1. Главный литературный скандал недели — интервью на «Регнуме» со Светланой Алексиевич. Писательница запретила его публиковать, а журналист Сергей Гуркин все равно опубликовал, причем не в том издании, от которого получал аккредитацию. Об этической стороне дела долго говорить не стоит: интервью опубликовано обманом, в содержание разговора, как показала Елена Рыковцева, Гуркин вносил правку (незначительную, но все же), а целью разговора была провокация. Приходится констатировать, что на эту простую провокацию Алексиевич поддалась, и оперировать ее фразами о понимании мотива убийства Олеся Бузины и цементировании нации с помощью запрета русского языка теперь будет всякий желающий. Журналиста Гуркина уволили из газеты «Деловой Петербург», но за его будущность, думаю, можно не волноваться. Во время дискуссии о содержании интервью и журналистской этике появилось два примечательных текста. Во-первых, статья Олега Кашина, произносящего Алексиевич приговор: «Перед нами — самый обычный советский обыватель, ведущий себя точно так же, как многие и многие другие советские люди, в разное время заносившие свой пионерско-комсомольский багаж в большой мир и обнаруживавшие, что с этим багажом путь может быть только один — в реднеки, чтобы разговаривать с телевизором, мечтать убить всех арабов, если ты уехал в Израиль, или сбросить на Москву атомную бомбу, если уехал в США»; приговор этот, впрочем, надо понимать скорее в положительном смысле: Алексиевич, по Кашину, — реликт советской культуры, который нужно беречь.
Второй текст написал Андрей Архангельский, ежедневно по собственной воле ныряющий в мутные волны официозного радиоэфира и многое знающий о языковом габитусе современных пропагандистов. «Он до сих пор еще до конца не изучен, но вот его характерная черта: он всегда требует от вас соблюдать правила, которые сам соблюдать не собирается. „Половина территории, которая сейчас входит в состав Украины, никогда не была никакой “Украиной”. Это была Российская империя“, — утверждает интервьюер, беря в адвокаты саму Историю, говоря как бы от лица самой „исторической правоты“. Но когда от лица Истории начинает отвечать Алексиевич, журналист ее тотчас поправляет: „При чем тут 1922 год? Мы с вами живем сегодня, в 2017 году“. „Я вас спрашиваю не про двести лет. Я вас спрашиваю про сегодня. Мы живем сегодня“. Вот в этом месте ему надо бы ответить: „А при чем тогда Российская империя, если мы живем сегодня?..“ — то есть ловить на слове». Но Алексиевич не была готова играть с Гуркиным в кошки-мышки — в результате получилось то, что получилось: штампы заставили ее защищаться ответными штампами. Единственный рецепт, который предлагает Архангельский, — не разговаривать с пропагандистами.
2. Астрологи объявили неделю Линор Горалик (признана властями РФ иноагентом). На «Кольте» опубликован ее проект «Апографии» — советские фотопортреты в окладах ручной работы, с отрывками вербатима. Нечто похожее на эмблему, но принципиально от нее отличное из-за «оторванности» и, следственно, открытости трактовки. Проекту предпослана предыстория — или, вернее, сеттинг: вымышленный город Тухачевск, который «находится на месте Санкт-Петербурга в отсутствие Санкт-Петербурга»; попутно мы узнаем о взаимосвязи «Апографий» с книгой «Устное народное творчество обитателей сектора М1» и дилогии про девочку Агату.
На «Литкарте» вывешен предпоследний номер «Воздуха», где есть и новые стихи Горалик:
Иди ко мне, Ектения, уж я с тебя спрошу
полночную заутреню во славу кой-кого
(и Первого, и Пятого, и трое глаз в одном)
за Папу и за Маму и за тезис номер семь —->
А только потом, красавица, не говори суду,
что это твоё «Помилуй меня, родной» значило «Не подходи, родной,
нет уж, сиди, родной, там, где сидишь, родной,
а только слушай меня, родной, и кивай, родной,
тут не ругай, родной, а там не пугай, родной,
а в остальном, родной, не замай, родной».
(В этом же номере, заметим, еще много интересного: стихи Наталии Азаровой, Хельги Ольшванг, Данилы Давыдова, Дмитрия Волчека, проза Марианны Гейде, ранее не опубликованные тексты Елены Шварц — и опрос зарубежных поэтов о русской поэзии; признание поляка Адама Видемана в том, что русская поэзия для него не важна, поскольку чересчур певуча, вызвало в литературном фейсбуке изрядное бурление.)
Для «Афиши» Горалик выбрала и прокомментировала двадцать комиксов о Зайце ПЦ (собрание этих комиксов только что вышло в «АСТ»), а для «Кольты» — взяла интервью у поэта Евгения Осташевского (интервью отличное, о переводе как любви, об иррациональности человека и о персонажах новой книги Осташевского — Попугае и Пирате). Наконец, издательство Колумбийского университета анонсировало книгу Горалик в английских переводах: там будут стихи, рассказы, пьеса и Заяц ПЦ тоже будет.
3. Лауреат «Русского Букера» Елена Колядина — автор смешного и пробуждающего чувства добрые романа «Цветочный крест», чья первая фраза гарантировала писательнице память потомков, — рассказала, что ее уволили из газеты «Голос Череповца» на следующий день после выступления в местном предвыборном штабе Алексея Навального. Сторонникам Навального Колядина прочитала «небольшую лекцию о литературе и о том, как написать хороший текст». Операция была проведена в спешке и незаконна даже с формальной точки зрения: о сокращении штата предупреждают не за полчаса до увольнения, а минимум за два месяца.
4. На «Арзамасе» — пропущенный нами в предыдущих выпусках огромный материал о Льве Толстом как герое поп-культуры. Анастасия Тулякова показывает, как писателя помещали в геенну огненную на церковной фреске и изображали на рыбалке без штанов, покрывали куриным пометом и знакомили с молодым Индианой Джонсом, препровождали в объятия Христа и заставляли очень любить детей. И так далее, и так далее.
5. 15 июня исполнилось 150 лет со дня рождения Константина Бальмонта. На «Радио Свобода»*СМИ признано в России иностранным агентом и нежелательной организацией о нем говорит Борис Парамонов: «Главным в стихах [символистов] стали стихи, а не наполненность оных всякого рода гражданственностью и народолюбием. Это была эстетическая реакция, которая была именно революцией. Однако как раз в творчестве Бальмонта новая поэтическая школа явила не только обновленный русский стих, но и впала в иную крайность — порой невыносимую манерность, причудливую капризность, увлеченность всякого рода поэтическими побрякушками. Бальмонт сделал содержанием стихов самый их звук, и этот звук очень часто подавлял все». Это, в общем, верная мысль, но Парамонов, осудив крайность Бальмонта, сам доходит до новой крайности: «Бальмонту как-то не приходило в голову, что русская речь прежде всего чужда всякого рода изысканности». Сериозно?
6. На «Прочтении» Влад Лебедев рецензирует книгу Александра Гениса «Обратный адрес»: «вдохновенная и долгожданная автобиография». Лебедев радуется тому, что «Обратный адрес» искупает монотонность нескольких предыдущих книг Гениса, связывает эту монотонность с криминальной историей его сына Дэниела и видит в «горьком романе воспитания в зарисовках» предупреждение: «Мы должны быть готовы к тому, что когда-нибудь, возможно, нам предстоит решать жизненные шарады еще круче, чем выпали на долю героев книги».
7. В новом эссе на «Ленте.ру» Михаил Айзенберг возвращается к одной из своих главных тем: эпохе 1970-х, которую он понимает как ключевую для развития русской поэзии. «Без преувеличения можно сказать, что новая русская поэзия выросла из ощущения запретности, невозможности письма». Айзенберг имеет в виду не какие-то законодательные запреты, а ощущение духоты, ощущение того, что обычное высказывание невозможно, что нельзя просто писать и делать вид, что это нормально. Утверждая, что «следующие поколения ясно распознали только одну линию из двух — условно концептуальную», Айзенберг неявно обозначает вторую, к которой принадлежат и его ранние стихи; эту линию, хотя терминов он избегает, можно назвать «условно метареалистической». «Новая органика начиналась с языкового расплава, расплавляющего омертвевшие конструкции. Это попытка сделать язык инструментом вовсе не твердым, совсем не острым. Не рассекающим ткань существования, а способным действовать в ее эпителии».
8. «Гефтер» публикует расшифровку дебатов о литературной политике с участием Кирилла Кобрина, Кевина Платта, Александра Маркова и других. Разговор идет о том, почему не удается взломать институциональную структуру русской литературы, во многом — от системы журналов до школьного образования — наследующую литературе советской, а то и досоветской. «Фантомное отношение к общественно важным словам, которые вырабатываются, контролируются и охраняются какими-то специальными людьми, осталось до сегодняшнего дня, и оно продолжает царить, причем по разные стороны нынешней политической и политико-культурной баррикады, справа от которой располагается помянутый здесь беллетрист Прилепин, а слева — какой-нибудь зажигательный либеральный литературный публицист», — говорит инициатор дискуссии Кирилл Кобрин. Особенно интересен здесь взгляд со стороны — мнения американских славистов Ричарда Темпеста и Кевина Платта. Если Темпест видит в современной русской культурной ситуации инерцию, благодаря которой имперский, советский, постсоветский дискурсы наслаиваются один на другой и не уходят в прошлое, то Платт считает, что обсуждаемые процессы происходят не только в России, но и во всем мире: «Везде в мире теперь главная идеологическая система — это система негласной идеологии капитализма, а не какая-то гласная система идеологических догм. И это базовое изменение, которое меняет общественную функцию литературы. <…> 50 лет назад у нас был довольно здоровый институт канонической литературы, который играл именно эту роль, которую я старался описать, — роль общественной социализации. Это исчезло и в Америке, и в России — по разным причинам, конечно. В Америке у нас была вся эта история с мультикультурализмом в 80-х годах. В школьных программах и в критических работах мы целеустремленно уничтожили наш канон. Но впоследствии, мне кажется, похожее происходило в разных других местах, и это тоже связано с изменениями в классовой структуре общества, в структуре политических институтов — это очень длинная и сложная история». Кроме того: Мариам Петросян, телесериалы, «Гарри Поттер», авангардная поэзия и движение к русскому nobrow.
9. Дуайт Гарнер из The New York Times рецензирует роман итальянского писателя Франческо Пасифико «Класс». Рассказчица «Класса» — покойная марксистка, при жизни писавшая статьи о литературе, «любительница клубных наркотиков, анального секса и романов Уильяма Гэддиса», а сама книга посвящена «молодым и аморальным итальянским хипстерам Манхэттена и Бруклина». Гарнер сообщает, что книгу Пасифико он сначала возненавидел, потом полюбил, потом опять возненавидел, но чувствует, что вскоре снова полюбит. Пасифико критикует даже не итальянских хипстеров, судя по всему, мало отличающихся от русских, но «доминирующий тип американского романа — вроде книг Джонатана Франзена и Дэвида Фостера Уоллеса». Вот это уже интересно. Рассказчица обвиняет писателей в том, что они лучатся гуманизмом, пытаются вывести некую формулу добра, «подавляющую всякий личный интерес, избегающую всякого классового порока». Для американского издания Пасифико и редактор Марк Кротов сильно переработали оригинальный итальянский текст. «В результате вышло что-то неуклюжее и запутанное — если бы этот роман был ногой, у нее было бы варикозное расширение вен, — но голос здесь сильный, настоящий, и он не похож на все, что я читал в последние годы», — заключает Гарнер.
10. Lithub собрал список тиранов, диктаторов и просто нехороших людей, занимавшихся сочинительством. Несколько пунктов предсказуемы: Сталин и Мао Цзэдун со своими стихами, роман Геббельса, «экспериментальные и почти нечитабельные» рассказы Каддафи. Но есть и несколько неожиданностей: первым здесь назван Эдмунд Спенсер, автор гигантской поэмы «Королева фей» и один из организаторов геноцида ирландцев в XVI веке, а замыкает список Владислав Сурков aka Натан Дубовицкий. Автор «Околоноля» назван здесь «главным теоретиком путинизма» и, по мнению Эда Саймона, «вполне воплощает его релятивистскую, нигилистскую, скользкую, коммерческую, гламурную, одержимую зрелищами этику». «Авторитарный сатирик, высмеивающий сам себя, „Политтехнолог всея Руси“» изумляет Саймона: «Возможно, он еще окажется самым злонамеренно властным современным писателем».
11. The Paris Review публикует отчет Альберта Мобилло о выставке книг — арт-объектов в Балтиморе. Авторы самые разные, подходы тоже: сложенная в гармошку книга Эда Рушея с фотографиями двадцати шести бензоколонок, издание Стивена Кинга с обложкой из нержавейки и вмонтированными часами, и так далее. «Если все книги на свете может объединить какое-то одно руководство к действию, то вот оно: „Переворачивай страницы“», — пишет Мобилло. Но с экспонатами выставки эта инструкция не работает: они слишком хрупки, под стеклом обычно лежат один-два разворота. Невозможно потрогать ни бумагу из кедровой коры, ни стальной переплет. С этого момента в тексте Мобилло ощущается раздражение: его уже не радует «Отплытие аргонавтов» Франческо Клементе и Альберто Савинио, потому что читать книгу шириной в метр попросту невозможно. Один экспонат ему все же позволяют аккуратно пролистать — и это сразу наполняет книгу значением; прочие так и остаются нераскрытыми возможностями. «Впрочем, — добавляет Мобилло, — я, испачкавший почти все когда-либо купленные галстуки, был рад, что вся эта роскошь не пострадала. Когда я капал воском на книгу, купленную за два доллара у букиниста, это превращало ее в домашний талисман. Если бы я подобным образом обошелся с Пикассо, вряд ли это было бы так же здорово».
12. Исследовательский центр Пью выяснил, что публичные библиотеки в США чаще всего посещают миллениалы — то есть те, кому сейчас от 18 до 35. Кроме того, неожиданно культурная молодежь чаще других посещает сайты библиотек. На иллюстрации юноша в наушниках с восторженным выражением лица сидит за ноутбуком — и это, возможно, объясняет и причину популярности библиотек (там есть бесплатный Wi-Fi), и частоту посещения сайтов (можно предположить, что многие библиотеки делают их стартовыми страницами).
13. И еще одна занятная новость из Америки. В Калифорнии приняли закон: все товары с автографами, стоящие больше пяти долларов, теперь подлежат сертификации, то есть проверке подлинности. Сделано это было для борьбы с поддельными автографами — но не на книгах, а на всякого рода спортивной атрибутике. Однако книжные магазины, часто устраивающие автограф-сессии, попали под раздачу — и владелец одного из них, Билл Петрочелли, подал на штат Калифорния в суд. Согласно закону, книжные магазины будут должны в течение семи лет сохранять информацию о точном времени покупки, покупателе и даже свидетелях приобретения автографа. Если вам это напоминает закон Яровой, вы правы. Петрочелли, конечно, не хочет превращать автограф-сессии в балаган с тремя дополнительными сотрудниками по бокам от писателя, но вдобавок он заботится о нарушении гражданских прав. Кто вообще пойдет покупать книгу, зная, что сейчас его данные перепишут? Впрочем, торговцы антикварными книгами и комиксами закон поддержали.