажем, когда он рассуждает о недальновидности переселенческой политики Российской империи. Он показывает себя и как талантливый военный очеркист.
Эти статьи создают еще и качественно новый фон для прочтения политических эскапад Зданевича в «Письмах» и «Философии». В последних двух художественных текстах он смотрит на эту свою ипостась — знатока восточного вопроса — сквозь призму самоиронии, разоблачая в себе то от первого лица, то от лица автобиографического Ильязда заботу о правах мусульманского населения на захваченных русскими территориях — как часть антироссийской бравады, желания «поражения и исчезновения отечества ради поражения и исчезновения и чтобы утолить свою ненависть к отечеству, которое он ненавидел только потому, что это было отечество». В романе Ильязд постоянно рассуждает о желании распада России на сотню республик, превращении ее в маленькое государство с выходом в Ледовитый океан. «Философию» отличает ироническая дистанция по отношению к собственным политическим идеям и попытка дать к этим идеям насмешливый комментарий. Посмотрим, как вводится пассаж о журналистской работе героя: «Другим родом деятельности Ильязда была помощь населению оккупированных войсками областей. Сколько настойчивости и удивительной изворотливости проявлял этот человечек, чтобы убедить всех, кого надо и кого не надо, что содействие жителям такой-то несчастной и у черта на куличках находящейся деревни — первостепенной важности задача, и ухитрялся не только раздобыть для этой деревни муку, которой не хватало на солдат, но и доставить ее, когда не было перевозочных средств для раненых и воинского продовольствия». Или: «...из всех народностей и областей, отделение которых Ильязд проповедовал, или согласно его выражению, за самоопределение коих сей пустоцвет боролся, у Ильязда была особенная слабость к маленькому участку земли, омываемому Черным морем и представляющему собой бассейн реки Чорох». Речь как раз идет о лазах. Снижающие характеристики вовсе не являются результатом переосмысления этих вопросов автором или героем. Подобная шутовская манера в передаче событий прошлого, постоянная смена стилистических регистров, высмеивание всякой серьезной темы — отличительная черта художественного мышления Ильязда. Его герой так и остается «апостолом» антиимпериализма, но если в статьях он пытается учесть нещадную в отношении его статей цензуру и завлечь читателя серьезностью своего подхода, то в романе он предпочитает дать неисчерпаемое количество возможностей для высмеивания всех этих важных для него тем. «И вот в голове мечтателя созревает план бегства в Турцию, где он будет действовать, где он сумеет добиться освобождения Гюрджистана. Спросить его каким образом, он так же ничего не мог бы ответить толком, как в прошлый раз. Но в этой упрямой и нелепой голове, так и осужденной на пустой цвет, все-таки цвели самые дикие и странные мысли...» Благодаря включенным в новое издание статьям военного времени, на излюбленные Ильяздом сюжеты можно взглянуть с точки зрения разных повествовательных масок, которые он использует для журналистики и прозы. Сам же роман предлагает целую палитру противоречивых политических и культурных идей, которые прекрасно уживаются и на страницах романа, и в фантазии героя.
Роман «Философия» интересен тем, как подаются в нем важнейшие исторические события. О Первой мировой войне мы узнаем с точки зрения пленного турка, застигнутого сибирскими снегами и чуть не умершего в плену, но вернувшегося на родину. В его оптике мы видим и события Гражданской войны. Период Октябрьской революции мы проводим вместе с Ильяздом на территории оккупированной Турции, куда герой отправился постигать памятники древнего византийского и грузинского зодчества. Эвакуация армии Врангеля с берегов Крыма — еще один магистральный сюжет этих лет — рассказана с точки зрения Ильязда, находящегося на палубе корабля с турецкими пленными, отправившегося из Батуми в Константинополь. В мир русского беженства герой погружается уже после того, как становится частью турецкого общества. И потому главный фантасмагорический сюжет о попытке русскими философами захватить Айя-Софию, как и сведения об участии в этом советской власти, рассказаны всегда со стороны. О каждом событии мы узнаем с непривычного ракурса. Хотя главная сюжетная линия вовсе не плод безудержного воображения Ильязда, а основана на реальных событиях, о чем дана подробная справка в примечаниях.
Подобную особенность романной оптики представители формальной школы, вероятно, связали бы с попыткой остранить наше восприятие привычных исторических событий. Кстати говоря, Зданевич и Шкловский дружили, и в последнее письмо «Zoo, или Писем не о любви» включена зданевическая история об опыте эрзерумского похода. Но еще можно объяснить непривычную оптику Зданевича его верностью «линии наибольшего вздора» даже в конструкции романа, то есть желанию действовать вопреки сложившимся обстоятельствам или естественным ожиданиям. Вот так и фикциональный Ильязд решает остаться в Константинополе-Стамбуле именно в тот момент, когда получает долгожданную французскую визу и может преспокойно покинуть этот беспокойный город. Но он рад своему решению остаться, и именно потому, что оно крайне вздорно в его обстоятельствах.
Ильязд в романе, как и автор, послуживший ему прототипом, вроде бы стараются держаться в стороне от «русского мира». Это не просто подчеркивается в «Письмах» и романе, этому посвящены программные высказывания. Грузинским народностям, в том числе так волнующим Ильязда лазам, или туркам отдана авторская и повествовательная симпатия, но никак не русским. И тем не менее именно персонажи из мира русского беженства в ходе повествования подчиняют себе роман. Фантазии русских изгнанников, то и дело случайно, загадочно попадающихся герою на улицах Константинополя, сосуществуют с величественным образом архитектурного мира бывшей византийской столицы.
Читая этот роман, нужно смотреть в оба. Он захочет выудить из тебя дремлющий бред славянофильской утопии. За безразличием героя к беженским фантазиям скрыта светлая ночь Айя-Софии, мудрости, философии, горячечной мечты героя. Он защищен от великорусской идеи водрузить на эту мечеть крест, но его бессознательное наполняет узкие улицы Стамбула. Весь этот разношерстный народ, населяющий роман, — не вытесненные ли это желания героя? Эти фрагменты описаны с таким упоением, как странная, стыдная мечта. Неслучайно и другие персонажи говорят герою о его поразительном кружении в «русском мире» при всей нелюбви к нему. Один из самых загадочных героев романа Алемдар-Белоусов-Синейшина, за которым гоняется Ильязд, упрекает того в непоследовательности его поведения в отношении русских беженцев: «Вы отрекаетесь и, однако, потом затеваете целую историю из-за русской эскадры, опять отрекаетесь и, однако, проводите целый вечер в обществе русских и в самых постыдных местах. Отрекаетесь еще один раз и, однако, только и думаете о соотечественниках, поселившихся в ямах, и ради этого, ради их общества, о человеческая порода, отказываетесь от всех сокровищ Озилио, что еще более замечательно, так как вы верите в их искренность».
Колоритные персонажи этого романа сами воплощают разные ипостаси неуемного характера Ильязда, несмотря на то, что они самостоятельные герои. Алемдар-Синейшина, разорванный между культурами, — двойник героя: турок, выучивший в плену русский так, что Ильязд признал в этом владении языком любовь, а сам Алемдар назвал ненавистью. Или Яблочков-Триодин, нежный поэт, чьи перевоплощения в романе способны поразить не менее Алемдара, щеголяет любовью к философии, православию и России. А Ильязд пытается убедить остальных и самого себя в презрении к серьезным увлечениям своего знакомого, однако все больше втягивается в его замыслы. Сумасшедший Озилио-Ия, мистик, знаток астрологии и Каббалы, бредящий тяжеловесными предсказаниями. Как и Ильязд, который интересуется самыми утонченными мистическими теориями. Все эти персонажи, как сброшенные маски самого Ильи-заде, кочуют по роману, продолжая множиться. Не случайно поэту Яблочкову герой говорит в один момент: «Вы — это моя другая, лучшая сторона. С тех пор как вы существуете самостоятельно, она мне больше не нужна. Потому я решил дать волю своей пошлости».
Щедрый на сюжетные ответвления, вставные истории, авантюрные повороты и занимательные детали, роман может ответить на самые изысканные и неожиданные вопросы. Вот некоторые из них.
Можно ли излечиться, растворяя чернила в воде, оставшиеся от нескольких записанных на бумаге строк? Какое послание персидский принц отправил своей возлюбленной, заручившись цветочной символикой, и как его можно расшифровать? Зачем русские беженцы открыли в Константинополе порнографический театр? Что случится, когда встретятся Сатурн и Юпитер, и как расположение планет влияет на жизнь героя? О чем в действительности писал Тютчев в патриотических стихах и как это связано с отхожим местом? Сколько поцелуев подарит герою дочка безумного предсказателя? К каким трем занятиям склонны русские люди в молодости?
Роман пронизан воспеваемой на разные лады философией, которая то понимается как отвлеченная и скучная идея, то как форма поэзии и свободы. О ней бредят изможденные и бездомные беженцы, она видится в сводах собора, она обеспечивает целостность романа, о ней кричат все встречающиеся герою персонажи. Вокруг Айя-Софии целый водоворот романных интриг. До самого конца романа ты держишься в напряжении — и все это для того, чтобы даже в завершающей главе поразиться непредсказуемости и вместе с тем гармоничности очередного сюжетного поворота.
Но в конечном счете философия так нужна в романе именно для того, чтобы быть преодоленной. Единственная мудрость, известная Ильязду-пустоцвету и остающаяся после того, как все умствования оказались сведены на нет, — это победа над философией. Победа вздора. Победа поэзии, красоты, отваги, лени, архитектуры, любви, бессмыслицы, смеха и любопытства.